Мудрый не доверяет дракону

Следовало бы подойти к Вайландрии заранее и сказать о своём намерении, но в трапезную она сегодня почему-то не являлась. Когда-то давно Элисиф доводилось посещать те светлицы, в которых трудились местные придворные чародеи, так что она прекрасно помнила дорогу. Они спустились в чертог, прошли мимо престола, мимо большого очага и тела на столе. Элисиф отослала Хильде, оставив лишь Гевьон в качестве сопровождающей. А когда вошли в нужный переход, молчавшая всю дорогу Гевьон уронила: — Сегодня поутру эта босмерка чуть ли, кажется, не расплакалась перед трупом в чертоге, да и плюнула потом, на него глядя, да кулаками тряхнула. Странно. До того я не замечала за нею ни единого чувства. Наконец они пришли. Гевьон постучала, и из-за двери послышалось: «А? Войдите!» Вайландрия, похоже, никак не ожидала таких гостей. Завидев их, быстро встала со своего места, поклонилась: — Госпожа Элисиф, госпожа Идгрод. Чем могу быть полезна? Тут же откуда-то из-за её стола вылетел звонко залаявший мохнатый комочек. Вайландрия прикрикнула: — Ирлав! Нельзя! Спокойно! Щенок акавирского льва, серебристо-рыже-белый, с яркими глазами-бусинками и смешной чёрной пуговкой носика, вывалив язык и невозможно быстро махая хвостом, так и заплясал перед гостями. Элисиф наклонилась погладить, и он заластился к руке, потом лизнул ладонь и радостно тявкнул. Идгрод тоже потянулась к нему, а Элисиф, ещё немного его потискав, обратилась к хозяйке: — Доброго дня, чародейка. Мы не по делу, так что не беспокойся. Идгрод добавила: — Здравствуй, Вайландрия. Придворный чародей моей матушки рассказывал мне о тебе. Хочу посмотреть, чем ты тут занимаешься. Они прошли на середину светлицы, и Гевьон следовала за ними. Вайландрия пригласила садиться, но оказалось, что все, кроме одного, стулья и лавочки заставлены склянками, стопками книг, вещицами неясного назначения, да припорошены связками зубов, когтей, цветов и трав. Вайландрия принялась освобождать от вещей один из стульев, но Элисиф настойчиво попросила не беспокоиться. Маленький лохматый акавирский львёнок так и льнул к ногам. Идгрод же села на единственное свободное место: — Так вот, Фалион рассказывал, что ты давно изучаешь… Элисиф, взяв нетерпеливого пёсика на руки, прижав спинкой к себе и ухватив за все лапы сразу, чтобы вертелся не так бурно и не тянулся к её ожерельям, огляделась. Только что из-за густых туч выглянуло солнце. Три высоких узких окна пропускали довольно света, и тот играл, переливался на стекле множества разноцветных и разновеликих прозрачных и полупрозрачных склянок, сосудов, чаш, шаров с отводами и выпусками, пипеток, высоких узких стаканчиков и прочих приборов для зельеделия, что стояли на двух больших столах вдоль окон. В левом углу, как и прежде, помещался травницкий стол, тоже заваленный вещами, а над ним, как и вдоль всей той стены, с потолка на верёвках и железных вешалках свисали венички сухих и свежих цветов и связки когтей, зубов, косточек, перьев и высушенных глазных яблок. Под потолком с той стороны висело довольно потрёпанное и выцветшее знамя Рифта, и скрещённые кинжалы на нём украшены были заметно более сложным рисунком, чем на большинстве других знамён — старинная вещь, оставшаяся здесь с давних времён, как и висевшая рядом коровья шкура с чертежом Аурбиса со всеми мирами. Под ними на кованых треногах обнаружились небесное и нирново яблоки — у Сибиллы тоже имелись такие, только размером побольше и видом поновее. На ближайшем от входа столе что тянулся в длину почти на всю светлицу и походил скорее на прилавок в беспорядке лежали книги, исписанные и нетронутые стопки бумаги, стояли несколько кувшинов со связками свежих зверобоя, ромашки, эпилобиума и лютиков, а ещё разновеликие весы с разбросанными рядом или составленными в стопки гирьками и пара чернильниц — с красными чернилами и с чёрными — а также несколько перьев в отдельной кружке и наполненное песком блюдечко. С другой стороны стола Элисиф увидела мисочку с сушёными личинками — розовыми, белыми, молочно-зеленоватыми. Рядом стояли кубок и прикрытый тканью кувшин. Вайландрия соблюдала принятый у босмеров порядок, ела только мясо и молоко, но на её зельеделие, как видно, это не распространялось, иначе свежих цветов и трав она не пользовала бы. Хотя, возможно, их собирали слуги, а она и не касалась, пока те не высыхали полностью? Элисиф выпустила заскулившего щенка и прошла к одной из книгохранительниц, на чьих полках, кроме книг, помещались склянки, звериные и птичьи черепа, камни душ, подсвечники и прочие мелкие вещицы. Элисиф достала книгу со знакомым названием. Полистала. Та называлась: «Магия, рождённая небом» и принадлежала перу Ирлава Джерола, жившего два века назад очень