Мудрый не доверяет дракону

У Вайландрии оказалось неожиданно многолюдно. В дальнем углу над травницким столом сидел Вунферт, а сама хозяйка, показавшись в дверях соседнего помещения со щенком на руках, с поклоном приветствовала: — Госпожа Элисиф, госпожа Идгрод! Проходите сюда. Не ожидала вас так скоро. В соседней светлице книгохранительниц обнаружилось ещё больше — те занимали почти целую стену, на противоположной же висели шкуры с чертежами, а рядом со столом для зачарований, что располагался в дальнем углу у окон, стоял уставленный ларчиками, подставками для камней и множеством издалека непонятных предметов застеклённый поставец. Посередине же за столом сидел Серлунд. Завидев гостей, поднялся. Склонил голову: — Не думал вас здесь увидеть. Элисиф невольно напряглась — совсем не нужно, чтобы у Ульфрика появился очередной повод для обвинения её в неверности или для того, чтобы навредить Серлунду. Но непринуждённо ответила: — Недавно мы уже заходили сюда и нашли приятнейшее времяпрепровождение, — и глянула на хозяйку. — Вайландрия, помню, ты любишь путешествовать. Хочу подарить тебе вот этот мех — наверняка пригодится зимою в дороге. И кивнула Гевьон. Та достала собольи шкуры из сумки, протянула Вайландрии. Вайландрия, спустив щенка на пол, забрала подарок и принялась горячо благодарить. Потом пригласила гостей за стол. Элисиф села напротив Серлунда, но тут же пожалела об этом — до сих пор она смущалась смотреть ему в лицо. Впрочем, за всё то время, что прошло с последнего их разговора, он ни разу ни взглядом, ни движением не напомнил о том столь непристойном и опасном её предложении. На столе, кроме двух кувшинов, кубка, кружки и мисочки с сушёными личинками обнаружились прямоугольная доска, шашечки и кости. Элисиф не раз встречались упоминания этой древности, когда она изучала повседневность и быт двемеров. А, кроме того, в детстве и юности несколько раз непосредственно имела с нею дело. Идгрод воскликнула: — Это же царская игра Нчулефтингта! [1] У матушки есть набор. Вы давно начали? Я сыграла бы. Но до ужина маловато времени. Она убрала с места, на которое собралась сесть, лежавшие там городские новостные листовки и наборы тафла, сиродильских гонок и шахов. Вайландрия забрала всё это у неё, подхватила стопку книг с последнего стула: — Мы за полдня уж перебрали несколько игр, как видите. Желаете сыра? Простокваши? Она принесла и то и другое, затем угостила и севшую в кресло у самых дверей Гевьон. Вернулась за стол: — Госпожа Элисиф, а вы желаете сыграть? А? — Не уверена, что помню правила. В Синем Дворце когда-то был набор этой игры, и я даже играла, но потом он затерялся среди множества вещей. Хотя… кажется, собираясь в дорогу, прихватила его с собою. У каждого игрока по семь шашек, а когда на всех костях выпадают некраплёные вершинки, то это считается за четыре хода, так? Когда шашка доходит до клеточки с цветком, то хозяин шашки вновь кидает кости. Сбитая шашка начинает путь заново — и так пока все семь не дойдут до конца. Это из тех правил, что нашли с набором в Нчулефтингте, насколько помню. Когда Сенилиас Кадиузус исследовал эти подземелья. [2] — Всё верно, госпожа. То есть… ну, да, всё верно! Условились, что Серлунд и Вайландрия докончат свою игру, а там и гостьи смогут попробовать. Идгрод отлучилась поговорить с Вунфертом, Элисиф же осталась наблюдать. Хорошо, что с ними пришла Гевьон, не Холмгейра — если только та не рассказала не только Ульфрику, но и своим сослуживицам, как их подопечная тайком общалась с Серлундом. Но вот тайком ли? Стражницы всё равно не ведали о её тогдашнем умысле. Костями в этой игре служили три четырёхсторонние краплёные по трём вершинам пирамидки — в этом наборе