Мудрый не доверяет дракону

текст не бечен Солнце село, сумерки сгущались всё быстрее и быстрее. Пока Ульфрик возился в мыльне, Элисиф переобулась, сняла платок, сбросила уличный плащ, зажгла все свечи и масляные светильники, достала из сундука рубаху, расстелила на постели и встала рядом, чувствуя себя показывающей строгому воспитателю своё первое рукоделие девочкой. Ну и ладно. Пускай такое смотрится в высшей степени жалко и забавно, но нельзя упустить сейчас его доброго настроения. Скоро он показался в дверях — босой, в одном исподнем. Лишь мельком взглянув на Элисиф, занялся своим сундуком. — Мой ярл, не желаешь ли посмотреть на то, что я для тебя сшила? — А? Ну, и что тут? Без улыбки, но благосклонно, он оглядел рубаху и уже собрался примерить, но Элисиф остановила его: — Постой. У тебя кожа до того обгорела, что слезает. Нужно средство от ожогов. Почему не сказал Вунферту? Даже при неверном пламени свечей вполне примечалось, что открытая благодаря заплетённым в косу волосам шея, плечи и верхняя часть спины у него обожжены, совсем как и лицо, до шелушащейся красноты. И глубокая усталость сквозила в каждом движении и во всём облике, особенно в лице, на котором, кажется, прибавилось морщин. За время службы и дороги в замок она приметила всё это. Похоже, нелегко ему далось торопливое путешествие под жарким солнцем. — Да ну. Забыл, — беспечно ответил он. — Хотя бы простокваша или сливки. Я сейчас велю принести с поварни. — Не нужно. — Или какого отвару — сделать примочки. — После пира. Нас уже ждут. Или не понимаешь? — раздражаясь, сердито ответил он. Она закусила губу, кивнула. Тихо ответила: — Да, и правда. Но есть одно важное дело, о котором я должна сказать прямо сейчас. — Нет времени, — с тем же раздражением бросил он, потом, поглядев в её лицо, немного смягчился. — И чего ещё ты натворила кроме того, что взяла себе безродное дитё из приюта? — Вчера на пиру Мьол поведала мне, что она и её друг-имперец — Клинки. И что тебе это известно. И я попросила её сообщать мне о всяком подозрительном слове и действии Довакина, — по мере того, как менялось его лицо, ей хотелось отступать дальше и дальше, но она не сдвинулась с места, даже когда он ухватил её за ворот, а потом и за горло — и встряхнул. — Она клятвенно обещала!.. Он шумно вздохнул сквозь зубы, отпустил её шею и довольно грузно сел на постель. — Хм-м-м… Я и сам подумывал поручить тебе задружиться с Мьол, но… Она закашлялась, глубоко вздохнула; прошептала: — Но? Довакин тебе не друг и не союзник, и ты знаешь это, — помолчав, вздохнула. — За убийство Вигнара его следует с позором колесовать — а не измысливать вместе с ним и его друзьями заговоры. Он — главный преступник твоего государства, не Мавен. Ульфрик помолчал, потом шевельнулся, шумно вздохнул. — Ведь это Довакин убил Вигнара, верно? С явной неохотой он отвечал: — Верно. И сам же рассказал об этом Ольфине несколько дней спустя. Она испугалась, ничего не сделала. — Почему?.. — Потому что дракон кружил над городом и замком. — Почему он убил? Твоего двоюродного дядю, твоего ставленника и ближайшего старшего родича? И моего… — Вроде как, ему увиделось, что Ольфине неприятны дядюшкина власть и излишняя опека. Но это лишь его слова. В упавшей вокруг тишине стало слышно шипение свеч и голоса со двора. Элисиф прикрыла рот ладонью, потом мотнула головой и медленно проговорила: — Он безумен. Победитель Пожирателя Мира безумен. Так он любого из нас может убить просто ради шутки. Зачем же ты его ещё ближе подпустил?.. Он не дал договорить, прервав её сердитым резким шёпотом: — Я использую тех, кто есть под рукой! И тебя следовало держать при себе, не оставлять здесь, вот уж точно! — Я ошиблась? — Надеюсь, что нет, но… Больше не делай таких вещей, не спросив, ясно? — Ясно, — смиренно ответила она, не отрывая взгляда от его лица. Опустилась перед ним на колени — с тем же смирением, да только сжав кулаки так, что ногти впились в кожу.  — Позволь мне говорить, мой ярл. Он разрешающе кивнул, и она поспешно описала события вчерашнего вечера. На середине рассказа он поднялся с постели, надел новую рубаху, потом отошёл одеваться к своему сундуку. — …а сегодня того перстня с червлёным яхонтом я не видала у неё. Если она и Довакину его не показывала, значит, правдива со мной. Асгейр считает, что ей можно довериться, а он не станет меня обманывать. — Ты ещё и собралась натратить денег! — Тридцать золотых и семь серебром[1]! Моё содержание за месяц втрое больше, если помнишь. — Следовало лишить тебя и оного — а в дороге держать на воде и хлебе, — гневно бросил он. — Ладно уж. Идём. Я пока обдумаю эту выходку. — Выпей сейчас воды — поможет от ожога, — она подошла к столу, разлила по кубкам содержимое кувшина — при свечах не различался его цвет, но, судя по вкусу, в воду добавили земляничного соку — и принялась тушить свечи и светильники съёмцами. Удивительно, но Ульфрик без препирательств осушил свой кубок. У дверей она велела одной из служанок приготовить к ночи что-то годное от солнечных ожогов. Сколько-нибудь заботиться об этой неприятности Ульфрика вовсе не хотелось, но не отступаться же на полпути и не рушить достигнутого мучительными уступками? Если выйдет хоть какой толк ото всей её покорности — во что не очень-то и верилось. После нескольких длинных заздравных речей в честь Талоса и пущенного по столам воловьего рога — сначала с медовухой, потом с ячменным пивом, потом с пшеничным, потом с особенно крепким мёдом — подали мочёные яблоки и квашеную капусту, а вслед за тем выставили пирог с начинкой из рыбы и сала, смесь из варёных гусиных и перепелиных яиц с мелкой сельдью, квашеного лосося со ржаным хлебом, луком и сметаной и сладкий коричневый сыр. Ближе к полуночи ожидалась ещё одна перемена из не менее скромных народных блюд. Ульфрик, Харальд и Галмар довольно коротко поведали о своём путешествии, почти не упомянув о состоянии приграничных крепости и засады — лишь заверили слушателей в полной надёжности и боевой готовности оных — и вовсе умолчав о заезде в обиталище Стражи Рассвета. Пять лет назад, когда Элисиф с Торугом после свадьбы путешествовали по стране, то заезжали в том числе и в ту приграничную крепость. Элисиф прекрасно помнила поездку из Рифтена к тому ущелью, в котором пролегал один из двух удобных сухопутных путей в Скайрим, помнила тогдашнее состояние крепости, помнила стражей и обслугу засады. Но как же так вышло, что дядюшка Истлод не уведомил Торуга об устроении человеком по имени Изран тайного убежища для борцов с вампирами? Неужели считал это настолько несущественным? Или Сибилла заморочила его? Сопровождавшие наследника престола и его жену Харальд и Серлунд уже тогда состояли в ссоре, хотя при гостях старались этого не показывать — но Элисиф примечала их холодность друг с другом, коей не бывало в юности, их недобрые взгляды и проскользнувшую несколько раз резкость в разговорах. К тому же, рифтенский соглядатай докладывал о разладе в семье ярла. Она лично не знала этого соглядатая и не ведала, где он сейчас. Возможно, до сих пор и служит стражем в Миствейл, и она каждый день видит его здесь. Отправлять донесения теперь некому — если только не попытается он выйти на связь с Эрикуром. Но это вряд ли. Вопреки обыкновению, Ульфрик говорил за едой совсем немного. Настроение его явно улучшилось и после выпитого, и после съеденного, и благодаря всеобщему восторженному вниманию — как и всегда на памяти Элисиф, последнее действовало на него особенно благоприятно. Улучив удобное время, она наклонилась к его уху: — Обдумал мои слова? С тяжёлым вздохом он ответил: — Поди поговори с Мьол. Ты совсем мало с нею общалась, как я понял? Расспроси, с чего вдруг она, столь многим обязанная Довакину, решила соглядатайствовать против него для тебя. — Без сопровождающих? — Возьми с собой Хильде. Соображай уже хоть что-то, ну! Глупое дитё, — сердито выплюнул он. Потом, глубоко вздохнув, жёсткой рукой подхватил её ладонь, поцеловал — но она никак не отозвалась на это действие, только выше задрала подбородок. Скоро Аудгерд Зеленушка принялась исполнять старинную прядь о деяниях Хьялти Раннебородого, подыгрывая себе на тальхарпе, а маленькая птичка с жёлто-зелёной грудкой, которую она принесла с собою в клетке, казалось, старательно помогала хозяйке незамысловатой приятной песенкой. Двое её спутников играли на барабане и свирели. Потом к ним присоединились ещё с полдюжины игрецов: повели простой хоровод, следом — быстрый двойной хоровод, за время которого Элисиф успела шепнуть Эйрину, что желает поговорить с Мьол о денежных делах дома трудолюбия. Затем