известного сиродильского учёного. Как и подумалось сразу, Вайландрия назвала своего щенка в его честь — едва ли имена случайно совпали. Два высоких и широких поставца по той же стене занимали большие запечатанные или прикрытые пузырём или бумагой стеклянные ёмкости с подписями. Акавирское зерно, пшеница, семена льна, сушеные цветки василька — синие, розовые, жёлтые, цветки горноцвета синего и красного, паслёна, драконьего языка и драконьего шипа, корни и стебли тех же и других растений, паучьи яйца, личинки мух, жемчужины, топлёное сало, корень Нирна, цветы и листья полыни, сыроежки, мухоморы и многое другое. Запах от всего этого исходил оглушающий и настолько странный, что едва возможно было различить отдельные оттенки, а перед поставцами на полу оказалось разбросано изрядно лепестков и зёрен. Сам пол выглядел чистым, как и прочие здесь поверхности — то есть, горничные исправно выполняли свою работу. Похоже, Вайландрия рассыпала кое-что совсем недавно. На подставке рядом с окном обнаружился большой стеклянный сосуд, в котором среди живой травы и усыпанной коконами мелких насекомых и крыльями бабочек паутины Элисиф не без удивления разглядела большого полевого или лесного паука — явно не морозного, но весьма крупного, пушистого, с замысловатым ярким рисунком на спинке, с длинными мохнатыми лапами и блестящей россыпью разновеликих чёрных глазок. Тоже домашний питомец? В рабочих помещениях Сибиллы всё находилось на строго отведённых местах и в безупречном порядке и чистоте, чем бы та ни занималась — хотя вещей у неё было не меньше, здесь же почти во всём царил вопиющий беспорядок. Идгрод разговорилась с Вайландрией, но Элисиф почти не прислушивалась. Некоторое время погодя Идгрод, поболтав о последних исследованиях разных чародеев, о полях соразмерностей силы и загадочных предметах вроде установки Джерола и уловителя душ, о Фалионе и Коллегии Магов Винтерхолда, незаметно перешла на более близкое и совсем уж обыденное и приземлённое — выспросила об отношениях Ануриэль со Снегоходами. Вайландрия вполне охотно поведала: — Вы всё видели своими глазами, юные госпожи. Вчера к вечеру госпожа Нура приходила ко мне и брала зелье, что заставляет скидывать. Держу его для служанок и стражниц. То есть, оно же не позволяет зачинать, чаще берут для этого. Ну… Госпожа Нура потом вернула склянку непользованной и очень злилась. Видимо, вышла у них добрая ссора. Неудивительно — едва ли Ануриэль легко согласилась бы лишиться единственной своей защиты перед лицом возможной казни. А, возможно, и Унмид не желал допустить убийства нерождённого отпрыска — если только не сомневался в своём отцовстве. Идгрод отвечала: — Но ребёнка ведь можно и не признавать. Если Ануриэль и избежит наказания, всегда можно тайно услать её в какую-нибудь дальнюю усадьбу на много лет. Вайландрия кивнула, потом, помолчав, молвила: — Не хотела бы никому распространяться о таких вещах. Но, госпожа Элисиф, мне говорили, вы дружите с Витторией Вичи[1], потому скажу. Хм-м-м, но верно ведь мне рассказывали, а? Может, перепутала чего? — Верно, чародейка. Продолжай. — Так вот. Хм. Госпожа Нура и сама гадала, и приходила за этим ко мне. Сколько мы ни кидали кости, сколько ни раскладывали разные руны, но почти всегда выходило, что у Асгейра не родится законного наследника, да и будущее его сокрыто под завесою неопределённости, как и будущее Виттории. Хотя ясно, что они поженятся. Холодок пробежал по спине у Элисиф, а сердце сжалось. Они с Идгрод переглянулись. Неудивительно, что Нура Снегоход на предсвадебном пиру задавала Элисиф столь нескромные вопросы о бёдрах Виттории. А можно ли верить словам этой босмерки, что при дворе слывёт едва ли не безумицей? Но Серлунд в дружбе с нею, а он точно не стал бы дружить с тем, кто не заслужил бы его доверия и уважения. Элисиф сказала: — Виттория не бесплодна. Она молода и здорова, крепка костью и с довольно широкими бёдрами. Вообще-то, Виттория и Асгейр давно уже делили ложе — в точности Элисиф не знала, но у неё было предостаточно оснований в этом не сомневаться[2]. Что, если Виттория случайно понесла или вскоре понесёт и решит насильно выкинуть дитя — дабы не позорить императорский дом и собственное доброе имя до свадьбы — и выкинет неудачно или на позднем сроке и сделается от того бесплодной? Нет. Не может приключиться такого бесплодия, которое не сумели бы вылечить лучшие чародеи и травники Тамриэля, коих Виттория позовёт в случае подобной неприятности. Да и уж скорее они с Асгейром, вместо того, чтобы вытравливать дитя, как можно скорее поженятся в Храме Богов в сердце разорённого Солитьюда, презрев несогласие родителей и императора, а торжества устроят позже. Если только не какое иное несчастье… Вайландрия, заметно