Мудрый не доверяет дракону

https://ficbook.net/readfic/8830695 — предыстория к этому тексту, «Опрокинутая зима». Дождь застал путников прежде, чем они успели доехать до ближайшего поворота дороги. Видимые уже от самой границы небес и нирновой тверди сизые струи, что извергались из подсвеченной солнцем хмари, приближались с беспощадной неотвратимостью. Дрожала промеж них яркая радуга. Ветер дышал жаром, приносил липкую душную сырость, запахи скошенной травы и пыли. Когда солнце за спинами путников скрылось в тучах, Ульфрик велел придержать коней и, дождавшись остановки всех повозок и телег, заговорил по-старонордски, провозглашая старинную молитву Кинарет с просьбой о защите от непогоды, об избавлении от удара молнией и о даровании покоя и благополучия в пути. Каждый, кроме преступницы и немого дитяти, повторял вслед за ним, при этом с три или четыре десятка человек принялись расставлять на краю дороги навесы. Под звон вбиваемых в землю колышек их с похвальной скоростью расставили, и почти все путники смогли спрятаться, когда молитва была окончена. Кое-кто забрался под телеги; щенки с недовольным тявканьем пытались вырваться из-под одной из них, но поводки и крепкая хватка надзирателя не позволили им этого сделать. Только преступница осталась под открытым небом. Дождь наконец зашумел в кронах деревьев, зазвенел по камням, зашуршал, прибивая пыль и траву, да мгновенно смолкли птичьи песни и стрекот кузнечиков. Кинарет на сей раз была милостива к своим почитателям — хотя после лёгкого дождика и разразился бурный ливень, продлившийся не более чем половину времени малых песочных часов, но громы звучали вдалеке, а солнце выглянуло сразу после того, как упали последние капли. Тут же через всё небо встала яркая трепещущая радуга, а чуть ниже прямо над ней вторая, прозрачная и блёклая. Вскоре оказалось, что вниз по склону размыло дорогу, да в самый раз на участке между крутой скалой и обрывом, и люди передового отряда, поспешая, укладывали гать из только что нарубленных веток. Вместе с Галмаром проехав вдоль телег и повозок и раздав возницам несколько указаний, Ульфрик велел Ирсаральду и Ралофу проследить за выполнением, а сам, указав остававшимся позади верховым основного отряда не ждать, пока смогут поехать повозки, а разобрать и нести на себе часть поклажи — всё это отчётливо слышалось даже издалека — и вернулся к краю гати. Элисиф ожидала, что они направятся обходным путём, и даже высмотрела подходящую, вроде бы, тропку над дорогой, но после суеты с поклажей частично освобождённые подводы поехали вперёд, а господа остались. Присмотревшись к той тропке, Элисиф разглядела с первого взгляда неразличимый слишком крутой участок, на котором и человек, не то что конь, не удержался бы, особенно после дождя. А выше громоздились почти отвесные кручи. Невзирая на все ухищрения, одна из телег в середине поезда всё равно застряла. Прождав некоторое время, Ульфрик и Галмар уговорились перейти пешком, спрыгнули с коней и принялись разуваться. Элисиф вслед за ними сделала то же самое, и Идгрод последовала общему примеру. Почти сразу Галмар остановил её указанием, потом, сунув одному из подчинённых свою обувь, подошёл, закинул Идгрод себе на плечо и направился вниз по гати. Идгрод осталось только, подобрав и намотав на запястья свои косы, цепляться за его плащ. Следом на гать вывели их коня и лошадь, и те с первых же шагов увязли в тёмной жиже вместе с просевшими ветвями и стволами. Глядя им вслед, Ульфрик с нескрываемым раздражением вздохнул, потом кивнул Элисиф: — И ты не разувайся. Она поспешно застегнула сандалии. Скоро Ульфрик подошёл, наклонился, подхватил её под коленями и, придержав за спину и пригнув животом к плечу, резко выпрямился. Несколько мгновений она, стиснув зубы в старании не взвизгнуть, свешивалась головой вниз и ногами вверх, и только сердце трепетало. Косы подмели землю, когда она не успела подобрать их. Затем Ульфрик, обретя равновесие, направился вслед за Галмаром. Они обошли