заиграли медленный ан дро реторне́. Оказавшись рядом, Довакин громко рассказал Элисиф развесёлую шутку, вызвавшую смех у всех, кто его слышал, Асгейр, Болли и госпожа Дрива успели высказать несколько любезностей — она старалась отвечать как можно уместнее, хотя мысли её крутились вокруг совсем иного. Наконец, Мьол встала по правую руку — хватка её мизинца по силе ничуть не отличалась от мужской. А вот перстня с яхонтом она и впрямь не надела. Элисиф быстро сказала, что желает поговорить наедине, и почти сразу они разошлись, чтобы покрутиться, сделать проходку и похлопать в ладоши. Спустя ещё две песенки Мьол подошла к сидевшим на одной из дальних от главного стола скамей Элисиф и Хильде. Многие из гостей разошлись по пристенным скамьям, Довакин, Эйрин и их друг-имперец и вовсе ушли во двор, Виттория пересела в кресло рядом с Ульфриком, и они беседовали втроём с Лайлой, Идгрод, похоже, вообще не собиралась вставать с места рядом с Галмаром. А Хильде получила короткое указание от своего вождя — тех слов Элисиф не слышала, но стражница сделалась как никогда учтива и тиха. Мьол поклонилась, села. — Госпожа? Элисиф сказала: — Вижу, ты не надела того перстня, что я подарила тебе. — Никто не увидит его, госпожа. — Хорошо. Мы с тобою совсем мало знакомы, а, возможно, ты желаешь поведать мне что-нибудь о себе? Я слыхала, ты с Белого Берега? Расскажи. Я слушаю. — Правду вы слыхали, госпожа. Отец мой был охотником и рыбаком, как и его отец, а вот обе бабки и второй дед — из служилых людей. Матушка научила меня биться на мечах и топорах. Жили мы в деревне на берегу моря в трёх днях пути от Данстара. Хозяйство вели незатейливо, почти как простолюдины наших краёв. Я с самых ранних годов во всём помогала на поварне, на выгонах, управлялась с лошадьми и оленями, помогала плести и чинить сети, сама всегда закалывала птицу, а потом и свиней. Сколько помню, плавали с отцом и дядьями на лодках с сетями, острогами, ловушки для рыбы ставили, а на вставшем льду уж как только не управлялись! Я ловила и всякую рыбу, даже мелких акул, моржей и тюленей с нерпой, и овцебыков с дикими оленями на свой единорожий рог. До сих пор мне ярко вспоминается, как отец с дядьями, вытащив того единорога из воды и отрезав ему голову, дружно решили, что его рог теперь мой, поскольку это я заколола его своей острогой. Только на кита и на мамонта мы не ходили, а вот белых медведей и лохматых носорогов убивали на мясо и на продажу. Торговали хорошо, так, что даже амигдал, смокву и акавирское зерно видали, и буковую пшеницу и всякие яблоки сушёные, а изредка и свежие. А уж как досталась нам сухая кукуруза в початках, так и не знали, что с нею делать! Братишка попытался разгрызть, да сломал аж два молочных зуба, как помню. А потом пиво из той кукурузы сварили с ячменём и акавирским зёрнышком. Мьол тихо рассмеялась, и Элисиф ответила улыбкой: — И вкусное вышло пиво? — Хорошее! Уж не намного хуже того, какое мы отведали на этом пиру. Рассказала Мьол и об установке приманок и силков на пушного зверя и птицу в лесах к югу от моря, о том, как обитатели деревни вели торг и мену с заплывавшими и захаживавшими к ним торговцами пушниной, рогом, костью, шкурами и всяким прочим товаром, как собирали птичьи яйца, ягоды, грибы и целебные травы — кажется, о любом из этих занятий она могла бы припомнить занимательных историй на целый вечер. Как юная Мьол и её отец путешествовали по дальним краям, как истребляли скальников в Морровинде, как на их деревню напали морские разбойники, убили многих жителей, в том числе её родителей и младшего брата, и как позже Мьол взялась странничать уже в одиночку, искала приключений в древних могильниках и подземных городах двемеров. Поведала она и о том, что оказалась в Рифтене благодаря спасшему её от смерти у врат двемерского города Эйрину[2]. И о совсем недавних событиях: о знакомстве с Довакином, о возвращённом ей старинном эльфийском мече по имени «Лютый», который Довакин разыскал рядом с обиталищем двемерского центуриона, о посвящении в Клинки… Впрочем, о последнем Мьол поведала весьма сдержанно и коротко, хотя и назвала имя той самой женщины, которую днём припоминала Хильде. — Дельфину вы видели на переговорах у Седобородых, госпожа. Ярл Ульфрик много лет как знаком с нею, ещё со времён