помявшись, ответила: — Несомненно, вы не можете ошибаться, моя госпожа, но гадание на рунах почти всегда оказывается правдиво. Идгрод глянула на Элисиф, кивнула, потом сказала: — А что же с этим дитём? Госпожа Нура, наверное, затревожилась, что, не произведи Асгейр наследников, полубосмеру может достаться состояние и имя одной из знатнейших людских семей Тамриэля. Вайландрия смущённо кивнула. Они помолчали, потом Вайландрия попыталась смягчить возникшую неловкость: — Не желаете ли, я погадаю вам? Идгрод мягко рассмеялась: — Что ты, не нужно! Я сама гадалка, но себе не гадаю никогда. Элисиф же отвечала: — Благодарю, чародейка, но не нужно. Я тоже не желаю знать своё будущее. Мелькнувшие мысли о том, чтобы выведать, сколько у неё родится детей, сколько проживёт Ульфрик, и суждено ли ей самой вообще пережить ближайшие месяцы и годы, Элисиф тут же прогнала прочь. О таком не спрашивают у малознакомой иноземки в присутствии других людей. А ещё, в детстве её заставили накрепко запомнить, что нельзя опираться на предсказания — на сказанное рунами или гадальными костями, полёт птиц, пролитый в воду воск или слова звездочётов — и особенно на предвестья несчастий, ибо те будут смущать, сбивать с пути и скорее приведут к неверным действиям и горестям, а не помогут избежать их. Сибилла часто повторяла то же самое. Нельзя искушать судьбу и гневить богов. А ещё её учили всегда держать спину, голову и плечи гордо и прямо, говорить с уверенностью и степенностью, а также блюсти честь, любить будущего мужа, Скайрим и Империю… Да только от всех этих наставлений пока не вышло никакой пользы. Разве только… — Хотя, сумеешь ли ты увидеть, предстоит ли мне… — но она запнулась, вновь вспомнив о присутствии Гевьон, и сложившиеся в мыслях слова: «…стать Верховной королевой после обоих моих мужей, наследницей первого из которых я являюсь по праву ближайшего родства?» замерли на языке. Не здесь и не сейчас, разумеется. Да и при Идгрод тоже не стоило произносить такие вещи. Вайландрия вскинула седые брови, и выбившаяся из её замысловатой южной причёски серебристая прядь качнулась надо лбом. Взглянув в непроглядно-чёрные глаза, Элисиф без тени сомнения закончила вопрос: — …родить моему супругу крепких сыновей, способных к битве и ко власти? Вайландрия потянулась к одному из мешочков на поясе, но Элисиф скоро остановила её движением руки и улыбкой: — Но постой, чародейка, я передумала. Не нужно. Я и так знаю, что смогу это. Та с тихим смущением улыбнулась, потом всплеснула руками: — Разумеется, госпожа! А я ведь не угостила вас. Ягод и сластей не имею, но есть у меня простокваша и сыр, которые делаю сама. Они достали из поясных чехлов ложки, чтобы есть из мисочки мягкий белый сыр, влажный от сыворотки и приятно-кисловатый. Элисиф подозвала Гевьон, и Вайландрия, размешав в кувшине, разлила простоквашу по трём рогам — у неё самой, кроме многочисленной травницкой посуды, нашлись только глиняная кружка да неглубокий посеребрённый кубок. Простокваша оказалась очень свежей, почти не кислой, пахнущей заметно слабее сыра, но не менее вкусной. Отпив из своей кружки, Вайландрия покачала головой: — Слишком свежая. Не готова! Подержать бы пару дней. А в другом кувшине сегодняшнее молоко, утреннее. Элисиф поспешила успокоить её: — Изумительно вкусно, чародейка. Заготовь на ближайшее время побольше, и сыра тоже. Я наведаюсь к тебе за тем и за другим. Та радостно закивала: — Разумеется, госпожа. Я счастлива, что вам так понравилось. Очень рада! Сколько же ей лет? Альтмеры порой очень долго ведут себя, словно юные, но они взрослеют и старятся дольше прочих эльфов, а босмеры и живут быстрее, и родить их женщины способны больше трёх раз. А, кроме того, те из них, кто соблюдает обычай есть только мясное и молочное, часто болеют суставами. Но пальцы у Вайландрии выглядели совершенно здоровыми, ходила она ровно и живо. Ануриэль было лет семьдесят пять. Наверное, и Вайландрии не меньше? Вспомнив о недавних словах Гевьон, Элисиф беззаботно сказала: — Мне приглянулась пара вещиц вон на тех полках. Идём, расскажешь мне о них, — и подхватила Вайландрию под локоть. Когда они подошли к столу у одного из окон, Элисиф взяла с деревянной доски рядом с очередными весами непривычного вида тонкую ложечку то ли из горной меди, то ли из двемерита и понизила голос. — Говорят, ты сегодня по-особому обошлась с телом, что лежит с утра в престольном чертоге. Он в чём-то навредил тебе? Вайландрия заметно побледнела, лицо её вытянулось, губы едва не затряслись. Видно, хотела отвернуться, но не посмела. Глубоко вздохнув, прерывисто проговорила: — Я… Знаете… Господин Хемминг… Ну, да. Кое в чём был невежлив со мною, но тут многие себе позволяют со мною нехорошо