Мудрый не доверяет дракону

По приезде в замок Сигбьорг поручили заботам старшей из служанок Элисиф, Дагрун, с указанием накормить мягкой едой и подыскать одежду по росту. Та, сопровождаемая внимательными взглядами придворных, унесла девочку в переход к людским. Ко второму обеду уже накрывали. Сразу, как подали нарезанную зелень с маслинами и ягодами смоковницы, Лайла спросила: — Элисиф, голубушка, что это за дитя вы привезли? Элисиф отвечала: — Госпожа Лайла, эта девочка взята мною из приюта Чёрных Вересков. По прошлому приезду меня безмерно тронуло, как она уцепилась за мою одежду, и теперь я надумала взять на воспитание столь милого ребёнка, — тут она повысила голос. — Тем более, другие ребята устроили ей травлю лишь за то, что осмелилась ко мне подойти. Четырёхлетней малютке! — Да что ты! Как же так? — Вижу, Мавен довела тех ребят до такой ненависти к ней, что они уж всех господ с нею ровняют. — Ну так это ведь чернь. Людишки! — презрительно фыркнула Лайла. — Оставь это дитё у нас на поварне. Или в прихрамовом приюте — он всё-таки поближе, чем вересков, так что служанка быстрее отнесёт и вернётся. — Госпожа Лайла, я вслух при свидетелях объявила, что беру это дитё на воспитание. Негоже отказываться от таких слов. — Ох! Да не везти же в Виндхельм, в самом деле! — Именно это я и собираюсь сделать. — Ну, как знаешь. Полагаю, Ульфрик подобного не одобрит. Но я позабыла! Утром он прислал с голубем слово. Она достала из поясной сумки свиточек, отдала Элисиф. Ульфрик сообщал: «Утренний час двадцать третьего числа. Выехали из крепости. К вечеру Тайбедеты возвратимся.» Когда-то даже мимолётная разлука с Торугом вызывала тоску и желание поскорее воссоединиться — а уж если доводилось не видеться день-два или несколько, то ожидание превращалось в мучение. Теперь же она ощутила тихий неприятный трепет, ведь нынешнее расставание с совсем другим человеком скоро закончится — и желание длить время до их встречи как можно дольше. Хоть это и невозможно — два праздничных дня наверняка пронесутся, как один час. Лайла более не напоминала о приютской девочке, даже когда Виттория и Асгейр принялись во всеуслышание рассказывать о ней его двоюродным сёстрам, Арньерд и Сигюн, что сидели на ближайших к ярлову столу местах. Позже ярл со двором отправились на главную площадь посмотреть певческое соревнование, устроенное рифтенской гильдией игрецов. Элисиф теперь всюду высматривала Мьол или кого-нибудь из её спутников, и довольно скоро увидела в толпе Довакина и их друга-имперца. А потом и Мьол. Все они вместе с Эйрином, Руной, ещё парой незнакомцев и девицей-хускарлом вскоре уселись на два ряда ниже ярловой ложи на зрительском помосте. На праздновании Середины Года звучали песни о захвате Вайтрана, Морфала и Солитьюда вместе с Веком Притеснений, а нынче прибавилось песенок ещё и о суде над Вересками — в основном довольно неуклюжих, явно наспех сочинённых — но народ принимал их с неизменным восторгом. Элисиф почти не следила за содержанием, обдумывая способы пообщаться с Мьол наедине и сам разговор, так что даже упустила, когда в первой же песенке о суде упомянули её ранение и чудесное исцеление после слов о гнусности ужасной преступницы-даэдрапоклонницы. Из дюжины соревнующихся после весьма шумного всенародного голосования победила та самая певица по имени Аудгерд Зеленушка[1], что обыкновенно играла и пела на застольях в замке Миствейл. Не то чтобы её голос звучал намного лучше прочих, а песни и игра оказались ладнее, чем у остальных певцов, но явно она была здешней любимицей. По возвращении в замок Элисиф поспешила в покои, ожидая увидеть Сигбьорг, но Дагрун, как выяснилось, держала её у себя в людской. Гевьон посоветовала не тревожить явно впечатлительного ребёнка очередными волнениями, и Элисиф согласилась. Перед первой переменой, когда гости успели рассесться по местам, в чертог внесли чаши для омовения рук, а через недолгое время — белых и чёрных лебедей в полном оперении. Лайле подали наполненный медовухой воловий