телеги с припасами, с многоголосно хрюкающими поросятами и блеющими козочками, телегу с клетью преступницы, а затем и крытую повозку, из окошка которой высовывались Хильде с Сигбьорг. Последняя изумлённо смотрела на разворачивающееся перед ней приключение. Поглядев напоследок в ответ и улыбнувшись, Элисиф пересеклась взглядом с Карлией. Сплюнув, та вскинулась, презрительно скривила рот и отвернулась. И чего ей неймётся? Наконец, на крепком участке дороги Элисиф была поставлена на землю и отпущена. Чужое плечо всё это время неудачно упиралось ей в солнечное сплетение, и она схватилась за живот, вздохнула поглубже, потом поспешно опустила руки и скомкано поблагодарила Ульфрика, ощущая, как мучительно горят щёки. И вздумалось же Галмару устроить такое! Зато Идгрод выглядела более чем довольной. Воины и возницы ещё долго разбирались с застрявшей телегой и прочими подводами, так что стряпухи даже успели сготовить на привале обед. К вечеру дорога ушла вниз, за край последнего хребта Каменной Чаши, и Тундра Ледяных Вод со своими далёкими парящими озёрами на время скрылась из виду. Дальше их ждал день перехода сквозь спускающуюся и разворачивающуюся всё ниже к северо-востоку скалистую долину. В непредставимой дали, над сизыми холмами, на самой, верно, границе нирновой тверди и небес, парил дракон. Скоро он скрылся из виду, зато ближе к ночи его брат поднялся с восточных гор, покружил и улетел к югу. Многочисленные поля этой долины зеленели, синели и золотились ячменём, пшеницей и рожью, а солнечные склоны шелестели виноградниками. Кое-где на поросших сорными травами косогорах и по оврагам ребята собирали крапиву, сныть, лопухи. Почти всегда, завидев длинный обоз со знамёнами своего ярла, подбегали к дороге, чтобы поклониться, и тогда жрец Мары бросал им по паре медяков и серебряных на каждого. Селяне никогда не полагаются на одни только огороды, заготавливают в тёплую пору орехи, грибы, всякие травы и коренья вроде сныти, а крапиву и едят, и пускают на пряжу, но вот эти чумазые пыльные ребятишки каждый раз представлялись Элисиф особенно измождёнными и тощими, совсем как Сигбьорг и прочие приютские. Встретился им разломанный остов телеги с разбросанными вокруг черепками и прочим мусором, да обглоданными останками. После разбойников здесь поживились ещё и волки или горные львы. Ульфрик с Клинками Бури некоторое время обсуждали увиденное; среди прочего звучали и предположения насчёт собирающих зажитие легионеров — или уж легионеры могли бы направить разбойников пограбить за часть добычи. Элисиф внимательно слушала, а после думала о легате Фейсендиле и легате Хроллоде. Нет, не стали бы эти благородные воины потворствовать подобному. Уж зажитие постарались бы собрать без резни и разбоя, хотя бы чтоб не возбуждать в местных жителях ненависти к себе, разве нет? Тем же вечером прибыл посыльный от Асгейра с последним выпуском рифтенской городской листовки. Оказалось, тот задержали на доработку, а разместились в нём не только подробные описания ярловой свадьбы, праздников и судилища, но и особливо выделенное упоминание того, как при посещении Благородного сиротского приюта госпожа Элисиф, растрогавшись чудесным обликом одной их малых сироток, забрала ту из приюта себе, дабы кормить и воспитывать. Всё это перед господами зачитал сам посыльный при свете зажжённого Вунфертом чародейского огонька. Элисиф весь вечер думала о разорённой телеге и убитых, о сотворивших это лиходеях — или просто оголодавших и дошедших до отчаяния людях, которые не нашли иного, как выйти с кистенём и палицей на дорогу, так что не без усилия заставляла себя прислушиваться. Но тем, кто едет в ярловом обозе, не стоило беспокоиться. Уж не отважились бы разбойники напасть на сопровождаемый шестью десятками вооружённых конников обоз, не отважились бы приблизиться и на расстояние выстрела из лука или стреломёта, тем более что первый передовой отряд шёл на день впереди, чтобы подготовить дорогу. Ночь прошла спокойно, как и