разговаривать. Ну… — Насколько невежлив? Ты — придворная чародейка. Никто не смеет с тобою вольно обращаться, кроме ярла. — Госпожа Лайла… А, да, естественно! Она порой справедливо ругает меня, когда забываю о её распоряжениях, так что… — Не уходи от вопроса. Что сделал Хемминг? Мы никому не расскажем. Вижу в тебе немалый ум, способность к наукам и доброту нрава. Мне всё это очень по душе, и я хотела бы помочь тебе, если возможно. Загнанная в угол чародейка ещё немного помялась с неуклюжей улыбкой, потом тонко и путано проговорила: — Хемминг… Да, вот что. Я недавно, года полтора назад, приглянулась ему, ну, как женщина. Уж не ведаю, чем, хотя служанки при мне как-то упоминали, что он давно был любовником госпожи Нивенор, потом, вроде бы, повздорил с нею. Или с её мужем? Не помню. Или не служанки. Потом пожелал заполучить Ануриэль, наверное, потому что она тоже босмерка, но тут уж Унмид Снегоход с ним хорошо разобрался. Хемминг после этого даже угрожал Унмиду. А потом положил глаз на меня. Я просила телохранителя госпожи Мавен угомонить его, но… Хемминг тогда очень быстро перешёл от уговоров к угрозам, а там и… [3] Я часто путешествую в Айварстед и Виндхельм. Ему несложно было ловить меня по дороге. И даже здесь, в этих самых стенах. Идгрод сочувственно обхватила её ладони своими и покачала головой, а Элисиф представила, что сделала бы Сибилла с таким вот наглецом — даже и столь богатым и влиятельным — посмей тот домогаться её. Потом с возмущением, которого от себя не ожидала, сказала: — Отвратительно! Как подобное возможно? Ярл знает? Вайландрия смутилась сильнее: — Нет! Что вы, я ничего ей не говорила, как и никому другому. Тем более что… Как бы это сказать. Ну… В пути мне было ни до чего, и я совсем позабыла про некоторые зелья. А там… Один раз я выкинула уже на третьем месяце. Это было с полгода назад. Тоска так замучила, что теперь я завела щенка, как давно уж подумывала. А теперь госпожа Лайла велит мне помогать бальзамировать его труп нынче ночью. Хотя его и резать будет непросто, окоченел уже. — Ну и уехала бы отсюда навсегда вместе с ребёнком, — нельзя было заставлять эту босмерку так откровенничать. И совсем нехорошо бросать свысока вот такие наставления, особенно после того, как сама она, будучи обручённой, звала Хемминга к себе и принимала его более чем благосклонно, хотя он не заслуживал и взгляда. Вовсе ничего не заслуживал, кроме казни. — Но прости меня за мои нескромные вопросы. Прости, я не должна была о таком выспрашивать. Идгрод тоже произнесла несколько сочувственных слов, а Элисиф, недолго поглядев на знамя Рифта на стене и висящую рядом шкуру с чертежом мироздания, на коей показаны были, кроме Нирна со всеми известными материками и островами ещё и Магнус-Солнце со звёздами, созвездиями и обеими лунами, шестнадцать планов Обливиона, планеты Восьми Аэдра, Мундус и Этериус, окружённые Аурбисом, поняла, наконец, что за неуловимая мысль занимала её с утра. Совнгард на этом чертеже помещался между Этериусом и Обливионом. Многие за пределами Скайрима не верили в его существование, но Довакин ведь побывал там и вернулся живым. И во всеуслышание рассказывал о том, кого ему довелось там встретить. Не только Тсуна, Исграмора, других Предвестников, архимагов, древних королей и драконоборцев. — Если Хемминг пал достойной смертью, то… Неужели он может оказаться в Совнгарде? — Элисиф вроде бы обратилась к обеим собеседницам, но скорее к самой себе. Нет, Хемминг был нордом лишь на малую часть, больше в нём было сиродильской крови, да и кто может признать его достойным? Не Тсун ведь. — Но ты, Вайландрия, полагаю, не веришь в Совнгард? — Почему, госпожа? Он существует точно так же, как и миры Принцев Даэдра, как и планеты Восьми. Я-то знаю[4]. Позже, когда они попрощались с Вайландрией, не забыв напомнить ей заготовить побольше сыра и простокваши, и шли на верхние этажи, Элисиф прошептала: — Я подумала, что, если Хемминг доберётся до Совнгарда, то встретит там Торуга и расскажет ему, как я… Нет! Идгрод уверенно отвечала: — Не доберётся. Да и там ведь тысячи тысяч душ. Нелегко разыскать среди них кого-то. — Но Довакин ведь разыскал. А, пустое. Не будем более об этом вспоминать. Но эта мысль неотступно занимала весь остаток дня, как и мысли о несчастливой доле Вайландрии и вероятной бездетности Виттории. А ранним вечером в замок доставили очередного пойманного вора — на сей раз, одного из предводителей. Когда его проводили мимо тела на столе, он оскалился, громко зарычал и плюнул, угодив, кажется, тому на ноги. А когда поставили его на колени перед ярлом, он, оглядев всех, кто сидел или стоял рядом с троном, просипел: — Госпожа ярл, господин Буревестник. Этого уже сделали, надо же. Он оказался довольно