сделаны они были из синего в прожилках камня — видимо, из ясписа — с позолотой. Шашками — семь чёрных и семь белых круглых пластинок — из оникса и кости, и тоже краплёные по одной стороне золотом. Доска на двадцать клеток с разными рисунками смотрелась необычно и заманчиво. Искусно сделанный и весьма недешёвый набор. Наверное, Серлунд принёс с собою? Вайландрия первым делом спросила: — Чей ход? Что-то я, кажется, не помню. — Твоя очередь, — ответил Серлунд и указал на одну из шашек, а потом на соседнюю. — Вот твоя последняя, а эта — моя. За время разговора выяснилось, что Вайландрия родилась в Айварстеде, а, кроме того, если сложить возраст всех троих её собеседников, то число всё равно окажется немного меньше её возраста. [3] О суде не вспоминали то ли из-за присутствия Гевьон, то ли от нежелания затрагивать опостылевшее неприятное дело. Гевьон же зорко следила — Элисиф почти беспрерывно чувствовала на себе и ловила краем зрения её взгляд. На Серлунда она смотрела с не меньшим вниманием. А ведь она не догадывается, чем её подопечная занималась в её же присутствии в ночь перед свадьбой. Почему-то Элисиф не чувствовала особого смущения перед обеими стражницами, как и перед Ульфриком. Да и перед Хеммингом тоже, хотя он и подарил Ульфрику ножницы для её кос и вдоволь успел понасмехаться над нею. Зато стоило вспомнить о единственном разговоре с Серлундом, о тогдашнем изумлении в его глазах, о его горячей ладони, переплётшейся с её ладонью, как вспыхивали щёки, а под сердцем оживала и принималась расправлять кольца холодная липкая змея. Наверняка напрасно она теперь смущается, ведь он, скорее всего, не подумал ничего дурного на её предложение. Или… Да и с чего она тогда вообразила, что он захотел бы с нею лечь? Даже не находись они оба в том положении, в какое поставила их сейчас судьба?.. Всё, довольно. Эти размышления заведут слишком далеко. Игра, как и помнилось, была исключительно безжалостна к игрокам, да и длилась неумолимо долго. Шашки запросто слетали с поля, чтобы начать путь заново. Когда пять шашек Вайландрии и три шашки Серлунда вновь оказались вне доски, а до конца к тому времени дошли лишь по две у каждого, стало совсем уж очевидно, что до ужина они не успеют закончить. Глядя, как Вайландрия кидает кости и кладёт на доску одну из шашек, Элисиф сказала: — До чего жестокая игра! Поначалу, помню, мне показалось, что, в отличие от шахов, тут невозможно выстроить никакого тайного замысла, и весь ход игры зависит от везения или умения кидать кости. Но То… но меня сразу же обыграли. Вспомнилось, как они с Торугом впервые взялись за нчулефтингт, и как он перехитрил её, выведя в бой сразу почти все шашки, которые затем провёл по полю быстрее, чем она, помедлившая с этим. Серлунд действовал сейчас так же, а вот Вайландрия больше говорила, смеялась и отвлекалась на устроившегося у неё на коленях щенка. Серлунд сказал: — Я давно приметил. Сразу же выводишь на доску как можно больше шашек, а там и ведёшь их покучнее. Есть некоторые хитрости кроме этого. А Вайландрия часто забывает обо всех уловках. Та весело ответила: — Да ещё и краплёные эти кости! Вот эта, с самыми светлыми полосами, каждый раз выпадает пустой, а та, что с золотыми пятнышками, всегда показывает крап с одной вершины. Щенок звонко тявкнул словно в подтверждение слов хозяйки, и Серлунд потрепал его по макушке и за ухом, на что последовало новое заливистое тявканье. Солнце клонилось к западу, и время ужина приближалось, кажется, всё быстрее; в светличке сделалось темновато, так что Вайландрия зажгла чародейский свет. Яркий белый огонёк раскидал во все стороны резковатые тени, и те почти не трепетали — в отличие от отбрасываемых свечой или масляными