Великой Войны[3]. Приближалось время второй перемены. Мьол смолкла, и Элисиф тронула её за руку: — Что за диво! После столь удивительной повести моя собственная жизнь представилась мне до того скучной, что и припомнить нечего. Хотя я и путешествовала много, и по Хай-Року, и по Сиродилу, да и по Морровинду. Но на скальников мы не охотились почему-то, хотя и видели издалека. — Вы ещё совсем молоды, госпожа, — Мьол тепло улыбнулась. — Но меня всё больше удивляет ваше внимание к простым людям. Никто другой из господ не стал бы выслушивать о жизни кого-то из служилых людей, да ещё столь низкого происхождения, как я. — Неужто мой супруг тебя не слушал? — Да, разве что он. Ещё бы. Ему ведь требовалось поскорее свести заговор, а взять для дела, верно, оказалось больше и некого. Но всё равно решение вышло оплошное. Хотя и вряд ли оплошливей и безрассуднее, чем вчерашние действия Элисиф. Но видно будет. Сочтя время подходящим, она сказала: — Но всё же позволь узнать, почему ты вчера открылась мне? И что заставило тебя согласиться докладывать мне о действиях Локира? В чём он провинился перед тобою? — Передо мною — ни в чём. Но вы не видели его таким, каким доводилось видеть мне. Не видели, каким диким пламенем загораются его глаза, когда он убивает, когда разговаривает по-драконьи и рассказывает о своей власти — нынешней и будущей. Маркурио не раз пенял ему на святотатство и богохульство при хождении по могильникам. И… я не могу поведать всего. Но главное в другом — после победы над Пожирателем Мира он не только оставил при себе Одавинга, но и сохранил жизнь тому дракону, что живёт на вершине Глотки Мира. Дельфина… — Что? Какому ещё дракону? Невольно она глянула на Хильде — та, судя по глазам, удивилась не меньше. Мьол ответила: — Главе Седобородых. С самого начала Первой Эры он живёт там — а может и со времён, когда и Кости Земли ещё не обратились в плоть и кровь. — Я не слыхала такого. В моей семье о том драконе никто не знал. Мьол без смущения, но почтительно смолкла. Ну вот, и что же это за нелепица? Вновь вышло, что короли не ведали о столь важном деле. А ведь каждый наследник престола, как и всякий из наследников ярлов, по древнему обычаю обязательно совершал восхождение на Глотку Мира по Пути Семи Тысяч Ступеней, дабы поклониться владычице Кинарет, гостил у монахов Высокого Хротгара, да и содержание этот монастырь издревле получал от королей и ярлов. И монахи сотни лет скрывали у себя дракона? А ведает ли о том драконе Ульфрик, немалое время проживший совсем недалеко от вершины горы? Опомнившись, она тронула Мьол за плечо: — Но продолжай. — Да, госпожа. Дельфина в страшном гневе от того, что Локир пренебрёг её решением. Она приезжала к ярлу Ульфрику, упрашивала как-то повлиять на Локира, но ярл отказался, как я поняла, даже помыслить о таком — и назвал святотатством. Мол, дракон этот с владычицей Кин в давнем союзе, и вдвоём они научили драконьему языку тех людей, что одолели Пожирателя Мира и его собратьев в начале Первой Эры. А Локир не убил ни одного дракона после возвращения из Совнгарда. Стольник объявил о скором начале второй перемены. Мьол же сказала: — Дельфина в опасении, что он задумывает возродить поклонение драконам таким, каковое нам известно из времён Меретической Эры. Хотя, это лишь её подозрения. — Но… Тайбер Септим тоже состоял в союзе с драконом, учился у Седобородых и завоевал полмира, но… — она ухватила Мьол за руку. — Постой. Всё же я сама так и не сказала тебе, почему прошу наблюдать за Локиром. Он совершил одно преступление, о котором, верно, не говорил тебе. И я не могу сказать, что именно, но знание этого заставляет меня искать возможностей наблюдать за прочими его действиями. Пожалуйста, поверь. Я не желаю ему дурного. Он во всём добр ко мне, но… У меня есть веская надобность к тебе обратиться — о чём никто в целом свете не проведает, кроме этой женщины, — она кивнула на остававшуюся непоколебимо спокойной, но тут уверенно кивнувшую Хильде. — Уповаю на твою честность. Элисиф безотрывно смотрела в подобные раскалённому на солнце золоту глаза Мьол, пытаясь высмотреть хоть искру сомнения или презрения. Но Мьол лишь тихо ответила: — Ваши чувства мне ясны, госпожа. Локир — словно малое дитё, и вам зла не желает. А я буду честна с вами, как и обещала вчера.