Мудрый не доверяет дракону

Завтра, шестнадцатого числа, в турдас, наступал праздник Середины Года. По древнему обычаю, в этот день в храмах брали за благословение и излечение вдвое меньшую плату. Считалось, что и сила такого благословения вдвое превосходит обычную, потому многие, понадеявшись на свои возросшие удачливость и неуязвимость, пускались в опасные приключения, порой кончавшиеся несчастьем. А сегодня на утреннюю службу Маре вместе со всей городской знатью явились даже Свана и Руна. Свану поддерживали под локти служанки, хотя выглядела она вроде бы получше, чем раньше. Стояла прямо, уложив ладони на необъятный живот. И старательно сохраняла на лице сложное одухотворённо-печальное выражение, в то время как Руна не скрываясь улыбалась всем и каждому, а перед ярлами и жрецами раскланивалась с особенным тщанием. После всех положенных обрядов и песнопений, когда Марамал завершил проповедь и благословил прихожан, и те начали расходиться, он спустился с придела, обменялся несколькими словами с Лайлой и Ульфриком, а потом вполголоса обратился к Элисиф: — Госпожа Элисиф, у меня для вас кое-что есть. Позвольте, — он достал из поясной сумы простой холщовый мешочек и поднёс ей. Она развязала стягивавшую тот веревку и достала образок из светлого с тонким рисунком дерева. Округло-вытянутый, промасленный и завощёный, он в тонкой резьбе изображал Мару над Чашей Слёз, а с оборотной стороны вырезан был её Завязанный Узел. — Вам, вероятно, такой скромный оберег покажется совсем недостойным и неподходящим, но я, как служитель моей богини, ничего не имею. Вырезал я это сам из можжевельника. Элисиф поразглядывала образок, затем разъединила застёжку на простой медной цепочке и повесила тот себе на шею. Застегнула цепочку, спрятала образок под ворот и тихо ответила: — Благодарю вас, святой отец. Это лучший подарок, что мне здесь делали. Первый месяц после свадьбы всё равно надлежало носить оберег Мары, и тот сейчас лежал у неё на груди поверх всех одежд и ожерелий, но этот простой образок ей, пожалуй, никогда не захочется снимать. Толстые тёмные губы Марамала растянулись в тёплой улыбке: — Благословение Мары с тобою, добрая госпожа. И поклонился. Она склонила лицо в ответ. А позже, когда они сели на коней, Ульфрик спросил: — Что тебе дал жрец? — Можжевеловый образок Мары его собственной работы. — Передашь Вунферту, он посмотрит. — Ох, да прекрати. На дерево нельзя наложить зачарование. И я бы ощутила. — Не собираюсь обсуждать, — он направил своего серебристо-чёрного Ночного Ветра каблуками, а Метель пошла сама, завидев, что пора двигаться. Плеть-шумелка, выглядывавшая из-за голенища ульфрикового сапога, невольно притягивала взгляд, как и всякий раз, когда Элисиф видела её сегодня. Раньше не обращала внимания, хотя видела каждый день на протяжении всего пути, в том числе и в действии, а теперь же, после его вчерашнего обещания, никак не получалось отделаться от мыслей о том, как Ульфрик обихаживает этой плетью уже её саму. Вчера и позавчера они брали повозку из-за непогоды, теперь же небо очистилось от туч, так что в той не было нужды. Лайла ехала рядом с Ульфриком на своей пёстрой рифтской лошадке, Элисиф — немного погодя, а за ними следовали Харальд и Унмид, Галмар с Идгрод и многочисленные придворные. Народ вполне доброжелательно приветствовал ярлов и сопровождающих. Но не решится ли кто из тайных служителей Вересков — или просто какой-нибудь безумец или отчаянный — убить одного или обоих зачинщиков в надежде, что Мавен благодаря этому выйдет из заключения, вернёт