следующее утро. Днём, уже на равнине посреди стелющихся по земле верещатников, чернобыльника и серебристых зарослей полыни, застал очередной дождь, лёгкий и освежающий. Идгрод недавно припомнила, что в этих местах лежал на несколько поприщ в стороне от дороги драконий могильник, и упросила Галмара съездить взглянуть. Элисиф ожидала, что Ульфрик не захочет сопровождать их, и уговорить его не получится, но, к её удивлению оказалось, что он и сам собирался туда. С ними поехал и Вунферт. Кони споро шли по широкой каменистой тропе. Солнце пряталось в пышных сизых облаках, кружили над многочисленными стадами оленей и коз дрозды и сороки, сновали ласточки, в сизой дали шло сопровождаемое дикими лошадьми и турами стадо мамонтов, в оврагах у дороги пестрели хохолки драконьего языка и ослепительно-жёлтыми пятнами сияли ирисы, а на нескольких сухих стволах путники увидели высматривающих добычу ястребков и крупную скопу, что при их приближении звонко раскричалась и замахала красивыми буро-белыми крыльями. Как и ожидалось, погребальный холм оказался разворочен, потому что тот, кто тысячи лет здесь пролежал, возродился по воле Алдуина и, наверное, летал сейчас где-то далеко — а может и пал от руки Довакина. Слагавшие оправу холма огромные камни остались на месте, а те небольшие, что громоздились по верху, немыслимая сила рабросала по сторонам вместе с комьями земли, которые давно успели затянуться крапивой и огненным сорняком. Путники обошли место, поглядели на камни, спустились в углубление бывшей могилы, тоже заполненное травами и одно-двухлетними деревцами. Элисиф прекрасно помнила этот могильный холм нетронутым, как и помнила несколько ходивших среди местных жителей сказаний и суеверий и нём. Одни считали, что здесь лежал древний ярл или служитель драконов, иные полагали, что чуть ли не сам Исграмор или один из его сыновей, а может и кто-то из Пяти Сотен. Драконьи письмена неоспоримо свидетельствовали о времени, когда появились здесь эти камни, но теперь лишь немногие из живущих могли прочесть высеченное. По просьбе Идгрод Ульфрик прочёл самые сохранные надписи, перевёл их, и Идгрод старательно всё записала в свою книжицу из двух больших связанных между собой восковых дощечек. Той же ночью Элисиф проснулась от донёсшегося из-за пределов палатки крика: «Берегись! Нападение!» Ульфрик на диво проворно вскочил, словно бы и не спал, и, судя по звукам, быстро порывшись в ворохе одежды в изголовье их лежанки, вытащил из петли на поясе топор. Непроглядную тьму ночи едва разгоняли отсветы жаровен. Элисиф, замерев, отчаянно вгляделась в этот переменчивый мрак. Всё это пронеслось за мгновения, и тут же совсем близко, прямо перед пологом палатки, завязалась борьба, раздался острый звон словно бы клинка о доспехи, вскрик и стон, а следом полог распахнулся, и вместе с холодным дуновением проникла и метнулась к Ульфрику стремительная тень. Завязалась борьба, оружие с глухим звоном встретилось, Ульфрик вроде бы упал на колени. Прозвучало: «Во имя империи!» И Ульфрик ответил. …Элисиф не желала бы ещё хоть раз услышать это. Уши заложило от оглушительно-громкого голоса, и плотная волна воздуха как от огненного взрыва, только холодного, вжала её в постель. Полог ушёл вверх, а неизвестный нападающий мгновенно отлетел прочь. Сердце дрогнуло во второй раз, когда до слуха донёсся звук падения. Мгновенно поднялся шум, заблеяли козочки, завопили поросята, на множество голосов заржали полторы сотни коней. В голове надсадно загудело, звуки теперь доносились словно сквозь меховую шапку и платки, сквозь воду или шлем с подшлемником. Элисиф вскочила, шатнулась, а ночной холод тут же схватил за грудь и голые ноги. Стражи кинулись к Ульфрику, окружили его. Разумеется, до Элисиф никому не было дела. Как она расслышала, у него оказалось рассечено плечо. Ну и поделом. Вунферт наверняка не успеет утомиться, залечивая. А ведь хватило бы воткнутого промеж ключицы и надплечья ножа, чтобы он не сумел издать ни звука. Она поспешно