светильниками. Если слуги и придворные прознают об этих посиделках, насколько невинными они ни были бы, наверняка примутся на все лады обсуждать столь волнительное событие. Элисиф предпочла отогнать малейшую тревогу о сплетнях — пускай болтают, сколько им вздумается. В этом замке ещё не прознали, кажется, о природе Сибиллы Стентор — вот уж достанется им предмет для обсуждения! Наконец, пришло время уходить. Двемерская игра закончилась, и начинать новую уже не имело смысла, так что Элисиф и Идгрод, поднявшись, собрались прощаться. Вайландрия вновь поблагодарила за подарок, потом вдруг спохватилась: — Да! Кое о чём я собиралась сказать вам. Гадала на завтра и на ближайшие дни. По всему получается, что вам, госпожа Элисиф, следует беречься опасности и злонамеренности. Невозможно точно сказать, какого рода, но остерегайтесь. — Наёмные убийцы? — Элисиф переглянулась с Идгрод. В груди вновь затрепетало беспокойство. — На меня раньше готовили покушения, и, полагаю, не раз. Я не боюсь. Но только ли мне грозит опасность? Вайландрия переглянулась с Серлундом, откашлялась и отвечала: — Ярлу Лайле я уж доложилась. Раскладывала на неё. Не верит она моим предсказаниям, но когда на неё несколько раз охотились убийцы, выходило у меня так же. И даже получалось предупредить. Пусть ярл Ульфрик тоже помнит о моих словах. Серлунд добавил: — Матушка велела завтра усилить охрану, насколько возможно. А я тоже скажу несколько слов на суде. Мавен имела и на меня одну затею в своём духе. Несмотря на всё любопытство и вспыхнувшее с новой силой беспокойство, Элисиф не стала выспрашивать. А после ужина и мытья, лишь бы отвлечься до прихода Ульфрика, попыталась читать, потом, не желая всё же слишком утомлять и без того уставшие за день глаза, взялась перебирать украшения. Но скоро спрятала и их, потом отошла к одному из окон. Догорал тонущий в густых южных сумерках закат, и его зеленоватые и сизо-алые отголоски тихо плясали над Пиками Дымного Мороза к востоку от Рифтена. Опись подарков была готова, но стражницы пока только запаковали их, и некоторую часть спрятали в сундук. До завершения суда порешили не отправлять обозы в Виндхельм, поскольку стража больше требовалась тут. Ульфрик пришёл довольно скоро. В который раз Элисиф усомнилась, понимает ли его истинное настроение, но он вполне благоприязненно уронил несколько слов, прежде чем начать раздеваться, и это придало уверенности. Дождавшись, пока он устроится на постели, она погасила свечи и села рядом. Со всей должной учтивостью спросила: — Лайла рассказала о предсказании чародейки на завтра? Что тебе следует поберечься? — Зачем мне какие-то предсказания, когда и ты беспрестанно твердишь одно и то же? — беззлобно сказал он, ухватил её за руку и притянул поближе. Она забралась под одеяло, и он прижал её к себе, но спокойно, явно дозволяя говорить. Вчера вечером они всё же обошлись без полынного зелья, хотя он и едва успел излить семя ей на грудь. А сейчас его тёплая жёсткая ладонь легла на бедро, дыхание ожгло щёку и лоб, и совсем некстати вспомнилось, как он, закинув её ноги себе на плечи, целовал ей колени и лодыжки, а она чуть ли не в голос вскрикивала и причитала, не в силах сдержать своего полупьяного возбуждения. Прогнав это навязчивое видение, она тихо вздохнула. Сказала: — Я беспокоюсь. Ты ввязался в опасное дело, и, кроме тебя, некому взять власть над страной — о чём ты прекрасно знаешь. Но хватит об этом, в самом деле. Что-нибудь ты решил о судьбе Неньи? — Пока посидит в заключении. Ближайшие лет пять — потом тайно освобожу и определю в подходящую усадьбу поглуше. Неужели он верит, что продержится на престоле пять лет или дольше? — А как же Денгейр? Говорят, та горничная