себе прежнюю власть и вознаградит своего спасителя? Безумцам и не такое может прийти в голову. Но Братья Бури привычно наблюдали с высоких крыш и стояли в переулках и среди толпы, что в некоторой мере успокаивало. После обеда Ульфрик подозвал Вунферта, и Элисиф сняла и отдала тому можжевеловый оберег. Он повертел его в руках, подержал неподвижно некоторое время; вернул: — Просто благословлённое молитвой дерево. Элисиф вновь надела его и спрятала под ворот, а Ульфрик усмехнулся ей на ухо: — Не очень-то ты следуешь заветам Мары. Кроме Талоса и Акатоша Ульфрик почитал Кинарет, называя её по-старинному то Кин, то Сестрой-Ястребом — так величали владычицу неба и ветра Седобородые. К остальным богам отношение у него, насколько Элисиф знала, было намного более сдержанным. А Мара — лишь супруга Акатоша и Шора и служанка Кинарет, так ведь, Ульфрик? Очень хотелось ответить что-нибудь о том, что он сам уж точно следует священным заветам куда меньше, но Элисиф промолчала, и он более не стал продолжать. Тут же в трапезную явились Довакин и тан Мьол в сопровождении сотника и двух стражей. Довакин объявил: — Госпожа ярл, при обыске поместья Мерсера Фрея в одном из подвалов найдено несколько весьма любопытных ценностей. Из принесённого с собой мешка они вытащили завернутый в кусок ткани меч в ножнах. Эльфийской работы клинок оказался не травяно-зелёным с золотом, а словно выточенным из непрозрачного нежно-голубого льда — и пар исходил от него вместе с тихим прозрачным сиянием, а в воздухе сделалось словно холоднее. Довакин поднёс его ярлу: — Осторожно, госпожа, прикосновение его обжигает. Лайла всё же дотронулась до светящейся поверхности, затем взяла меч в левую руку, покрутила, наблюдая переливы и отблески холодного света на лезвии. Вокруг собрались любопытствующие. Лайла недолго поразглядывала меч, потом протянула Ульфрику. Тот взял его, покрутил и произнёс: — Похож на Охладитель, не находите? Давно утерянный прославленный меч с таким же зачарованием. Галмар и Харальд согласились, что весьма похож по сохранившимся описаниям, а Лайла подняла к лицу правую ладонь — кончики пальцев заметно покраснели, словно побывавшие на морозе. Сказала: — Обжигает, и впрямь, — провела большим пальцем по кончикам остальных, и с тех слез тонкий верхний слой кожи. Она сжала ладонь в кулак. — Что ещё обнаружили? На свет явилось завёрнутое в ткань изваяние высотой в локоть. — Изображение Дибеллы, почти целиком из золота, судя по весу. Её освободили от ткани, и, по указанию Лайлы и под восхищённые вздохи, поставили на середину стола. Золото тускло засияло в дневном свете. Исполненный изящества изогнутый стан богини возвышался посреди почти не прикрывавших священную наготу серебристых пенных волн, россыпь перламутровых с золотом цветов обрамляла запрокинутые руки, а в шедший по основанию затейливый узор вкраплялось множество самоцветов. Глаза на прекрасном тонком лице сияли перламутром и смарагдами. Некоторое время все в молчании рассматривали её. Затем Лайла велела стражам продолжать, и те поставили рядом с Дибеллой гораздо более невзрачное изваяние высотой немного больше ладони. Укрытая капюшоном голова с грубо проработанным лицом, неширокие плечи и простая круглая подставка из серого камня смотрелись просто убого рядом с великолепной богиней — да и сами по себе тоже. Довакин пояснил: — Изображение Серого Лиса. На подставке надпись: «Серый Лис, верный служитель Ноктюрнал». Нура на это презрительно сказала: — Очередная воровская мерзость. Убожество. Довакин согласился: — Та ещё