вдела руки в рукава кафтана, потом, на мгновение задумавшись, укрыла постель одеялом. Полог оказался завёрнут за несущую перекладину палатки, и совсем не хотелось, чтобы посторонние смогли увидеть разворошённое спальное место. Гневный голос Ульфрика — вновь человеческий, но всё равно достаточно громкий, чтобы перекрывать собой даже подобный водопаду шум множества голосов — разносился над поляной. Скоро к нему прибавились знакомые голоса Клинков Бури. Никто не собирался в толпу, где всех их могло бы достать огненным шаром или цепной молнией. Но если среди легионеров есть достаточно умелый чародей, то он сможет почуять людское скопление. А потом ударить. Холмгейра и Фрида взяли её под локти: — Госпожа, вы целы? — Госпожа, идёмте в вашу повозку. Осторожно, не наступите на Гюннюльфа. Бедняга… Скоро Элисиф сидела на лавке в повозке, прижимая к себе хнычущую Сигбьорг. Только что спавшая здесь Гевьон теперь одевалась, путаясь и ругаясь в темноте. Пришла Идгрод, зажгла чародейский огонёк, что тут же прилепился к потолку, села рядом с Элисиф. Прошептала: — Тот воин… словно по нему ударили молотом в его рост. Плохо видно, но я очень ясно почувствовала. — Однажды я видела подобное. — После боёв за Морфал… ну, не важно. Они замолчали. Сигбьорг скоро успокоилась, притихла, а потом Идгрод взяла её к себе на спальное место, и обе заснули. Элисиф, не надеясь хотя бы задремать, встала на колени, прочла отходные молитвы по убитым легионеру и стражу, затем обратилась к Аркею, Акатошу, Маре и Стендарру с просьбами об успокоении. Душная, наполненная шумом и криками темнота ночи сочилась в самое сердце, только добавляя страсти к тому смятению, что всколыхнулось внутри вместе с воспоминанием о более чем трёхлетней давности событии. Увидеть и услышать то, что довелось в тот до мельчайших подробностей помнимый день, Элисиф не желала больше никогда, но вновь это полоснуло её словно раскалённым кинжалом. К рассвету волнение немного улеглось. Схватили двоих воинов, успели допросить. На поиски укрывающихся в окрестностях легионеров отправили небольшой отряд. Останки неудачливого убийцы ещё до рассвета убрали, так что только кровавые пятна остались на траве, а всем нёсшим ночной дозор Галмар устроил шумную выволочку; павшего стража похоронили под высоким раскидистым ясенем в полусотне шагов от лагеря. Несмотря на всё это, выдвинулись ненамного позже обычного. Разговоров только и было, что о нападении, да прибавилось обитателей в телеге с клетью. Чувствуя к себе отчаянное отвращение, Элисиф старалась держаться подальше, лишь бы не попасться на глаза никому из легионеров — уж наверняка те узнали бы её если не по лицу, то по одеянию и обхождению окружающих. Впрочем, Карлия им расскажет обо всех своих наблюдениях. Та, правда, уже третий день почти беспрерывно хрипела и заходилась кашлем, разболевшись после пребывания под дождём и на ветру, но вряд ли это ей помешает. Весь день Элисиф не могла себя заставить разговаривать с Ульфриком. К счастью, невыспавшийся, злой и измождённый, он почти не обращал на неё внимания, так что любезного: «Да», «Нет», «Благодарю» хватало, когда он несколько раз спрашивал о чём-нибудь малозначащем, подавал руку после трапезы или помогал сесть на лошадь. Отвратительная богомерзость. Как же боги допустили, что человек способен сотворить вот такое? Не просто допустили, но и обучили этому людей. Кинарет, великая Кинарет, Чистая, Матерь мужей, Провожающая в Совнгард, подательница жизненной силы, воздуха, дождя и света, самоё воплощение жизни… Слёзы то и дело вскипали на глазах, стоило только вспомнить, что именно Кинарет обучила людей искусству Драконьего Голоса, позволившему нордам в древние времена построить Первую Империю, а позже освободиться от владычества драконов. Талос тоже владел искусством Голоса по милости и с дозволения Кинарет, как владеют им и Седобородые. И Довакин. Мысли о недостойности владения Голосом — это самое настоящее богохульство. Похоже, ей всё-таки стоит