красив, хотя лицо в трёхдневной щетине испещрено было то ли отметинами какой-то болезни, то ли ещё чем-то. Длинные тёмно-рыжие волосы беспорядочными патлами свисали на плечи. Пришедший вместе со стражами и таном Мьол Довакин представил преступника: — Бриньольф. Этого мелкого мерзавца зовут Бриньольф, госпожа ярл, и очень многие торговцы Рифтена хорошо знают его как главного пройдоху и мошенника. Обманывать, заставлять попусту тратиться и подставлять честных торговцев он обучен более чем хорошо. Предводитель Гильдии вместе с Мерсером Фреем, преданный почитатель Непостижимой. Но хватит уже скалиться, старина, Мерсера мы тоже разыщем. — И поделом! — выплюнул тот, потом принялся браниться, но стражи быстро заткнули его. И повели прочь, а Нура с Лайлой после долго распинались друг перед другом, всячески показывая неприязнь к ворам и почитателям даэдра. Как только появилась возможность, Элисиф поскорее ушла в свои покои. Дожидаясь Ульфрика, только и думала о том, как бы упросить его отправить весточку Виттории — и когда горничные помогали ей мыться и переплетать косы, и когда она, отослав их, перебирала духи. Выбрав лавандовую воду, нанесла по полкапли за уши и на шею. Почти неосознанно тронула соски и уже потянулась к низу живота, но убрала ладонь — ну уж нет, не станет она показывать Ульфрику, словно пытается обольстить его. В зеркале тускло отражалось лицо, в полумраке казавшееся совсем юным и невинным, и огонёк единственной свечи тихо играл в серо-жёлтых глазах — света не хватало, чтобы показать их настоящий цвет. Так что она погасила свечу. Южные вечера скоротечны, тьма ночи сменяет закатные сумерки заметно быстрее, чем на севере. Скоро явился Ульфрик. Когда подошёл к постели, Элисиф откинула одеяло. Увидев её наготу, ухмыльнулся, потом лёг и притянул её. Недолго они целовались, а затем он медленно спустился поцелуями по её груди и животу. Элисиф едва удержалась от удивлённого возгласа, когда он развёл ей колени и приник языком к бугорку плоти между нижних губ. Вздохнула сквозь зубы и стиснула простынь: — Не надо! Нет! Не отрываясь от своего дела, он протянул руку, чтобы вложить пальцы ей в рот. Скоро она уже не могла удержаться от всхлипов, прикусывая его пальцы, а бёдра почти неосознанно сжимались вокруг его головы. Но когда она уже тонко скулила и взвизгивала от охватившего тело гудящего жаркого возбуждения и от каждого его движения, всё внезапно оборвалось: он приподнялся, подхватил её ладонь, запечатлел на той короткий влажный поцелуй, так же молча устроился с другого края постели и укрылся одеялом. Элисиф медленно села, поджала под себя ноги. Дыхание сбивалось, кровь гудела в ушах. Мысль об очередной игре повеселила, и Элисиф рассмеялась: — Вижу, ты загоняешь меня в тупик. Лишь бы я сама умоляла о твоей ласке, так ведь? — Загоняю не более, чем ты меня. Тут он сел и повернулся к ней. В предночных сумерках его лицо хорошо различалось. Он протянул руку и жадно провёл ладонью по её колену и бедру: — Хочешь? Она закусила губу, вздохнула. Когда-то всё равно придётся ответить согласием, тем более утром она обещала вести себя покорно. — Да. — Нет. Он лёг обратно и отвернулся. Недолго подождав, она сказала: — И как же нам тогда разобраться? — Если ты не примешься потом корить себя за согласие и устраивать плач и вопли наподобие вчерашних, то разобраться проще простого. — Но я ведь сама согласилась. Завтра она вновь станет упрекать себя за уступчивость, разумеется. Но сейчас она легла на спину, откинула в сторону косы, и он навис над нею. Первое движение впервые оказалось безболезненным; она привычно закусила губу, лишь бы удержаться от вскриков, но он резко двинулся, и она всё же вскрикнула. Потом ещё и ещё. Но скоро он усадил её верхом, как и вчера — словно желая проверить, насколько она искренна в своей уступчивости. Потом, когда она едва отдышалась, он лениво проговорил: — Мы ведь совсем забыли про твоё вышивание. Она поднялась, надела рубаху и подошла к столу, чтобы высечь огонь и зажечь все свечи. Затем сняла вышивку с пялец и расстелила на постели перед Ульфриком. Тот долго разглядывал ткань, водил по ней пальцами. Наконец, вполне благожелательно сказал: — Очень хорошо. Заметна сегодняшняя работа. Видно, что ты не зря провела время. Он кивнул в сторону пялец, и Элисиф забрала вышивку и закрепила на прежнее место. — Кстати, тебя не смущает беспорядок в этой горнице? Я как-то не замечал, но ты здесь проводишь больше времени. Пора уже заняться описью подарков и подготовкой их в дорогу. — Мне было не до того в последние дни. Завтра займусь. Не меньше двух больших телег потребуется, чтобы всё это увезти. Но послушай. Могу ли я написать Виттории по кое-какому личному делу? Не имело никакого смысла