девушка, которую он взял управительницей, и лицом дурна, и неумна, и происхождения самого простого. Позорище на всю страну, неслыханное позорище! Говорили также, что в молодые годы Денгейр был безответно влюблён в Ненью — возможно, потому и не женился? Сиддгейр-то точно с ума сходил по дядиной соправительнице — тоже безответно, да и совсем короткое время — но у этого ничего надолго и не задерживалось ни в голове, ни в сердце. Даже Торуг, по его собственному признанию, когда-то увлёкся ею настолько, что подумывал объясниться, но сдержался всё же. Или не сдержался, но ей, Элисиф, всего рассказывать не стал? — Подыщем ему надёжного человека. Но это не твоя забота. — А что станется с отцом Рунилом? По последним моим сведениям, он пребывал в добром здравии, но под стражей. — Заключён в той же крепости, что и Ненья[4]. Они и не сопротивлялись, да и сейчас ведут себя смирно. Ещё бы. Прожившим сотни лет мудрым мерам нет никакой нужды растрачиваться на пустую ругань и переживания — короткая людская жизнь для них едва ли много значит. Сегодня один король, завтра другой, послезавтра — третий. За то время, что Ненья правила в Фолкрите, сменились на Солитьюдском престоле Верховных королей дед Элисиф, дядюшка Истлод и Торуг. А теперь и она, просидев два года ярлом, покинула родной город, и королевский стол будет отныне в Виндхельме, как в старину. Но вот надолго ли? А Ненья и Рунил наверняка ещё переживут их всех. Ульфрик же вдруг решил пооткровенничать: — Ненья стала первой альтмеркой, которую я увидел. После тёмного лица и алых глаз Суварис Атерон и прочих наших придворных данмеров её облик, помню, привёл меня в изумление. Много лет назад Ненья выглядела, наверное, ещё более обаятельно и чарующе, чем теперь. Элисиф тоже помнила первую встречу с фолкритской управительницей — помнила, как её солнечная кожа сияла молодостью, янтарные глаза нежно и тепло улыбались, а густые косы цвета светлого золота неудержимо притягивали взгляд. Впрочем, откровенность быстро закончилась: — Этой статью и красой и опасны альтмеры! И в этом светлом облике во многом корень их гордыни и высокомерия. Элисиф собралась ответить, но с неожиданной злой горечью он произнёс: — Разве это справедливо? Что меры живут сотни лет, не дряхлея, в то время как людям отпущено самое большее лет восемьдесят-девяносто, если повезёт. Мягко и ласково она сказала: — Ну, ты-то собрался жить не меньше целого века. — Возможно… — ответил он с тем же выражением, но быстро спохватился. В голосе прозвучало подозрение. — А с чего ты это взяла? — А разве нет? Давно мне думается, что у тебя огромнейшие замыслы на старость. Или на позднюю зрелость… Впрочем, это не моё дело, разумеется. Очень даже её дело, но пока лучше промолчать. Так что она вновь вложила в голос всю покорность, на какую была способна. О нордах издревле говорили, что их старость наступает не раньше семидесяти. Что ж, у Ульфрика ещё лет двадцать в запасе, а скорее — все сорок. Если такова будет воля богов. И если Империя и Альдмерский Доминион не объединятся и не уничтожат Братьев Бури. Ульфрик отстранился, поднялся и отошёл к столу, чтобы налить себе воды с ягодным соком. Судя по звукам, пролил мимо кубка, вернул кувшин на стол и принялся зажигать лучинку от огнива. При свете наполнив кубок, сказал: — Госпожа, нынче ты стала столь ласкова, что я почти забыл, как всего несколько дней назад ты обещала заколоть меня во сне и как билась в рыданиях на полу перед этой постелью, напоминая, что ненавидишь меня пуще всего на свете. Сердце упало, болезненно сжалось, потом забилось сильнее. Элисиф села, глубоко вздохнула. Чего ещё ему надо? Ладони сложились в кулаки, но со всей мыслимой сдержанностью и тщательно