исповедаться. Потому что едва успокоенная, словно пеплом припорошенная ненависть закипела с новой силой, и сейчас Элисиф не могла представить, как этой ночью лечь с ним рядом и вытерпеть его объятия. Совсем отчаявшись, на предпоследнем привале она попросила о разговоре. …Он не поверит никаким ухищрениям. Он только что убил всего лишь несколькими произнесёнными вслух словами — что ему стоит почувствовать её лукавство? — Мой ярл, не дозволишь ли ты мне ночевать в моей повозке? Девочка до сих пор напугана, и мне хотелось бы… — Чтобы возиться с этой девочкой, есть стражницы. Конечно, он ведь привык каждую ночь держать в объятиях какую-нибудь Сестру Бури или служанку. Раз теперь есть жена, то с чего бы от этого отказываться? Отводя взгляд, она ответила: — Как ты пожелаешь, мой ярл. Он вздохнул, отстранённо произнёс: — До чего простые слова. Фус, ро, да. Сила, равновесие, толчок. Зато сколько страданий для одной не в меру впечатлительной молодой особы. Она молчала. — Ты ведь понимаешь. Не подними стражи крик, не успей я схватить оружие, не успей с должным усилием произнести эти простые слова, убийца уж постарался бы зарезать и меня, и тебя — не стал бы разбираться в темноте. — Но… — Не надейся, что ты нужна Империи. Понадобится — тебя пустят в расход, как и всякого другого. Она молчала. Он добавил: — Вижу, ответить тебе нечего. — А какого ответа ты ждёшь? Ты ведь пустишь меня в расход точно так же, разве нет? Потому что… потому что не люба я тебе, не мила. Не слишком ли великое усердие? Но это ведь он начал эту странную игру между ними, пожалуй, ещё когда присылал Довакина и послов с предложениями сдать Солитьюд и полностью покориться — и продолжил, дозволив составить брачный договор, не наказав за оскорбление перед свадьбой, а потом ублажая горячими ласками и заверяя, что небезразлична ему её жизнь. А она всего лишь продолжила. — Довольно изображать, будто я тебе мил. Ты, может, и впрямь влюбишься, да только и сама не поймёшь того за своей лелеемой ненавистью, — с той же усталой отстранённостью ответил он. — Ах, вот как? — она медленно вздохнула, стараясь подавить вскипевшую внутри злость, помолчала. — Ну, ладно же. Значит, я всего лишь продолжу обходиться с тобою, как подобает обходиться с мудрым старшим родичем и супругом. — Уж постарайся. Той ночью он удосужился лечь к ней спиной и ни разу не прикоснулся, даже ворочаясь. За следующие три с лишним дня они успели несколько раз искупаться в горячих и холодных, пахнущих жирной грязью, водорослями, серой и ещё невесть чем зелёных, белых, до дна прозрачных и многоцветных прудах и озерцах, поглазеть на извергающие кипящую воду и пар источники под названиями «Скачущий ведьмак» и «Старый воитель», окружённые белыми безжизненными полями парящей и дымящей почвы, не менее трёх раз почувствовать мелкое дрожание земли под ногами, увидеть, кроме вольно пасущихся коз, овец и оленей ещё и сопровождаемое великанами стадо мамонтов, стадо туров, горного льва, саблезуба, многочисленных аистов, цапель и лебедей, не меньше десятка лохматых носорогов, а также отведать мамонтового сыру, который наменяли у тех самых великанов, и немного поохотиться. По правую руку лежали в сизой дали Пики Ледяного Ветра, переходившие где-то совсем далеко в горы Велоти. Деревни и постоялые дворы встречались всё чаще, поля и виноградники пестрели всё ярче, да и встречных путников заметно прибавилось. Несколько раз кружили вдалеке над тундрой и холмами драконы. Разведчики так и не разыскали ни одного мера или человека, походившего бы на легионера, и вернулись ни с чем. Затем парящие равнины закончились, начался подъём к Бегу Исполинов, на краю которого лежала священная роща. Роща Кин, как одно из важнейших в стране мест поклонения владычице неба и ветра, издревле находилось под особым покровительством виндхельмских ярлов. Со времён почитания драконов и Сестры-Ястреба посреди здешнего взгорья высились огромные каменные прислонённые друг к другу и подпёртые столбами увенчанные драконьими