рог, и она произнесла длинную заздравную речь в честь Дибеллы. Крепко отпив, передала рог Элисиф. Едва не залив платье, Элисиф отпила — кажется, больше, чем следовало — и вручила рог Виттории, не придумав, кому другому отдать. Наверняка столь опрометчивый поступок вызовет недовольство, особенно у Братьев Бури. Но, завидев огромный полный почти до краёв рог в руках имперской гостьи, сотрапезники принялись вполне дружелюбно подначивать её. Виттория долго не отрывалась от питья, а после не поморщилась и утёрлась ладонью, что вызвало у присутствующих довольно сдержанный, но скорее благосклонный отзыв. Когда рог опустел, подали маслины с нарезанной зеленью, следом — похлёбку из телячьих ножек, запеканку из чёрных дроздов с морским жемчужницами, копчёных осетров, южное пряное вино, отборный мёд, самое лучшее королевское пиво и ягодный взвар. На прочих столах оказалась запеканка из перепелов с крабовым мясом, копчёные щуки, вина попроще и недорогой мёд. Элисиф отведала с каждого блюда по кусочку. Подливка для лебедей показалась слишком солёной, а взвар переслащенным, но остальное она нашла изумительно вкусным, особенно осетров. Довакин и Мьол со своими друзьями и Руной сидели за столом Клинков Бури. Когда между переменами игрецы вспомнили весёлую песенку, с которой здесь обычно начинались пляски, пирующие повставали с мест, с шутками и смехом принялись выстраиваться парами в ряд — первыми выступили Лайла с Вулвульфом, следом за ними — Нура с Унмидом — и Элисиф с Идгрод поспешили присоединиться к ним. Виттория и Асгейр последовали за ними. Даже Серлунд сегодня вышел со всеми вместе, вопреки обыкновению. Перед второй переменой Элисиф попросила Хильде передать Мьол, что желает обговорить с нею кое-что. После тушёных в пиве карпов, жареных в меду перепелов, перетёртой густой похлёбки из козьего мяса с овощами и сладких сырных лепёшек вновь начались пляски. Элисиф прошлась в двойном хороводе, сплясала эстампи и быструю фолию, отошла передохнуть к лавке у стены, и тут подошли стражницы вместе с Мьол. Та поклонилась: — Чего желаете, госпожа Элисиф? — Есть одно дело, тан Мьол. Уверена, судьба сирот в доме трудолюбия тебя волнует не меньше, чем меня. Я желаю поручить тебе надзор за починкой в некоторых помещениях и покупкой посуды и тканей для ребят. Господин Асгейр выдаст тебе нужные средства по моему списку. Она кивнула Гевьон, та достала из поясной сумки свиток и вручила Мьол. После краткого ознакомления Мьол заверила, что выполнит должным образом всё порученное. Элисиф добавила: — И я хочу получать подробные отчёты о всякой работе и покупках. Пиши мне без стеснения. Ведь послезавтра мы отбываем в Виндхельм. — Госпожа моя, как вы пожелаете. Что-нибудь ещё? — Вижу, ты всегда говоришь, как есть. Что думаешь обо мне? Вот ведь неуклюжие вопросы! Слишком много медовухи, вина и пива она выпила за вечер, не иначе. Не без удивления Мьол ответила: — Я наблюдала за вами, госпожа, и мне весьма по сердцу пришлись ваш добрый нрав, завидная сдержанность и чистота сердца. Руна рассказала, как вы обходились с детьми в приюте. — Благодарю, тан Мьол, — она глянула на перстень со смарагдом на руке Мьол, та перехватила взгляд, и словно бы понимание мелькнуло в её глазах. — Твоя преданность моему супругу немало меня восхитила, в свою очередь. Как и дружба твоя с Локиром из Хелгена. — Локир уверяет, что без меня не решился бы на истребление Гильдии Воров, — она тихо улыбнулась. — Весь смысл моей жизни — в борьбе со злом, с притеснениями простых людей, с воровством и обманом. Возможно, этой женщине и впрямь важны только справедливость и порядок в Рифтене, и не имеет для неё значения, кто сидит на престоле Верховного короля? Но её близость к Довакину всё ставит на свои места. Не станет человек благородный и с честью в сердце водить дела и дружбу со столь гнусным и бесчестным, как Локир из Хелгена. Но всё же… Нет. Она не может взять и спросить о таком в присутствии Гевьон и Хильде, просто не может… Нет. В другой раз. Наверняка или