подбирая слова, она ответила: — Я желаю помириться с тобою, мой супруг. Раз уж всемилостивая Мара благословила наш союз. Нам должно жить в мире и согласии, разве нет? Он не почитает Мару, как и не уважает её жрецов. В попытке унять злость Элисиф ухватила ладонью свадебный оберег, потом тот образок, что подарил ей святой отец Марамал. Пока Ульфрик допивал из своего кубка, быстро попросила богиню ниспослать терпения и успокоения. — Верно. В мире и согласии. Но в твоей душе, вижу, нет ни того, ни другого. Прекращай кликушествовать. — Но… Ладно, как скажешь. Более не стану напоминать ни о каких наёмных убийцах. Сам разберёшься. — Разберусь. Вижу, общение с чародейкой не добавляет тебе спокойствия. Как и с её друзьями. — Мы не догадывались, что он пришёл к ней прежде нас. Мы с Идгрод просто смотрели, как они играют в царскую игру Нчулефтингта. Уйти слишком быстро было бы невежливо и странно. Или мы с ним, по-твоему, на глазах у Гевьон и Идгрод условились о встрече? — Зачем? Ты не настолько безумна. А он уж тем более. К тому же, тебе и со мной хорошо, — он посмеялся, потом всякое веселье угасло в его голосе, сменившись едва ли не равнодушием. — Наверное, ты влюбилась в него. Напридумывала себе невесть чего, решила отдаться, а там и влюбилась. У юных дев и вдов такое случается. — Да… ничего я не влюблялась! — воскликнула она и едва сдержалась, чтобы не всплеснуть руками. Чуть не сорвавшееся: «Да ты с ума сошёл?» она тоже сдержала — за такой наглости окрик он, пожалуй, влепит ей затрещину. Хотя, она уж как его не называла за последние дни… Он вновь хмыкнул: — Впрочем, такие влюблённости быстро проходят. — Я не влюблялась. И почему тебе есть какое-то дело до моих чувств? Всё же они дважды — на обручении и на свадьбе — клялись друг другу в верности, и Мара оба раза благословила их. «И я буду владеть тобою, как своим мужем, и ты будешь владеть мною, как своею женой.» Ведь хоть что-нибудь всё это значит? А Элисиф и вовсе трижды поклялась — и уже успела нарушить первые две клятвы. Видя всю сомнительность своих слов, она попыталась сгладить неловкость, сказав с прежней учтивостью: — Я ведь не спрашиваю, сколько у тебя любовниц и детей. — Так ты пока не спрашиваешь. Скоро тебя это станет занимать — особенно когда понесёшь. — Когда понесу, тогда и посмотрим. Пока никто из них не указан в твоём завещании и не представлен твоим воинам, как наследник, меня это не волнует. Ой ли? Так уж и не волнует? Если у него есть взрослые сыновья, то любой из них может оказаться опасен. Как и взрослые дочери. Он вернулся под одеяло, и она легла рядом. К счастью, он более не стал притягивать и обнимать её. — Когда понесёшь… Вон Лайла смотрела на меня за обедом и считала на пальцах — наверное, седмицы со дня нашего обручения. Думает, я брюхата, а я просто подавилась куском пирога. Что ж, ведь теперь самое время, чтобы её начало мутить от запахов и тошнить от еды, разве нет? Хотя, иногда такое проявляется чуть ли не сразу, а некоторых, наоборот, вовсе не тошнит до самых родов. Наверное, и в Виндхельме многие станут первым делом высматривать у неё соответствующие признаки? — В Виндхельме, думаю, тоже за мною станут наблюдать с первого же дня. Ладно, пустое. Лучше скажи. Вот Вайландрия посоветовала тебе и мне беречься завтра, как и Лайле. А ты чувствуешь что-нибудь? Знаю, ты умеешь видеть чужие мысли. Ты ведь тоже чародей. Чему-то Путь Голоса должен был научить. — Полагаю, тебе пора спать. И ты только что обещала не кликушествовать, обманщица. — Да потому что даже представлять не хочется, что будет, если… Впрочем, да, пора спать, — тут вспомнилось сказанное ею на въезде в Рифтен, и она мысленно повторила это: «Береги свой затылок, король».