Мудрый не доверяет дракону

Весь следующий день заняло празднование Дня Середины Года. Тысячи горожан с самого утра начали стекаться в храмы каждого из Девяти на торжественные службы, дабы вознести молитвы о дожде и урожае, подать милостыню нищим, попросить благословения жрецов или у жертвенников и сделать подношения. После большой службы на самых больших площадях начались представления и пиры для всех желающих. Выстояв службы каждому из Девяти и получив благословения, ярлы со двором и гостями отправились посмотреть выступления лицедеев, потешников, кукольников и игрецов. Всякий раз, когда в Солитьюде проходили гуляния, торжества по случаю старинных праздников, годовщин коронаций, дней рождения королей, когда люди собирались посмотреть суд или казнь, Элисиф приказывала страже особо следить за тем, чтобы не случилось давки, драк или иного несчастья — так делали Торуг и Истлод до неё. Всегда охватывало беспокойство, когда в городе проходили многолюдные праздники — не упустили ли ответственные люди что-то важное, не начнётся ли давка или большая ссора. С тех пор, как по её собственному повелению возобновили сожжение чучела Олафа Одноглазого, да каждую седмицу, а не раз в год, как прежде, беспокойства значительно прибавилось, но ради воодушевления граждан она без сомнений пошла на такое. В разных городах Тамриэля то и дело случались из-за тесноты на праздниках или казнях ужасные несчастья, гибель множества людей, порой целых сотен, а выжившие получали увечья. В Рифтене такое в последний раз произошло семь лет назад на казни целой шайки воров — не меньше трёх десятков зрителей погибли в давке, когда стражи не уследили за людским потоком, а народу собралось столько, что самая большая городская площадь не смогла вместить их. С тех пор здесь, видимо, тщательнее смотрели за безопасностью. Элисиф волновалась так, словно сама всецело отвечала за то, чтобы пиры и представления проходили без неприятностей. Вообще-то, мать давно назначила Харальду эту ответственность, но не верилось, что у того хватит разумения и опыта организовать всё должным образом. Так что Элисиф почти не переставая молилась всем, кто пожелал бы её услышать. Выступали сначала лицедеи с несколькими весёлыми коротенькими действами и большим представлением о жизни Барензии Хлаалу, потом игрецы с певцами, следом — потешники и кукольники. Зрители принимали всех их весьма благосклонно, громко смеялись и хлопали в ладоши, восхищённо вопили или охали, когда следовало, бросали монеты на подмостки или кидали в подставленные шапки тех, кто проходил по толпе для сбора вознаграждений. К счастью, за день и вечер на торжествах не случилось никаких происшествий, кроме нескольких небольших драк и ссор. Возможно, воодушевлённые тем, что не нужно теперь опасаться поборов Гильдии и просто воров, явно попритихших после взятия под стражу их главарей, горожане почувствовали себя свободнее и искренне радовались и веселились? Элисиф посчитала эту свою мысль довольно наивной, но ни о каких иных причинах гадать совсем не хотелось. *** Когда стена крепости Миствейл уже показалась из-за поворота улицы, Ульфрик спросил: — Смотрю, тебе совсем не понравился праздник? Что ему за дело? Элисиф ответила со всей должной учтивостью: — Мне всё понравилось, мой ярл. — Как-то незаметно. На тебе лица нет. Она отвернулась, но почти сразу ответила: — Тревожно, как бы не случилось давки или драки. Или как бы кого не застрелили. Он беззаботно хмыкнул: — Милая госпожа, ты вновь переживаешь за меня? Ночной Ветер и Метель шли рядом. Ульфрик подвёл коня ещё ближе и протянул руку. Элисиф поспешно вложила пальцы в его ладонь. За предвечерние часы он успел осушить не меньше трёх больших кружек пива и двух кубков вина. Это разве что слегка развеселило его, но вдруг он всё же не удержит равновесия и свалится под ноги Метели, а то и Элисиф утянет за собою вниз? Разумеется, случись такое, Ветер и Метель не посмеют даже дёрнуться и сразу разойдутся в стороны. Но ведь не перед самыми вратами Миствейл и не во главе большого шествия на глазах десятков людей будущему королю падать