скрывать, о чём она хотела рассказать Виттории — Ульфрик всё равно не дозволит отослать письмо, с содержанием коего не ознакомится. Или вовсе не дозволит. Он вопросительно хмыкнул, и она продолжила: — Чародейка рассказала, что у Асгейра и Виттории не родится детей, хотя они и поженятся. А будущее их сокрыто в тумане неопределённости. Госпожа Нура и сама гадала, и просила чародейку помочь. Получается у них почти всякий раз одно и то же. Меня это очень встревожило. После некоторого молчания он кивнул: — Напиши. Думаю, Нура говорила ему о своём гадании. — Ожидала, что ты не разрешишь мне писать и только сильнее разгневаешься. Пожалуй, она слишком откровенна с ним в последние дни?.. Но он лишь утомлённо провёл ладонью по лицу: — Думаю, ты понимаешь, что вражда с Империей и с императором мне сейчас ни к чему. Она кивнула, а он продолжал: — Снегоходы в ярости из-за этой дурищи Ануриэль. Нура требует казнить её — или хотя бы заставить скинуть. Унмид против, и Лайла поддерживает всё ж таки Унмида. Половина медоварен и пасек Вересков, думаю, поможет им утешиться, но дело не только в этом. Клинки Бури противятся, но им придётся на время забыть о своей непримиримости ко всему имперскому. Напиши о задержании Вересков, пригласи Асгейра на суд — Нура и Вулвульф, разумеется, уже позвали его, но ты повтори. Даже если он не застанет твоего письма. И укажи, что я одобряю их союз, а имперского посла приму с должным почтением. — А… хорошо. Так и напишу. Прямо сейчас? — Да. Пиши, а я прочту утром. И отправим гонца. — Упоминать ли о гибели Хемминга? А об Ануриэль и её ребенке? — Послание должно выглядеть так, чтобы было понятно, что ты пишешь без принуждения. — А… хорошо. Кстати, что насчёт Эрикура? Он не только связан с Гильдией Воров и лобызается с Эленвен. Он задумывал моё убийство, лишь бы сделаться ярлом[5]. Ульфрик коротко рассмеялся: — Убивать тебя вместо того, чтобы уложить в постель? Ну и дурак. — Ох, ну… Как так оказалось, что он теперь ярл? Он, а не Брюлин? Хотя, я догадываюсь. — По давней договорённости. И он предоставил своего чаровника для упокоения вашей упырихи, как ты знаешь. Но занимайся своим делом. Она взяла с прикроватного столика стопку бумаги и писчий набор, села в единственное свободное от коробок и свёртков с подарками кресло и, поставив подставку с набором рядом, положила перед собой несколько листочков, потом откинула крышечку чернильницы. Некоторое время прикусывала кончик пера и водила им по щеке, размышляя. Начала: «Виттории от Элисиф. По милости Акатоша, Мары и Талоса. Здравствуй, друг мой. Приветствуй от меня Асгейра, Гисли, Эрикура, Брюлин, Аквилия и других наших друзей. Надеюсь, ты в добром здравии, а дела твои наладились за прошедшие со взятия Солитьюда дни и теперь, как и всегда, ладны и хороши. Пишу из Рифтена, где мы пребываем вот уже седмицу. Успешно проехали Драконий Мост, задержались на пять дней в Морфале, затем на столько же в Вайтране и, наконец, за одиннадцать переходов добрались до Рифтена. Драконий Мост по-прежнему изрядно разорён, как ты уже наверняка знаешь. Деревни и хозяйства Хьялмарка большей частью избежали разорения, как и сам Морфал, хотя люди здесь и оскудели, обеднели. А на престоле Высокой Луны теперь сидит женщина по имени Сорли, что раньше заведовала копями в Каменных Холмах — прежде она, как ты знаешь, подчинялась Брюлин, зато теперь управляет целым владением, к чему едва ли способна. А в общении и обхождении несдержанна и развязна, что мне пришлось очень не по нраву. Её муж — неотёсанный мужик с грубой речью и пристрастием к выпивке, да и сын производит не лучшее впечатление. С Идгрод и Асльфуром мне довелось видеться, хотя меня едва согласились допустить к ним. Живут они теперь в небольшом ветхом доме через двор позади Дома Высокой Луны, и всего одна служанка прислуживает им. Йорика приняли в войско Братьев Бури оруженосцем Ирсаральда, которого ты видела рядом с Ульфриком, а насчёт Идгрод Младшей решено было, что она станет женою Галмара. Я тогда попробовала возражать, но, разумеется, напрасно. Впрочем, сейчас Идгрод, как вижу, не горюет о своей судьбе, а совсем наоборот. На пути к Вайтрану нам пришла весть об убийстве ярла Вигнара Серой Гривы, и мы въехали в увешанный чёрными знамёнами город. Ольфина ведёт расследование, но пока безуспешно, хотя и велела тут же после произошедшего взять под стражу почти всех Сынов Битвы и Круг Соратников — всех, кроме Предвестника. Все её движения не выглядят совсем уж бессмысленными, но плодов пока не принесли. Убийца был непрост, хитёр и явно забавлялся…» Тут вспомнилась и окончательно дозрела давно мелькавшая на краю сознания мысль, и Элисиф воскликнула: — Это ведь!.. И прикусила язык. Оглянулась на Ульфрика — тот, похоже, уже