эта Мьол приедет в свите Лайлы в Виндхельм, или Элисиф предстоит вернуться в Рифтен на свадьбу Харальда и Нильсин нынешней осенью. Или зимой. Или в следующем году — если свадьба Элисиф была оплачена из её состояния, коим Ульфрик теперь распоряжается по своему усмотрению, то о средствах на свадьбу Нильсин Това и Торбьорн могут и не сразу сговориться с Рифтскими. Но свадьбу в любом случае назначат, и новый король с родичами и двором прибудет в Рифтен. Тогда и выдастся возможность поговорить с Мьол. Но действительно ли в том есть нужда? Впрочем, затея с помощью сиротам в любом случае пойдёт на пользу. — Это достойно восхищения. Элисиф, встав с лавки, пошла вдоль стены. Мьол поклонилась вслед и направилась в другую сторону. За время следующей перемены порядком опьяневшая Виттория — на этом пиру слишком многие из гостей постарались разделить с нею кубок — успела так хитро подпоить Элисиф, что ноги уже не очень-то крепко держали, когда она вставала из-за стола. Но опьянение придало решимости. После бранля, медленной сюиты и ещё одного бранля заиграли эстампи. Серлунд тоже вышел сейчас плясать. Когда они наконец сошлись и сложили вместе ладони, она сказала: — Я стану тосковать о тебе по отъезду, — они сделали круг друг против друга, сошлись. Без намёка на улыбку, но ласково Серлунд ответил: — Не надо. Ни к чему тебе эта тоска, королева. Они разошлись, проделали должные движения, сошлись. — Мне снилось, как мы вдвоем бежали в Сиродил. — Я бежал бы с тобою, да изловят нас. Не думай обо мне. Следом ей довелось плясать с Довакином, его другом-имперцем, Болли, Ирсаральдом, Асгейром, Берси — половине из них она успела сказать по нескольку слов и улыбнуться. Наконец, очередь дошла до Эйрина — и тот, прежде чем она придумала хоть слово, торопливо прошептал: — Госпожа моя, Мьол и Маркурио — Клинки. Ваш муж знает. Все слова тут же потерялись. Что за вздор?.. — Госпожа Мьол просит вас доверять ей по любому делу. — И что мне с того? — раздражённо спросила она, хотя Эйрин уже не мог услышать. Но Клинки? Или это враньё, или просто очень странно. Они запрещены законом Империи — так с чего же им открываться ей, Элисиф, естественной союзнице Империи? Даже если кто-то из них и впрямь остался со времен принятия Конкордата, схоронившись, уйдя глубоко в подполье, они должны бы, вероятно, по-прежнему поддерживать Империю. Но Мьол слишком молода, ей не более сорока, получается, посвятить её могли недавно. Или… С трудом улавливая последовательность движений и звуки барабанов, свирелей и тальхарп, Элисиф завершила пляску со всеми вместе, потом отошла к лавке у стены. Хильде скоро вернулась к ней и предложила флягу. Элисиф сделала несколько глотков терпкого травяного чая, вернула флягу. Хильде, заткнув крышку и убрав флягу на пояс, помолчала. Уронила: — Госпожа вновь говорила с молодым господином. — А? Все гости ярла Лайлы поразительно любезны, в самом деле! — язык вдруг начал заплетаться сильнее прежнего. — Вы понимаете, о ком речь! Элисиф сделала вид, что её чрезвычайно занимает весёлый быстрый хоровод, но Хильде не теряла настойчивости: — Госпоже не следует с ним общаться. Он в опале и в немилости. Элисиф молчала. Беспорядочные мысли о Серлунде и его ответе мешались с мыслями о Клинках и их связи с Довакином. Драконорождённый, кровь дракона — он не может не стать важнейшим предметом помыслов и действий очень многих властьпридержащих людей и меров, да ещё и состоящий в союзе с драконом, а то и с несколькими. Но слишком много она сегодня выпила… Хильде же не унималась: — Госпожа должна помнить, что… Элисиф, не сдержав раздражения, бросила: — Это не твоя забота. — Очень даже моя! — тут уж и Хильде перестала сдерживаться, в голосе зазвучала неподдельная злость. — Я слыхала, как вы стонете и кричите на супружеском ложе. А днём смотрите на другого. Это уж слишком. Некстати вспомнилось, как в вечер взятия Солитьюда Хильде, чьего имени Элисиф на тот час не знала, укоряла её в слабости и бездействии — за что и получила тогда оплеуху. Ладони