и ястребиными головами рога, немалая часть которых давно рассыпалась от времени или землетрясений. А древнее святилище до сих пор стояло, множество раз перестроенное и подновлённое, и его строгие черты, острый увенчанный головой дракона конёк, уходящие в землю скаты крыши и замысловатая резьба на всех несущих столбах очень хорошо напоминали о древних атморанских истоках нордов — как и почти в неизменном виде повторяли зодчество драконьих храмов. На службе Элисиф как никогда горячо обратилась к Кинарет, в невесть который уже раз моля простить за богохульные мысли и прося направить на верный путь. Изваяние из молочно-белого алавастра с огромными лазоревыми иахонтами в выемках глаз, с изукрашенными синей, червлёной и жёлтой поливой, теми же камнями и золотом доспехами ощутимо довлело над приделом и всем храмовым чертогом. Элисиф с самого детства боялась этой суровой богини-воительницы, заступницы воинов, путешественников и охотников, грозной и безжалостной повелительницы бурь, метелей и ледяного небесного покрова, подательницы дождя и самой жизни, и теперь почтительный трепет пробрался в самое сердце, схватил за горло, скрутил внутренности. Стоявший на коленях почти у самых ног изваяния Ульфрик то и дело касался лбом пола, и его примеру, судя по шороху одежды и прочим звукам, следовали все присутствующие, кроме проводивших службу жрецов. Один раз Элисиф излишне резко наклонилась, и лоб теперь горел. Запахи ладана и воска щекотали ноздри, колени разболелись от стояния на каменных плитах, шипение свеч и голоса жрецов надсадно звенели в ушах. Солнце клонилось к западу, и многоцветные лучи всё выше поднимались по окнам придела и стану изваяния, всё ярче светились золото, каменья и полива доспехов. Наконец, сияние расцветило лик богини и добралось до глаз. Элисиф с трепетом следила, как ослепительной синевой загорелись гладкие амигдалы; раздался общий восхищённый вздох. Сама роща — сборище вековых ясеней, высоких, толстоствольных, шелестящих серёжками и светлыми листьями — расстилалась на сотни локтей вокруг. Рядом со многими из этих деревьев стояли рунные камни, повествующие о том, кем и по какому поводу оно посажено или же кто под ним похоронен. Чуть в стороне на том же взгорье лежали погребальные холмы ярлов и королей, которым путники тоже поклонились, едва успев до наступления темноты. Оставался один целый и ещё не меньше половины перехода до Виндхельма. Видя, что поклонение и удачная дорога смягчили настроение Ульфрика, на одном из привалов Элисиф спросила о давно волновавшем: — Мой ярл, хотелось бы узнать. Дозволишь ты мне заниматься дворцовым хозяйством и подготовкой к выборам? — А ты хочешь? — Так положено. С самого детства меня к тому готовили. И ты ведь вручишь мне ключи от дома, или обойдёмся без этого? — Вручу, разумеется, — буркнул он. — Как полагается по всем правилам. Но ежели ты займёшься хозяйством, то времени на куда более важное дело — на твоё обговорённое шитьё — совсем не останется. Увидев в его глазах весёлые искорки, она осторожно спросила: — Неужели нет ничего важнее, чем то шитьё? — Пожалуй что и нет. Ну ладно же. — Как скажешь, мой ярл. Почти никогда в своей жизни я не предавалась праздности… кроме месяцев осады и этого путешествия. Придётся привыкнуть. — Кожа да кости, лицо синее. Выспись и отъешься для начала. Потом посмотрим. Элисиф, ловя его взгляд, старательно улыбнулась, хотя куда больше ей хотелось презрительно отвернуться. Вообще-то, она и впрямь сильно исхудала и изнурилась за время осады, когда голодала наравне со всеми обитателями Синего дворца. Изобилие застолий в Драконьем Пределе и Миствейл прибавило сил, но худоба пока не ушла. А ведь подобной заботе от любого мужа можно было только искренне радоваться, и всякая женщина на её месте не считала бы иначе. Не служи эта забота единственной цели — устранить её от хозяйственных и денежных дел, а особливо — от придворной жизни, что позже несомненно обернётся ей большими неприятностями. — Как скажешь.