спал, но от возгласа пошевелился: — М-м-м? — Нет, ничего. Завтра скажу. То есть… Она подошла, опустилась перед постелью на одно колено, наклонилась и прошептала: — Это ведь Довакин убил Вигнара? Ольфина знает, и ты тоже. Ты давно догадался. Он приоткрыл один глаз: — А ты-то как догадалась? — Это вышло очень на него похоже. Ну, так, не знаю даже. Я никому не скажу. — Верно, не скажешь. И Тёмное Братство тут ни при чём — во всяком случае, о его связи с ними мне не известно. — А Ольфина ведь знает? — Слишком много вопросов. Пиши, раз взялась. Он перевернулся на спину и, похоже, вновь задремал. «…так что отыскать его пока не удалось. А сегодня от Ольфины пришло известие, что её братья вернулись домой. После известного нам события, когда Авюльстейн с помощью друзей освободил Торальда, все они бежали через горы в Хай-Рок. Ольфина обещала скрывать подробности пребывания Торальда под надзором, лишь бы дядюшку Истлода, Торуга и меня не обвиняли в допущении талморского произвола и пособничестве врагу — представляю, насколько громкими криками разразились бы все Серые Гривы, оставайся я поныне вдовой и в Солитьюде. Они готовы молчать, лишь бы из-за меня тень не легла на имя Ульфрика. Вайтран же успел оправиться после осады и приступа — крепостные стены восстановлены, дома отстроены. Хотя в кузнечной стороне я видела дома с заколоченными окнами, а то питейное заведение, что принадлежало, насколько мне помнится, двум босмерам, пустует, но в целом город так же чист и красив, как и прежде. Если Балгруф и Хронгар по-прежнему заключены в темнице Драконьего Предела, то Дагни, Фротара и Нелкира сразу после захвата города отправили на воспитание, как мне сказали, в надёжные верные семьи в Истмарк и Винтерхолд. Все трое разлучены не только с отцом, но и друг с другом. Путь от Вайтрана до Рифтена занял у нас почти одиннадцать переходов и пролегал вдоль Белой, где мы видели отстраивающиеся или вовсе не пострадавшие усадьбы и деревни, далее по дорогам у подножия Глотки Мира и по Рваным Холмам, вдоль рек Гейр и Тревы к озеру Хонрик. Ульфрик хотел по пути поклониться в Айварстеде Пути Семи Тысяч Ступеней, но потом всё же отказался от этой мысли, и туда мы не заезжали. Свадьба моя с Ульфриком состоялась на следующий же по прибытии день, восьмого числа месяца Середины Года, а следом и свадьба Галмара и Идгрод. Странно это осознавать, но я больше не вдова, вновь у меня есть супруг, и оберег Мары у меня на шее беспрестанно напоминает об этом, как и кольцо Святости Брака на руке. Зная, насколько щепетильно ты продумываешь каждую частность любого своего торжества и то, как ты волнуешься о торжествах на собственной будущей свадьбе, представляю, насколько простым и непритязательным тебе увиделось бы происходившее в тот день. Но я всем более чем довольна — и прошедшим без единой неточности и неприятности обрядом, и пиром в престольном чертоге крепости Миствейл, что длился с середины дня до самой ночи, и множеством подарков. А на следующий после свадьбы Идгрод день в город прибыл Довакин, и его приветствовали горячо и с любовью все горожане. …Но я слишком многословна, а о главных событиях так и не упомянула. При посредстве Довакина и некоторых других Ульфрик и Лайла Рифтская задумали и осуществили дело, на которое, как понимаю, долго не отваживались — и о коем, полагаю, ты узнаешь ещё до моего письма. Вечером двенадцатого числа на пиру в крепости Миствейл всех присутствовавших Чёрных Вересков, в том числе малолетних, взяли под стражу. Одновременно были обысканы все рифтенские поместья клана и подземелья под городом. Схвачены или убиты все обнаруженные в подземельях воры и разбойники, хотя предводители их бежали, теперь скрываются. Имущество Вересков также взято под надзор, деньги в банках опечатаны. Госпожа Нура ещё на том пиру объявила о правах Снегоходов на половину черновересковых медоварен, объяснив это тем, что Асгейр делил с Вересками все хозяйственные и денежные заботы. Полагаю, Снегоходы получат желаемое, а то и больше; в связи с этим призываю Асгейра как можно скорее выехать в Рифтен, хотя не сомневаюсь, что он уже получил послание от родителей и отправился в путь. Свана Крепкий Щит находится на сносях. Она и её нерождённое дитя, как ты понимаешь, унаследуют ту часть состояния Вересков, какую им дозволят унаследовать — и каковая окажется, вероятно, достаточно большой, чтобы составить одно из лучших наследств в Скайриме. Много тревожусь об опасности столь решительных действий для Лайлы и Ульфрика, и много размышляю о том, что началось бы в стране, реши Мавен, как задумывалось перед хротгарскими переговорами, забрать себе престол Рифта. Судьба Скайрима видится при таких обстоятельствах даже более плачевной, чем ныне. Но я