Мудрый не доверяет дракону

Вижу, у читателей интерес к этому тексту делается настолько исчезающе-малым, что уже не очень-то и хочется сочинять и выкладывать продолжение, откровенно говоря.

***

В вунфертовой горнице, кроме узкой постели и подхода к ней, прочее пространство оказалось довольно плотно заставлено множеством вещей. На полках блестели разноцветные разномастные склянки для зелий, камни душ в костяных и алавастровых подставочках, книги не только стояли в книгохранительнице, но и лежали на столах и стульях вместе со свитками и с изукрашенными резьбой и росписью черепами животных, людей и меров, веничками цветов и трав и всяческими чародейскими приспособлениями. Светильники и свечи кое-где умещались на столешницах, но несколько подсвечников нашли себе место прямо на стопках книг и крышках ларчиков. Элисиф успела разглядеть и подаренные ей Ингун туфельки, и две шкатулочки с яхонтами Барензии; по правую от входа сторону к стене мостилась подставка с несколькими посохами, а из большого короба на полу перед ней выглядывала некая плотная густо-синяя шерстяная ткань — очевидно, плащ для гадания. Стоял почти посередине горницы высокий треножник с большим исчерневшим от копоти блюдом-жаровней — похоже, здесь Вунферт гадал на огне и сжигал тушки жертвенных птиц. Среди дурманяще-терпких запахов зелий да травяного и цветочного духа невесомо, почти неуловимо пахло гарью и несвежей кровью. Ульфрик сам затворил дверь, а Вунферт предложил гостям располагаться. Свободными от завалов книг и прочих вещей оказались только постель и два стула. Элисиф выбрала дальний от двери стул, что стоял напротив постели. Первым делом Вунферт спросил: — Не желает ли себе господин ярл чашу из черепа Мавен? Я сделал бы по твоему слову. И со сладчайшей улыбкой потёр ладони. Элисиф постаралась ни единым движением не исказить спокойствия на лице, Ульфрик же улыбнулся: — Пожалуй, нет, Вунферт. Спроси у Харальда, возможно, ему понравится подобное предложение. После казни Мясника Вунферт изготовил для Товы питейную чашу из его черепа. Она появлялась с этой чашей на всех пирах, на каждом застолье в палатах Исграмора, и её извращённые наклонности и перешедшую всякие разумные границы жажду мести до сих пор, верно, обсуждали во многих домах Скайрима. — Жаль-жаль! У меня и пила и прочее для работы готово, и слиток серебра на ножку и оковку. Зубы думал заменить на жемчужины или алавастровые бусины, в оковку вставить жёлтые яхонты, огненные агатесы или харстены или, м-м-м, вороний камень, пожалуй. А по челу и вкруг головы пустить по кости надпись на старонордском или драконьем. Только слова не выбрал пока. Он прямо-таки мечтательно водил ладонью перед собой, словно бы представляя, как снимает кожу и волосы, как отделяет вываренную плоть, как делает оковку и вставляет в неё камни, как вырезает надпись по кости. В горнице становилось всё менее уютно. Элисиф глянула на сидевшего напротив на постели Ульфрика — тот со всемерным одобрением смотрел на Вунферта: — Да возьми и сделай для себя. — М-м-м, всё же сделаю. Я заранее сказал палачу сохранить для меня её голову. Так что нынче же займусь вывариванием и подберу камни, — он потянулся к стоящему с краю ближайшего к себе стола большому круглому горшку, снял крышку, намотал торчащую сверху чёрную прядь на ладонь и потянул. Не сумев справиться с собой, Элисиф отвела взгляд. Запах крови усилился. А голос Вунферта сделался почти мечтательным. — Да, вороний камень. Хотя Мавен более подошли бы чёрные диаманты. Госпожа, не находите? Как же всё-таки хорошо, что она пустая. Находись она на втором месяце — как многие полагают — её, верно, рвало бы сегодня с самого утра и до сего часа. Впрочем, Вунферт ведь предлагал Ульфрику отправить её, прежде повенчавшись и обрюхатив, из Солитьюда сразу в Виндхельм. Нет, не спокойнее ей сейчас было бы в Королевском Дворце в обществе Товы и её семейства. Уж лучше сидеть здесь и слушать