с коня? В другой раз, случись такое, Элисиф злорадно посмеялась бы, даже одна мысль развеселила бы до смеха — но не сейчас. Сама она за сегодня уже выпила кружку пива и кубок вина, но, к счастью, дурман опьянения успел развеяться. Видимо, не полностью. Ульфрик же ухватил коня за гриву, наклонился и быстро поцеловал ей руку. — Зачем? Упадёшь, а я буду виновата! Немалого усилия стоило не оглядываться. Позади Идгрод беззаботно рассказывала о своих сегодняшних впечатлениях, а далее ехали придворные и почти вся рифтская знать. Впереди перед Лайлой слуги распахивали ворота крепости, вдоль улицы стояли стражи, а иные из них наблюдали со стен. Зрителей вокруг было предостаточно. Позже, когда на стол подали миндальное молоко, Элисиф наклонилась к уху Ульфрика: — Ты собираешься пить в этот вечер? — Собираюсь. Как и ты. — Завтра суд. — Ну и что? Я не произнесу на этом суде ни слова — как и ты. — А как же?.. Да, хорошо. Она помолчала, потом вновь наклонилась к нему: — Знаешь, мне пришлось очень по нраву, что в дороге и в последние дни ты почти не выпивал. Но, слыхала, пьяным ты часто груб и ведёшь себя несдержанно. Ну… — Ну? Она излишне торопливо отпила молока, едва не подавилась, закашлялась. — Нет, ничего. Он уложил руку на её ладонь, вопросительно хмыкнул. Она молчала. — Я жду. — Может, по пьяни ты уделаешь плетью или изобьешь меня до полусмерти, откуда я знаю? С удивлённым вздохом он прошептал: — Девочка, с чего ж ты такая отчаянная? — Уж какая есть. — Пей, ешь, пляши. И успокойся. Не донимай меня, и всё будет хорошо. Мы уж сколько раз говорили об этом. — Да, мой ярл. — То ярл, то король, то старый дурень. Как же тебя понять? Он рассмеялся, явно не ожидая какого-то ответа, а она закусила губу, вздохнула, потом принялась за поставленного перед нею печёного лосося в зелени и кольцах лука. Тело Хемминга ночью убрали из чертога, вновь разожгли большой очаг, и теперь ничто не напоминало о лежавшем здесь всего лишь вчера покойнике. Лайла предполагала, что его забальзамируют, дабы Мавен смогла попрощаться, но вскоре отказалась от этой мысли. Или же его унесли в подвалы. Или зарыли в землю. Вчера к вечеру от подросшей щетины его щёки сделались уж совсем чёрными, а кожа побледнела едва не до цвета мамонтовой кости — хотя, наверное, это так казалось в свете жировых светильников и свечей. Элисиф очень хотелось расспросить Вайландрию, занималась ли она им ночью, или жрецы Аркея управились сами, но слишком нескромно задавать подобные вопросы, разве нет? Чародейка сидела на прежнем месте рядом с Серлундом. Встретившись с тою взглядом, Элисиф собралась помахать рукой, но вовремя опомнилась и только тихо улыбнулась — как бы Ульфрик не решил, будто она вновь пытается пообщаться с тем, кого посмела звать к себе в ночь перед свадьбой. Серлунд не смотрел по сторонам, зато Вайландрия с улыбкой кивнула в ответ. Надо бы на днях заглянуть к ней с парой собольих шкур. Лишний тёплый воротник ей точно не помешает, тем более, раз она любит путешествовать. Вслед за несколькими заздравными речами начались пляски. Элисиф вышла со всеми вместе, и после нескольких кругов хоровода тревоги последних дней почти перестали казаться такими важными и всеобъемлющими, какими виделись ещё по дороге в замок. Немного утомившись, Элисиф отыскала в толпе Идгрод, и они отошли к стене. Идгрод первым делом перечислила, какие из площадных представлений приглянулись ей больше всего, затем перешла к частностям: — До чего хороши были платья и раскрас у лицедеев, что играли Барензию, императора и остальных в том представлении! Особенно у девочки и Симмаха. Небогатые, но старательно сделанные. Мне очень понравилось! — А… Да, мне тоже. — Сначала показалось, что для наряда Терриса взяли настоящую каджитскую шкуру, но это всё-таки оказался саблезуб. И Галмар мне сразу сказал, что саблезуб. Элисиф поняла, что вообще не помнит, кто во что выряжался и как раскрасился для того действа, особенно изображавшая малолетнюю Барензию и принцессу Моргию девочка-данмерка, что и появлялась-то только в самом начале и мельком ближе к концу. Хотя то, что связь