мерзость, госпожа Нура. А сам Мерсер, как оказалось, ускользнул через тайный ход в одном из подвалов, ведущий далеко за стены города. Никто не ведал о том, даже охранник, Вальд, которого мы взяли под стражу одновременно с ворами. У того Вальда найдено ещё кое-что весьма ценное, что, по его словам, принадлежало ранее Мавен, — он достал из мешка очередной круглый вытянутый кожух, вынул из него золотую или позолоченную перницу в мелких самоцветах, и из неё вытянул невзрачное серое пёрышко. — Двойственное перо. Позволяет в точности повторять нужную надпись, словно сделана она той же рукой. Или же повторять в письме движения нужной руки, чтобы было не отличить. Весьма редкое зачарование, насколько понимаю. Присутствующие заметно оживились, завидев вещь куда более ценную, чем любое изваяние Дибеллы — более ценную для того, кто найдёт ей применение, разумеется. Повертев в руках перо и передав его Нуре, Лайла объявила: — Все эти предметы с этого часа находятся под стражей в помещении для вещественных доказательств под вашим ведением, сотник. Тот поклонился: — Да, госпожа ярл. Я немедленно составлю подробную опись. Опись прочих вещей в особняке Мерсера Фрея сейчас составляется, но на это дело уйдёт не меньше года, а то и двух. — В каком состоянии следствие? Всё ли готово для суда? Помните, что завтра праздник Середины Года, а через седмицу — Тайбедета. Ко дню рождения Талоса истина и правосудие должны восторжествовать. Мы никогда не проводили столь скорых судов, но это особый случай, потому что до выборов короля почти не осталось времени. Дело должно быть решено за седмицу, затем наши гости отправятся в Виндхельм. Сотник — он же старший следователь в деле Вересков и Гильдии Воров — несколько сбивчиво ответил, что обвинение вполне готово, свидетели опрошены, так что начинать можно в скорейшем времени. Во всяком случае, для разбора деяний старшей ветви клана Вересков доказательств и свидетельств предостаточно. Провести суд над столь многочисленным кланом с семнадцатого числа по двадцать четвёртое того же месяца — это слишком. Такая спешка сама по себе будет выглядеть подозрительно. Элисиф невольно вспомнился её первый суд — над тем предателем, что открыл Ульфрику солитьюдские врата. Того схватили почти сразу, а седмицу спустя, когда Элисиф пришла в себя настолько, чтобы суметь спокойно сидеть и внятно разговаривать, состоялся суд. Ей тогда хватило времени середних песочных часов, чтобы приговорить виновного, и его отправили обратно в темницы. Однако, в силу обстоятельств, казнь она назначила более чем через полгода. И ни разу с тех пор не усомнилась в верности своего решения. Трудно представить, но не выпусти тогда тот предатель Ульфрика из города, и сейчас жизнь Скайрима шла бы совсем иначе. Возможно, Мавен всё же сместила бы Лайлу с престола, возможно, её, а вовсе не Элисиф, выбрали бы Верховной королевой… По наступившей после полудня жаркой духоте совсем не хотелось заниматься в военном дворе, так что Элисиф решила поскорее взяться за опись подарков. И позвала Гевьон с Холмгейрой, чтобы те перебирали вещи, вслух называли их предназначение и имя дарителя, если таковое указывалось, а потом запаковывали. Идгрод занялась тем же в своих покоях. Следовало отделить хотя бы в описи свои подарки от ульфриковых, так что она взяла два длинных листа писчей кожи, один подписала: «Дары от знатных граждан Рифтена, преподнесённые Элисиф Солитьюдской в день её свадьбы, вечером предыдущего дня и наутро после», а на втором сделала ту же надпись, заменив своё имя на