речи Вунферта Неживого. Она вздохнула, тепло улыбнулась и без запинки ответила: — Полагаю, ты прав, чародей. Прекрасный выбор. Жаль, у меня нет чёрных диамантов, как и вороньего камня, иначе я отдала бы их тебе для дела. Ульфрик рассмеялся, а Вунферт приложил свободную ладонь к груди: — Благодарю, госпожа моя, — и убрал голову на прежнее место. Ещё немного они обговорили частности изготовления чаши, потом Вунферт предложил гостям вина. Достал бутыль в соломенной оплётке и кружечки с маленькими ручками — в такие обыкновенно наливали елей для богослужений. Элисиф досталась тёмно-зелёная в синих и белёсых пятнышках и прожилках. Наливая туда багряно-синего напитка, Вунферт улыбнулся с теплотой старого друга, не иначе: — Жаль, госпожа моя, что вы раньше не заглядывали ко мне. Надеюсь, вам понравится это вино. Здесь крыжовник, винная ягода, ежевика, малина, снежноягодник и мёд горных пчёл. Ещё мой дед делал его. Оно бодрит, веселит сердце и согревает внутренности. Вино оказалось терпким, сладким и весьма крепким. Напиться бы им сейчас допьяна… Нет. В другой раз. Ульфрик похвалил вино, отметив, что с каждым разом то делается лучше и лучше. Некоторое время они говорили о пустяках, затем Ульфрик спросил: — А не раскладывал ты со вчера гадание на завтрашнюю поездку? Госпоже приснился дурной сон, о чём она теперь беспокоится. — И звёзды ложатся вполне благополучно, и внутренности птиц показывают доброе, как и руны и кости. Госпожа, расскажите тот сон. Элисиф тихо вздохнула. Пересказывать Вунферту увиденное вовсе не хотелось даже после кружки крепкого веселящего пойла. Хотелось поскорее забрать то, ради чего она пришла сюда, и уйти. — Я уж почти не помню, но точно мне увиделось, как нашему ярлу отрезают язык, да до того явственно, что словно бы наяву. Ещё Мавен вцеплялась мне в лицо ногтями, да царапала в кровь. А ещё я убегала прочь из Рифтена после того, как увидала, что сотворили с нашим ярлом. Более не помню. Но вчера я много думала, не отрежут ли язык Ингун. Часто ведь получается, что сон отражает мысли предыдущего дня, даже случайные и мимолётные. — Верно, госпожа. Случаются ли у вас пророческие сны или предчувствия? — Нет, я вовсе не вёльва. Иногда виделось во сне нечто, сбывавшееся впоследствии, или удавалось заранее предсказать ход каких-то событий, но не более того. Хотя последние несколько дней словно преследовало тревожное предощущение — верно, в ожидании той стрелы. — Вполне возможно. К тому же и вы много волновались в последние дни, госпожа, да потеряли изрядно крови. Подобные сны неудивительны. Не тревожьтесь, скорее всего это не воздействие Вермины и не предвидение. Скорее всего. Что ж, если Ульфрика убьют или, схватив, переправят в Сиродил, то в скорости её ждёт смерть — от яда ли, от кинжала ли, а может и суд с казнью — найдётся, в чём её обвинить. А в самом лучшем случае отправят её в монастырь — или, что много вероятнее, в глухую крепость на пожизненное заключение. И уж полынью с пижмой опоят со всей щедростью. Но слова Вунферта неожиданно успокоили. — Отрадно слышать, чародей. Я очень обрадована. Вунферт вглядывался в неё несколько мгновений. Сказал: — Я смотрю, она у тебя совсем беспокойная. Её бы поить не полынью, а сердечными каплями или ромашкой и мятой. А лучше… да, тем самым. Он поднялся, поискал среди своих ларцов, достал из одного из них тёмного стекла склянку. Протянул Ульфрику: — Ты принимал это в день свадьбы. — А! Разумеется. Подумывал насчёт него, но как-то не додумал, — он потряс склянкой. — Если б не это средство, я… — и коротко рассмеялся. — Тебя оно точно успокоит. — Но не более дюжины капель за сутки. А с двадцати зараз у госпожи с её худобой и малокровностью остановится сердце. Неужели она уже дважды обязана Вунферту своей жизнью? Значит, рассказ о её предсвадебной измене настолько разъярил Ульфрика, что лишь этим сильным средством он успокоился? А иначе, верно, выволок бы её за волосы на