Барензии с Тайбером Септимом обошли, старательно не оставив намёков, очень хорошо запомнилось. Элисиф считала события этой части жизни морровиндской королевы ложью, как и многое из упомянутого Плитиниусом Меро в её жизнеописании, но в постановках редко упускали возможность показать столь волнительную интригу. А Идгрод продолжила беззаботно рассказывать, потом одёрнула её: — Элисиф, что такое? — А? Да, очень потешно Террис приставал к Барензии. — Говорят, его часто играют настоящие каджиты. А, к прочему, я сегодня слыхала, как кто-то рассказывал, словно видел постановку, в которой взаправду совокуплялись. Больше похоже на выдумку. Но не хотела бы я такое увидеть. Со стороны, думаю, это весьма постыдно смотрится. И со смущённой улыбкой спрятала глаза. Похоже, едва открывшийся перед Идгрод мир чувственных наслаждений немало взволновал её. Элисиф хорошо помнила, как первое время после свадьбы с Торугом ей часто хотелось поделиться с кем-нибудь новыми переживаниями, ощущениями — не только с самим Торугом. — Может, и впрямь где-то когда-то ставили. Не слыхала о таком. Барензия, полагаю, многое в жизнеописании выдумала для разных целей — очень уж написанное в нём мало похоже на воспоминания, скорее на ложь. Хотя, я могу и ошибаться. Но вот мне подумалось, не сочинит ли кто-то через сотню лет такую же гадкую мерзость про меня. Словно бы я гуляла с конюхами или слугами, пока вдовела. Или позвала Ульфрика к себе на ложе в первую же ночь после взятия Солитьюда, а там и упросила с собою обручиться. Если меня вообще кто вспомнит через сотню лет. Улыбка сошла с лица Идгрод. Ну, зачем же так? Дабы сгладить неловкость, Элисиф сказала: — Вижу, ты вполне довольна своим новым положением. Идгрод тут же смутилась сильнее и вновь опустила взгляд: — А… Хм… Вчера он сказал, что я пищу, как котёнок. Они рассмеялись. Идгрод попыталась продолжить, но лишь выдавила: — Ещё ему нравится, когда я сверху, а я… Поначалу не получалось. Нет, я раньше и не знала, что так можно. Лами мне не рассказывала. Ой, ну, хватит об этом! Скоро зазвучала очередная быстрая весёлая песенка. Они сплясали бретонский весенний хоровод, сиродильскую медленную сюиту и эстампи, потом отошли на прежнее место у стены. Хильде неотрывно наблюдала за ними; остальные стражницы несли посты у хозяйских покоев. Во главе стола Харальд пил из окованного золотом воловьего рога в два локтя длиной. После этого под одобрительные крики Клинков Бури и своих дружков передал рог Лайле. Та совсем немного пригубила, протянула рог Ульфрику. Вообще-то, теперь полагалось по очереди отпить каждому из присутствующих, но многие плясали, многие разбрелись по углам, да и уже вовсе не начало пира. Впрочем, и выпивку пускали по кругу раз в третий — во всяком случае, Элисиф за вечер уже дважды довелось прикладываться к этому рогу вслед за Лайлой и Ульфриком. Глядя, как тот, нескоро оторвавшись и почти не поморщившись, вручает рог Вулвульфу, Элисиф прошептала: — Вот упьётся, а мне оставаться с ним взаперти до утра. Не хочу. И не сбежишь. Или… Или вновь придётся принять полынное средство. Или у него не получится спьяну, а злиться за это он вздумает на неё, наверное? Хотя, не получиться ведь может по-разному? Вовсе никак, или слишком быстро, или, наоборот, так, что не закончить дело. Элисиф совсем мало знала о таких вещах, и тем более о том, как с этим у тех, кому за пятьдесят. Вот если у него не выйдет довести дело до конца после долгих стараний… Только бы он не тягал её за косы и не вспоминал про плеть… Нет, волнений и вина с пивом и мёдом ей на сегодня точно хватит. Не без труда сдержав смех, она сделала вид, что оговорилась: — То есть, это ведь правда? Когда один или оба пьяны, то могут зачать хилое и слабоумное дитя? Сибилла рассказывала. И не только она. Да и у пьяниц дети обычно больные. Идгрод кивнула: — Правда. Таких часто выкидывают, или они гибнут во младенчестве. Но уж если вырастают, то смотреть на них больно. И меня беспокоит, как бы мы не зачали после одного из этих пиров. Если ещё не. Постоянно думаю об этом, вообще-то. Она мотнула головой и обхватила