ульфриково. Конечно, следовало уже давно этим заняться, и Элисиф уже корила себя за задержку — не хватало только, чтобы Лайла получила повод стыдить её за нерасторопность и неспособность вести дела. Завтра праздник, да и в дни суда едва ли найдётся время, а перед отъездом в Виндхельм — уж тем более. «Мех соболий серебряный, шестьдесят целых шкур. Подарены Вулвульфом Снегоходом». «Шкуры лис целые, тридцать штук. Подарены Берси Медовой Рукой». «Ларец с четырьмя парами летних перчаток, все шёлковые. Белые, чёрные, алые, медового цвета. Украшены золотой и серебряной вышивкой и каменьями. Подарены Нурой Снегоход». «Книга: «История Вайтрана и Виндхельма, а также жизнеописание всех властителей Скайрима, составленная советом историков». Подарена ярлом Лайлой Рифтской». «Книга сказок и песен южного Сиродила размером в две ладони круглая в белой коже». Кажется, именно эту книгу преподнёс Нируин. Трудно было представить, что она могла бы оказаться ворованной — очень уж скромно и просто выглядела. Не стоит ли отложить её в сторону — возможно, пригодится как вещественное доказательство? Эта нелепая мысль повеселила, но Элисиф всё же указала положить книгу в одну из стопок. «Отрез розового шёлка две дюжины локтей в длину, четыре локтя в ширину, расшитого шёлковой нитью. Подарено госпожой Дривой». «Отрез белого тонкого шёлка на пошив белья, шестьдесят локтей в длину, четыре локтя в ширину. Подарено ярлом Лайлой Рифтской». «Отрез парчи синей с золотом двадцать локтей в длину, четыре локтя в ширину. Подарено Берси Медовой Рукой». Перебрав все меха, ткани и книги, они добрались до духов и драгоценностей. «Вода розовая. Три пузырька по размеру в ладонь тонких алых с золотыми прожилками в деревянном ларце. Подарено госпожой Нивенор». «Вода лавандовая, розовая, сандаловая, кориандровая, аировая, амигдаловая, шесть пузырьков в пол-ладони тонких в ларце мамонтовой кости наборном с шёлковым подкладом и золотыми вставками. Подарено Мавен Чёрный Вереск». «Перстень на женскую руку золотой с рисунком по краям и большим круглым синим яхонтом в малахитовой с бархатным подкладом шкатулке по размеру. Подарено Сигбьорном Чёрным Вереском».[1] «Перстень на женскую руку золотой с большим круглым червлёным яхонтом и россыпью мелких алмасов вокруг. По размеру к нему шкатулка серебряная со златоискровой россыпью по крышке и с бархатным подкладом. Подарено господином Болли». Заметив, как стражницы тайком нюхают закрытые пузырьки, Элисиф сказала: — Раз вам понравились те духи, заберите себе. Из того ларчика, где шесть пузырьков. И сам ларчик тоже. Разделите на четверых. Холмгейра радостно воскликнула: — Благодарим, госпожа! До чего прекрасные вещицы! Гевьон тоже принялась горячо благодарить. Неужели настолько легко заработать любовь этих суровых, отнюдь не юных воительниц? Смешно даже подумать. Но Элисиф не могла не признаться себе, что за прошедшие со дня взятия Солитьюда дни все четверо стали относиться к ней заметно терпимее. Следует отдать им сейчас все подарки Вересков, кроме самых дорогих драгоценностей. И что-нибудь из книг и мехов. — Послушайте. Некоторые из этих книг у меня уже есть. Вы как раз отложили их в правую стопку. Заберите себе, если желаете. И по одной из этих лисиц на плащи для каждой. Те вновь принялись благодарить. Элисиф уловила и их обращённые друг на друга удивлённые взгляды. Если Ульфрик хотел почитать какие-то из этих книг, то сможет взять их у неё. Хотя едва ли в ближайшие месяцы у него найдётся время на чтение чего-то, кроме отчётов Клинков Бури и людей его тайных служб да