замковое гульбище, перед всеми стражами, слугами и гостями объявил о её распутстве, да там бы и зарубил под всемерное одобрение своих воинов. Но разве не такое представлялось ей почти неизбежным, когда она договаривалась о ночной встрече?.. И Хемминга взяли бы под стражу в тот же час. Вунферт подал Ульфрику чашечку горного хрусталя или бесцветного стекла, и тот отсчитал несколько капель, затем разбавил водой, а Вунферт при этом приговаривал: — Смотри, не более десяти, не то проспит до следующего полудня, и не добудишься. Шесть. Вот, в самый раз. Элисиф выпила терпкое на вкус остро пахнущее питье, чуть не закашлялась. На протяжении многих лет ей не доводилось принимать никаких целебных средств, кроме зелий от простуды да отвара ромашки иногда после судилищ и казней, а теперь приходится постоянно пить всякую дрянь. Не испортить бы здоровье — сколько бы Ульфрик ни твердил о безвредности этих зелий, Вунферту доверять она не собиралась. Ульфрик припрятал склянку в поясную суму, а Вунферт с непочтительной улыбкой оглядел Элисиф: — Славно, что ты оставил её себе! Ну ведь точно акавирского обжига куколка! Усмиришь её, и она тебя немало осчастливит. С подобными присказками он мог бы выбирать сласти, драгоценности, горностая или породистых щенков в подарок. — Кстати, а зря маленькой травнице не отрезали язык. Я хранил бы его в меду. Ну да сохраню язык её матушки. Они ещё недолго пообсуждали казнь, потом Ульфрик глянул на Элисиф: — Вунферт, госпожа желает тебе кое-что подарить. И кивнул: говори. Элисиф поспешно собралась с мыслями: — Мне довелось услышать, чародей, что ты собираешь камни из королевского венца Барензии Ра’Атим. Тот из них, что хранился в моей семье, я подарю тебе, как мы приедем в Виндхельм. Надеюсь, тебе придётся по душе столь скромный дар. Если у него вообще есть душа. Если он не продал её кому-нибудь из Владык Даэдра или самому Ситису. Вунферт же вполне благосклонно ответил: — Не сомневайтесь, госпожа. Затем поднялся, подошёл к большому расписному коробу на одном из столов, раскрыл его и вытащил венец с ветвящимися крылами по обеим сторонам. Точно такой, как рисовали, изображая Барензию, и какой можно было увидеть на её изваяниях. Только вишнёвых яхонтов не хватало в предназначенных для них выемках, кроме нескольких. Элисиф постаралась встать как можно медленнее, не спеша подошла к Вунферту, протянула руку. Старинное золото тускло блестело под пальцами, яхонты переливались множеством граней — их оказалось лишь девять от нужных двадцати пяти. — Откуда? Вунферт ответил: — Нашли в доме у Делвина Меллори. И Локир заранее подсказал, что нечто этакое у него припрятано. — Но это ведь вещественное доказательство, — с улыбкой она глянула на Вунферта, потом на Ульфрика. — И должно храниться в помещениях стражи, разве нет? И рассмеялась с удивившей её саму беззаботностью. Успокоительное явно начало действовать — или опьянение брало своё. Ульфрик тоже подошёл, взял крылатый венец, повертел. Кивнул на него и предложил примерить. Элисиф замялась: — Нет ли проклятия на этой вещи? Вунферт ответил: — Не беспокойтесь, госпожа, ничего такого нет. Элисиф сняла обруч, и Ульфрик водрузил венец Барензии на непокрытую голову. Холодное золото тяжело обхватило лоб и макушку, легло неожиданно плотно, словно бы венец умел принимать размер и очертания головы всякого, кто наденет его. Нет, просто эта вещь сделана на женскую голову, не на мужскую, как обыкновенно делались ярловы и королевские короны. Испытывая некое неясное волнение, она коснулась ладонями золота, выемок и камушков. Глянула на Ульфрика. Тот благосклонно кивнул: — Весьма красиво. Тебе очень идёт, Элисиф. Вунферт достал с поставца и подал ей зеркало. В тёмной мутной глади отразилось белое лицо в обрамлении золотых крыл. Вишнёвые яхонты тускло сверкнули, а синева глаз из-за них, кажется, сделалась глубже и приобрела тёмно-розовый оттенок. Что же это за небывалое обхождение? Словно