себя руками за плечи. Тревожно воскликнула: — Ох, от этих мужчин сплошные неприятности! — Знаю, можно что-то с этим сделать. Так ведь? — Верно, известны способы очистить кровь и семя, но у меня нет ни нужных трав, ни зелья. Да и Галмар, кажется, не особо доверяет зельям. Они помолчали. Потом Идгрод вновь немного поговорила о представлениях, а там и напомнила о недавнем прилюдном поцелуе. Элисиф ответила: — Да, как вижу, он всем стремится показать доброе ко мне отношение, лишь бы не осмелились подумать, что я… что и впрямь случился у нас разлад. Видя сомнение во взгляде Идгрод, она добавила: — А знаешь, когда он наклонился, протянул руку, мне представилось, что он сейчас свалится с коня. Ещё и меня утянет следом, и я всё равно окажусь виновата. И это не смешно, Идгрод! Та беззастенчиво захохотала, потом, спохватившись, прикрыла рот ладонями и продолжила смеяться. Элисиф расхохоталась в ответ. Едва выдохнула: — Не смешно! — Представляю, как разохалась бы Лайла, и как втихую потешались бы над этим все остальные. А-ха-ха! Лайла довольно скоро отправилась спать, и почти сразу многие из гостей начали разъезжаться. Вскоре и Ульфрик засобирался уходить и позвал Элисиф. Если он и перебрал этим вечером вина и мёда, то заметить этого она так и не смогла. Потому как разговаривал он трезво и чётко, да и двигался так же. Пока они шли в покои в сопровождении телохранителей, ей вспомнились рассказы дядюшки Истлода, как при нём Ульфрик ни разу не напивался ни до беспамятства, ни до того, чтобы потерять самообладание, и словно был неподвластен дурману. Старый притворщик. Пока он запирал двери, она поспешно вымыла руки под рукомоем у стены, раздумывая, оставили ли служанки горячей воды в мыльне. Расстегнула плащ и уложила тот на скамью в изножье постели. Едва успела, подойдя к столу, снять венец и вытащить серьги из ушей, как Ульфрик прижал её к столешнице, а потом усадил на край. Невыносимо долго они целовались — пока он не принялся расшнуровывать на ней платье и задирать юбки. — Стой! Здесь даже некуда лечь. Неудобно же! Всё-таки он выпустил её, и она довольно неуклюже спрыгнула на пол и чуть качнулась. Кровь гудела в ушах. Скоро она услышала его тихий вопрос: — Да… Что там было про плеть? Она молчала. — Хочешь? — Ты пьян. Боги, ты пьян. Он наклонился, вытащил из-за голенища вчерашнюю плеть — тихо зазвенели язычки на рукояти — потом вновь притянул Элисиф к себе вплотную и вручил ту ей. Крепко поцеловал её в губы и, сделав шаг назад, громко прошептал: — Хочешь? Несколько мгновений ничего не происходило. Пальцы то сжимались, то разжимались на холодном железе рукояти, воздух застрял в горле, да сердце отсчитало несколько громких гулких ударов. С трудом вздохнув, Элисиф протянула ему плеть: — И завтра же утром девушки, завидев мою наготу, примутся обсуждать, что ты исхлестал меня. И что я тебя — тоже. Ты этого хочешь? А я и без того слишком часто видела, как побивают плетьми. И сколько следов от этого остаётся. Язык немного заплетался, но опьянение придало ей излишней говорливости и смелости. Нет, не так следует сейчас разговаривать, совсем не так… Хотя он и всего лишь играет с нею, так ведь? — Ах, вот оно что. Прошло ещё несколько тягучих липких мгновений, прежде чем он добавил: — Конечно. Я излишне спешу. Да и ты вчера вновь вывела меня своей глупой болтовнёй. — Зато Лайла, с которой ты советуешься — это уж точно образец ума и прозорливости. Полжизни просидела на престоле, да так и не поняла, кто за неё правил. Он забрал плеть, отбросил на пол, обхватил Элисиф за плечи, усадил на постель, а сам отошёл к изножью раздеваться. — Угомонись. Переживаешь из-за Ингун? Ей подробно разъяснили, что к чему. Потребуется — ей отрежут язык. И неужели ты вообразила, что я отхлестаю тебя так, как это делают при наказании преступников? — Ну… да. А что иное я могла вообразить? — Вот ведь выдумщица. И впрямь пока слишком рано. Он то ли хмыкнул, то ли коротко рассмеялся. Элисиф же немного невпопад сказала: — Обещай, что сегодня мне не придётся пить полынное зелье. Внимательно поглядев на неё, он ответил: — Обещаю.