сложились в кулаки. Хильде было лет около тридцати, муж её, из числа Снежных Молотов, состоял при Галмаре одним из личных доверенных, а дома их ждали то ли трое, то ли четверо ребятишек. На язык просились вопрос о том, не желает ли Хильде заменить госпожу на супружеском ложе вместе с предложением поменяться им сразу же по возвращении Ульфрика, но, вдохнув и выдохнув, Элисиф учтиво, хотя и заплетающимся языком, сказала: — Хильде, с чего ты взяла, словно я на кого-то здесь смотрю по-особому? Наш ярл разве воспретил мне говорить со всеми мужчинами в этом городе? Не могу же я молчать весь день, да ещё и на празднике! — Вы тайком общались с господином Серлундом на пиру перед свадьбой. А потом наш ярл велел смотреть за вашим с ним обхождением. И мы кое-что замечаем, так что не отпирайтесь. Ну вот. И ведь Элисиф сама виновата. Следовало до последнего отрицать, не признавать ни под каким расспросом, что она говорила с Серлундом иначе как случайно и без малейшего намерения, валить всё на Хемминга — а то и вовсе выдумать, словно бы тот обольстил её, может и чарами? Излишняя честность в той обстановке, в коей она нынче пребывает, недопустима. — Да неужели вам больше не о чем посплетничать между собой, как о том, на кого я посмотрела? Когда ярл Ульфрик позовёт своих любовниц на супружеское ложе, я и не подумаю ревновать. Пускай зовёт, кого ему захочется. Так с чего же вы ловите всякий мой взгляд, хотя я под неусыпным надзором у вас? И я уж трижды клялась нашему ярлу в верности. Хильде явственно смутилась. Но решительности её дальнейшей речи позавидовали бы многие: — Не думайте так дурно о нашем ярле, госпожа! У него сердце честное и благородное! Он не смотрел на других женщин с того часа, как решилось дело о вашем союзе. Да и до того… тоже, — впрочем, запал к последним словам заметно угас. Элисиф едва не рассмеялась, потом, глубоко вдохнув и выдохнув, спокойно сказала: — Извини меня, Хильде. В самом деле, мне не следует о подобных вещах раздумывать. И нет причин сомневаться в супружеской верности нашего ярла. Он очень добр ко мне. Мысль о возможном подкупе этой Сестры Бури Элисиф отогнала, едва та мелькнула. Нет, Хильде, пожалуй, немерено оскорбится на просьбу молчать о разговоре госпожи с Серлундом в обмен на дорогие подарки — очевидно, сколь горячим обожанием она обожает своего вождя. Но сейчас куда важнее совсем иное.  — Мне нужно поговорить с таном Мьол, — Элисиф порывисто поднялась и пошла вдоль стены, высматривая Мьол или её спутников. Но почти сразу пыл схлынул, обернувшись новым сомнением. Доверять этой женщине слишком опрометчиво. Но скоро она увидела Мьол вместе с Эйрином у противоположной стены. Между тем, приближалось время третьей перемены. — Хильде, будь добра. Пойди к тану Мьол и скажи, что я желаю обговорить с нею частности порученного дела. То есть… Идём, я подожду тебя за своим столом, а потом мы пойдем на воздух. Там поговорю. Здесь нестерпимо душно, мне нечем дышать. Некоторое время спустя они с Хильде вышли на гульбище перед главными вратами замка. Облачное предзакатное небо уже налилось золотисто-багряным светом подобревшего тускнеющего солнышка, едва проступающего сквозь изорванную сизую завесу. Скоро и Мьол присоединилась к ним: — Госпожа? — Итак. Твои добрые слова… — мысли вновь смешались. Она вздохнула поглубже. — Тан Мьол. Ты, как вижу, по-доброму ко мне относишься. Хотя многие, как мне известно, полагают меня непомерно гордой, себялюбивой и глухой к чужому несчастью. — Госпожа, кто сказал вам такое? Слыхала нынче в городе несколько раз, как восхищались тем, что вы взяли младенца из приюта. Все знают, как вы раздали многое из одежды короля Торуга горожанам, а средства от продажи его коней, оружия и доспехов пустили на содержание хаафингарских богаделен. — Это правда. Я всё отдала тогда, — вновь она вздохнула. — Раз уж ты говоришь, что я могу тебе довериться, то… То ответь мне по чести. Твой друг Локир проведает об этом твоём со мною разговоре? Та без запинки ответила: — Не