с малым дитём или куклой. Акавирского обжига куколка?.. Ну и пускай. Она спросила: — Любопытно, а та женщина, Карлия, ведает ли об этой вещи? — Возможно и ведает, — ответил Ульфрик. — Но какая теперь разница? Вунферт же предложил: — А не с этим ли венцом на голове колесовать её? Впервые нечто похожее на сомнение мелькнуло во взгляде Ульфрика. Он сдержанно ответил: — Заманчивое предложение. Подумаю над этим. Садрас наверняка воспримут этакое с восторгом — да только к чему нам радовать их? Представляю, что скажет Суварис. Неужели Ульфрика занимает мнение Суварис Атерон? А может и мнение данмерской общины Истмарка ему небезразлично? А Изран-то хорош! Знаком ли он хоть немного с Вунфертом Неживым, что Сибилла оказалась для него настолько хуже? Желая перевести предмет беседы в менее неприятное русло, Элисиф спросила: — А не эта ли лучница застрелила Вигнара? Весьма похоже получилось то убийство на вчерашние её действия, не находите? На допросе позабыли об этом. Ульфрик сурово глянул на неё. Впрочем, Вунферту это предположение не показалось сколько-то внезапным или странным, и он заверил, что на следующем допросе сразу дознается у Карлии насчёт этого. Лишь собравшись уходить, Ульфрик напомнил Вунферту о полынном средстве, и тот намешал его в кружечке с водою. Элисиф выпила, закашлялась, но происходящее не вызвало никаких чувств. Когда они шли к покоям, она спросила: — Неужели ты станешь раздумывать, не надеть ли на эту Карлию венец Барензии на казни? Нельзя такого делать. Дикость! И словно босмеры, обсуждали чашу из черепа! Немыслимо. — Да что тебе с той чаши? Пускай развлекается. Она промолчала, но у самых дверей новый вопрос запросился на язык: — Значит, Вунферт напоил тебя успокоительным, как рассказал о моём… А если б не это средство, то ты — что? Убил бы меня прямо на пиру? — Девочка, неужели даже это средство бессильно против твоего любопытства? — он остановился, взял её за подбородок. — Я сказал ему дать мне нечто, способное убедить не устраивать скандала и не убивать тебя. Довольна? Ступай за шитьё, а у меня хватает дел. Рукоделие вновь не заладилось, поскольку очень скоро её настолько неудержимо заклонило в сон, что пришлось, велев стражницам разбудить к ужину и убрав ткань и иглы с булавками и нитками, лечь. Дитя родилось к заходу солнца. Потоки золотисто-багряного закатного света плотно висели в воздухе опочивальни, и, казалось, делали ту теснее, чем на самом деле, как и присутствие слишком большого числа любопытствующих. Блестело от влаги свежевымытое задвинутое в угол родильное кресло, и запах крови и сырых половиц висел в воздухе. Послушницы вышли прочь, зато, кроме Элисиф и Идгрод, на младенца пришли посмотреть Лайла, тан Мьол и ещё кое-кто из придворных. Руна сидела на краю постели и держала Свану под локоть. Та, кажется, всё никак не могла отдышаться, хотя её успели омыть, обрядить в чистое и укрыть одеялом. Распущенные волосы изрядно спутались и в беспорядке лежали по плечам и на подушках, глаза заметно опухли. Спелёнутый младенец тихо пищал на руках у неё. Одна из повитух объявила, что это девочка, здоровая, крепкая и росту и весу такого, каковы обычно рождаются мальчики. — Слава богам, всего за половину суток управились! — Лайла взяла пищащий свёрток в руки. — Я уж опасалась, не растянется ли это дело до следующего утра или дольше. Повитуха улыбнулась: — Как говорят, солнце не должно дважды всходить над головой роженицы, госпожа ярл. И впрямь получилось ладно. Мы поначалу собирались разрезать Сване живот, но обошлись без этого, к счастью. — Прекрасно! Свана, ты выбрала имя? — Да, — слабым голоском ответила та. — Осхильд, в честь нашей матушки. Сына я назвала бы Хельги, как нашего батюшку. Осхильд Крепкий Щит. Само имя Чёрных Вересков отныне станет запретным в наказание за их преступления, потому дитя это получит имя клана матери. Элисиф приблизилась к Лайле и заглянула ей через плечо, чтобы