так и не сообщила о главном. Наверняка госпожа Нура уже говорила об этом Асгейру, но меня это встревожило не меньше, чем её. Чародейка Лайлы, Вайландрия, рассказала, как они с госпожой Нурой гадали на Асгейра, и каждый раз выходило, что у него не появится законных наследников, хотя свадьба твоя с ним и состоится. Не знаю, что сказать по поводу, да и не хочется тебя пугать и тревожить, но считаю должным сообщить об этом всём. Мой супруг Ульфрик Буревестник просил передать, что одобряет ваш с Асгейром союз и не собирается чинить вам никаких препятствий. Его Клинки Бури наверняка станут противиться, но и посла Империи он намерен принять со всем должным обхождением, о чём я прошу тебя особо указать твоему брату, императору, в ближайшем послании. Сегодня Ульфрик сказал мне, что новая вражда Братьев Бури с Империей ни ему, ни кому другому из людей вовсе не нужна. Всем сердцем надеюсь, что твой брат Тит думает так же, ибо ещё долго по Скайриму, Сиродилу и Хай-Року будет раздаваться плач матерей, отцов и осиротелых детей по тем, кто отправился к богам с полей недавних сражений.» Наверняка завтра потребуется дописать несколько слов, так что она не стала заканчивать. Поглядев некоторое время на тихо колышущиеся огоньки свечей, со вздохом прикрыла ладонью глаза, зевнула, потом вытерла об перочистку и отложила перо, захлопнула чернильницу. Два других исписанных присыпанных песком листа лежали рядом один поверх другого, и следовало бы стряхнуть с них песок, а написанное перечитать, но вместо этого Элисиф погасила все свечи. Читая наутро, Ульфрик несколько раз весело хмыкал и даже прищёлкивал языком. С неожиданно тёплым одобрением и улыбкой сказал: — Что ж, вижу, ты знаешь, как внятно облекать мысли в слова. Невольно она заулыбалась: — А ты думал, я и читать и писать не умею? Он рассмеялся. Поразглядывав в молчании исписанные листы, вернул их: — Ты считаешь такой доверительный лад в общении с нею допустимым? — Да. — Что ж, хорошо. Я доволен этим письмом. Закончи и запечатай. Она дописала: «Желаю вам с Асгейром скорейшего благополучного разрешения вопроса с вашей свадьбой и всяческого одобрения императора, родителей и всех ваших родичей. Помолись за Солитьюд и…» «Помолись за Солитьюд и за моего мужа.» Раньше этими словами она часто завершала разговор. А теперь рука дрогнула над бумагой. Новое обручальное кольцо — почти не отличимое от прежнего — тускло сверкнуло на безымянном пальце. Со вздохом она дописала: «…за всех падших. Пятнадцатого числа месяца Середины Года, год Четвёртой Эры двести четвёртый.» Она присыпала последние строки песком. Пока чернила подсыхали, зажгла свечу. Потом стряхнула песочек в предназначенную для этого мисочку и поднесла этот последний лист для прочтения Ульфрику. Когда он вернул его, собрала листы, затем, нагрев восковую палочку, свернула письмо в свиток и залила кромку бумаги воском. — И какую же печать приложить? Мою королевскую или твою ярлову? — Твою, разумеется. Она взяла оставленный с вечера на столе перстень-печатку и приложила к быстро застывающей багряной лужице. Понаблюдав, Ульфрик промолвил: — Слыхал, эта твоя Виттория весьма оскорбляется, если о ней говорят, что она получила свой пост благодаря принадлежности к императорскому дому. Утверждает, будто всего добилась сама. Смехотворно! В двадцать семь лет вести столь наивные речи. Можно подумать, она сначала торговала в какой-нибудь из лавок Компании, потом помоталась на кораблях за товарами через все моря, и тут уж её из милости неизвестно с чего назначили на один из главных в Империи постов[6]. Он весело хмыкнул, а Элисиф промолчала. — Ты на пять лет младше, но, кажется, столь наивных речей не ведёшь. Вместо ответа Элисиф поднялась из-за стола, подошла к Ульфрику и протянула ему свиток. Он забрал свиток, внимательно посмотрел ей в лицо и изрёк: — Занятное дело. Мы уж с седмицу как обвенчались, а я до сих пор не видел твоей наготы при дневном свете, лишь в полумраке при свечах. Как и распущенных волос. И кивнул: разденься. Это указание смутило куда меньше, чем-то, что он с нею вчера проделывал. Элисиф отвернулась, отошла на несколько шагов, не спеша стянула рубаху через голову и кинула на пол. Ощущая на коже его взгляд, словно касание пламени, развернулась к нему лицом. Потом развязала ленты на обеих косах и так же не торопясь распустила волосы — те легли на плечи и спину густыми волнами огненного водопада, а кончики прядей коснулись икр. — Доволен? — Весьма. Говорят, у тебя самое красивое в мире тело. Это не так, но всё равно ты очень-очень хороша. Элисиф едва не воскликнула: «Как это «не так»?», но вовремя спохватилась и вознегодовала уже на себя. Подняла рубаху и направилась в мыльню: — Нас уже заждались к завтраку, король.