писем ярлов. Ульфрику Мавен, помнится, подарила, кроме прочего, и целую телегу отборного мёда. Наверняка каждому из находящихся в городе офицеров Братьев Бури уже досталось или ещё достанется хотя бы по бутылке с той телеги. Оказалось, что Верески преподнесли ей ещё три перстня и четыре ожерелья. Последние она тут же отдала стражницам. К вечеру опись была почти готова, оставалось лишь немного дополнить её. А за ужином Ульфрик и Лайла шептались очень уж много и взволнованно. Печать на бумаге, которую Ульфрик припрятал в поясную суму, едва сев за стол, Элисиф не успела разглядеть достаточно ясно, но, кажется, та изображала оленя с тонкими замысловатыми рогами. Нескоро Ульфрик пришёл в покои. Понаблюдав, как он с незыблемым спокойствием моет руки и раздевается, и дождавшись, пока загасит свечи и ляжет в постель, она осторожно спросила: — Что-то случилось в Фолкрите? Мне дозволено узнать? К немалому её удивлению, он почти сразу ответил: — Денгейр желает выпустить из-под стражи Ненью и вернуть ей прежнюю полноту власти. — Ненья Фолкритская — достойнейшая умнейшая женщина и один из самых опытных правителей на Тамриэле. — Она альтмерка, а уж потом всё остальное. — Тебе думается, страна уже начала расползаться на владения? Он сжал кулаки, сердито глядя на неё. — Ненья родилась в Фолкрите, и её семья живёт там более пятисот лет, как ты знаешь. Народ любит её, а дворяне всегда беспрекословно… Он с тяжёлым вздохом провёл ладонью по лицу: — Я прекрасно помню Ненью с тех пор, как мне исполнилось четыре года. Женщина, или ты прекратишь произносить очевидные вещи, или я прямо сейчас возьму плётку и отхлестаю тебя как следует. Элисиф сжала губы и отвернулась. Вздохнула: — Денгейр слаб телом и глазами, вот и… — Плётка рядом с сапогами у двери. Неси. — Нет! Ты сам мне рассказал, мог бы и ответить, что это не моя забота. Думаю, вы с Лайлой и без меня разберётесь, что делать. Он сел на постели, потом вновь кивнул в сторону двери: — Неси. Похоже, он просто выбрал удобный повод. Элисиф с замирающим сердцем и как можно медленнее надела туфельки, подошла к стоящим у входа сапогам, достала из одного из них плеть и повернулась. Спросила: — Послушай, я кое о чём вспомнила. Хочу подарить что-нибудь ценное и приятное Вунферту — такое, чтобы ему понравилось. Что бы это могло быть? — Что с тобою творится? Даришь страже меха и драгоценности, потом спрашиваешь о подарке для Вунферта. Как же твоя ненависть? Не пострадает? — Не пострадает. Подумай над этим или узнай у него. — Как скажешь, — и он протянул руку за плетью. — Нет. Я не хочу. — Ты ведь весь день сегодня думала об этом. Как и вчера. Отпираться теперь просто смешно. Она всё же приблизилась, отдала ему плеть, и он тут же ухватил её за локоть, заставил встать на колени перед постелью и развернул левым боком к себе, потом перекинул её косы со спины на грудь. Ей никогда не доводилось испытывать касание плети — зато не раз доводилось приговаривать к побиванию плетьми — так что она прекрасно знала, насколько это больно — настолько, что большинство тех, кому достаётся хотя бы один удар, оказываются не в силах сдержать крика. Невольно она зажмурилась и постаралась не напрягаться. Сквозь тонкий шёлк рубахи удар наверняка покажется настолько же хлёстким и жгучим, как и по голому телу… Ничего не происходило. Мгновения тянулись одно за другим; наконец, ждать надоело, она открыла глаза и повернулась к нему. И тут он рассмеялся: — Ладно уж, госпожа, на сегодня с тебя хватит. Насколько бы тебе этого ни хотелось, но мы продолжим в другой раз.