увидеть личико маленькой Осхильд. Красное от недавнего крика, распухшее, как это обычно бывает у новорождённых, с тёмными глазами, не похожее пока ни на одно из лиц родни. Лайла недолго покачала малышку и передала Элисиф. С непривычки она вцепилась в свёрток так, что это вызвало у Лайлы весёлую улыбку: — Миленькая, не смущайся! Тебе пора привыкать. Элисиф угодливо улыбнулась и кивнула в ответ. Приходилось промаргиваться и дышать глубже обычного, лишь бы не провалиться в сон. Недолго поглядев на личико девочки, которая не смотрела в ответ — говорят, первые несколько дней жизни младенцы слепы — и не придумав, как обойтись, Элисиф передала свёрток Мьол. Перстень со смарагдом сверкнул ослепительным огненно-зелёным всполохом у той на руке. Она тепло улыбнулась и тут же наклонилась к маленькой Осхильд: — Здравствуй, детка! Никто не вспомнил ни о Сибби, ни о ком другом из Вересков; Свана же имела вид растерянный и словно бы из последних сил удерживалась от слёз. Южные вечера скоротечны. За время, немногим большее времени малых песочных часов, закат догорел и потух подобно залитому дождём полевому костерку. Ульфрик к её приходу успел заснуть. Элисиф не без труда сумела заставить себя раздеться и умыться, и провалилась в сон, едва голова коснулась подушки. Он разбудил, когда солнечные лучи падали на потолок и дальнюю от окон стену, то есть утренняя заря угасла совсем недавно. — Собирайся. Пойдём в трапезную. Мы скоро выезжаем. На мгновение подумалось, что ей дозволено поехать, но он добавил: — Проводишь меня, а там спи хоть до полудня. — А… Как скажешь. Ночью прошёл дождь; горячая влажная духота ошеломляюще навалилась в тот же миг, как Элисиф ступила за порог замка. По правую руку вставало из-за сизых туч солнце. А прямо к северу, почти там, верно, где нирнова твердь встречается с небесами — то есть, не менее чем в восьми или двенадцати тысячах локтей от замка — кружил дракон. Точно не орёл и не ястреб, да и шея непомерно длинна в сравнении с птичьей. Одавинг. Она узнала его. Только этот из сыновей Акатоша настолько близко подлетал к большим городам и селениям после победы Довакина над Алдуином. С ночи взятия Солитьюда ей не доводилось видеть его, и сейчас в сердце поднялась душная волна ненависти, совсем как при последнем возвращении Довакина. Невольно она замешкалась, но Ульфрик вовсе не обратил на это внимания. Галмар же сказал: — Гляди-ка, летает. Ночами его видят над самыми стенами. Может, следовало с собою позвать Локира с ним вместе, — и усмехнулся. Элисиф едва удержалась от того, чтобы не воскликнуть: «Нет! Не следовало!» Но тут же нечто иное завладело её вниманием. Посреди двора дожидался Изран. Держал за поводья серебристо-серого коня с набитой перемётной сумой и полными мехами. Переглянувшись с Идгрод, Элисиф шепнула Ульфрику: — Что он здесь делает? Вы с ним поедете? — Верно. — Почему мне не сказали? Куда и зачем? — Неважно. — Зачем тогда разбудил меня? Изран поклонился, поприветствовал каждого. В косых лучах солнца его почти чёрная кожа и прозрачные льдисто-голубые глаза имели особенно потусторонний и жутковатый вид. Сердитая невыспавшаяся Лайла строго наставляла Харальда, тот однозвучно твердил в ответ: «Да, матушка, точно так и сделаю, матушка». Затем они крепко обнялись. Идгрод обняла Галмара, а он, обхватив ладонями её плечи, поцеловал её в щёку. Взявшись за руки, они тепло попрощались. Ульфрик безотрывно глядел на это, потом с явственным удивлением хмыкнул; тихо уронил: — Стража Рассвета. Этот человек занял их крепость в ущелье Утренней Зари и последний десяток лет занимается её восстановлением. Упросил нас взглянуть на его труды, — и повысил голос. — Что ж, до встречи. Он подхватил её руку, оставил быстрый поцелуй на внутренней стороне ладони и отвернулся к заржавшему и забившему копытами Ночному Ветру. Глядя, как он садится на коня, она громко, чтобы все присутствующие слышали, ответила: — До встречи, мой ярл.