проведает. Почуяв нечто неладное, Хильде почти незаметно подобралась. Элисиф же продолжила, ощущая живительный прилив решимости: — Ты, я вижу, весьма разумна и здравомысляща. Значит, должна понимать, каково моё отношение к некоторым его поступкам. — Поначалу он выступил вместе с Легионом, на переговорах поддерживал Туллия и Балгруфа. А потом перешёл на другую сторону. Всё это я видела своими глазами. Ваши чувства понятны. — Станешь ли ты рассказывать мне о всяком его подозрительном слове и действии? И о связях с драконами? В бёрстеновых глазах Мьол прихотливо отражалось рушащееся за край небес солнце — и словно бы с особенной яркостью сверкнуло, когда она решительно ответила: — Да. — Почему ты открылась мне? — Полагаю, вам можно довериться. — А моему мужу? — Он знает обо мне достаточно, чтобы я могла и ему доверять, — тут уж Мьол вложила в голос осторожности. Элисиф вгляделась в её лицо — красивое северное лицо, светлое, с твёрдыми чертами, окружённое густой гривой сияющих в последних лучах вечернего светила золотистых волос. Ответила: — Хорошо. Верю, что ты справишься со всеми поручениями, — сняла с пальца перстень с чистой воды червлёным яхонтом и вложила в её ладонь. Мьол поначалу отшатнулась, но руку из объятия двух чужих ладоней выдёргивать не осмелилась. Помедлив, с поклоном ответила: — Да, госпожа. На обратном пути Элисиф спросила у Хильде: — Не понравился тебе этот разговор? — Госпожа, кажется, задумала какую-то свою игру. — Я действую на благо ярла Ульфрика. И только. Хильде с заметной неохотой ответила: — Вы понимаете, я доложу об этой встрече нашему ярлу. Но никому другому, кроме него. — Правильно. Сигбьорг всё же привели для ночлега в покои к Элисиф. Дагрун постелила для неё на полу пушистую овечью шкуру, укрыла простынёй и не забыла о подушке. Для девочки нашлись скромное платьице, исподнее, пояс и даже платочек на голову. Недолго поговорив с ней, Элисиф оставила её с Идгрод, а сама занялась мытьём. Позже, помогая переплетать ей косы, Торлауг выронила гребень. Громко ахнула, пискнула: — Простите, госпожа! — наклонилась и, подняв уроненное и выпрямляясь, быстро шепнула: Под подушкой. Элисиф ушла на постель, пока девушки занимались косами Идгрод. Немного надвинув завесу полога, укрывшись одеялом и как можно осторожнее поводив рукой под подушками, под простынёй Элисиф и впрямь нащупала свиточек. До утра не прочесть, даже не узнать, кем прислано. Не хотелось разочароваться ложным предположением. Она положила свиточек обратно под подушку, а утром, когда стало достаточно светло, зайдя в мыльню, сорвала с бумаги кусок воска без намёка на печать и прочла: «Не думай и не тоскуй обо мне, умоляю! Гони прочь лукавые сны. Всегда я питал к тебе только приязнь, и теперь желаю благополучия и спокойствия в новой твоей жизни. Будь осторожна.» Сердце тревожно дрогнуло. Они оба слишком беспечны. Её неразумное поведение легко может навлечь на него очень большие беды — вплоть до ссылки или казни. Если Торлауг хоть кому-нибудь проболтается… Отсыпать бы ей золота пощедрее, да неоткуда взять. Солнце мягко подсветило потолок и стены мыльни. В открытые окна донёсся нежный голосок певчей птички. Элисиф несколько раз перечла послание, одновременно полоща свободную ладонь в чаше с водой, потом опустила туда и свиточек — чернила тут же размылись до полной нечитаемости. А следом отнесла бумагу и кусочки воска в отхожее место и выбросила — те мгновенно унесло быстрым потоком воды. Вовсе не хотелось так поступать, но иного способа незаметно избавиться от опасного послания у неё сейчас нет. Оказалось, Сигбьорг не спала. Завидев возвращающуюся Элисиф, поднялась со своего места, подбежала к постели и протянула руки, совсем как тогда, когда они впервые увиделись. Элисиф взяла её на постель и уложила между собой и безмятежно спящей Идгрод. — Спи, детка. Нынче нас ждёт ещё один большой праздник, а завтра мы с тобою уедем далеко на север, в большой дворец посреди холодного города на реке. Ты, верно, не видела ни одной реки?