Мудрый не доверяет дракону

Леса всё больше походили на хаафингарские. Осины, берёзы и ольхи почти перевелись, потянулся перемежаемый ельниками сосновый бор с едва ли не пустым подлеском — лишь редкий можжевельник и бескрайние заросли вереска, брусники и черники покрывали песчаную землю. На некоторых скальных выступах росли целые рощицы низеньких берёзок и ёлочек вместе с папоротниками и хвощами. Редкие травы и листва осинок и берёз казались почти серебристыми в сравнении с глубокой хвойной зеленью. Кое-где сплошное море сизых и молочно-зеленоватых мхов расстилалось по полянам и взгорьям, а лощины и косогоры утопали в розовеющих шапках огненного сорняка, розово-сизых зарослях волчьего гороха, да в густо-зелёном разнотравье крапивы, малины и ежевики. Путники заночевали на постоялом дворе в городке Фьёлльдал за десяток поприщ от Виндхельма. Наутро торговцы развернули торжище с телег, явно рассчитывая на щедрость людей ярла, и Элисиф надумала прикупить для Сигбьорг вещей и украшений. Ульфрик на удивление благосклонно дозволил и отдал ей целый кошель серебряных и медяков, попутно велев не покупать ничего съестного, чтобы не нарваться на отраву. Элисиф с помощью Идгрод быстро набрала покупок по тому правилу, которому всегда следовала на любом торге: по одной-две самых дорогих вещи из каждой лавки, чтобы никого по возможности не обделить и поддержать каждого. У стеклодува нашлись три десятка больших сложновыдутых бусин — многоцветных и полосатых, с крупинками и бороздками, прозрачно-синих и прозрачно-красных, чёрно-белых и изнутри золочёных, которые ремесленник тут же нанизал на нить, а Гевьон завязала у девочки на шее. У золотокузнеца-литейщика — светлой меди, но словно золотом горящие заколки для ворота и платка, изукрашенные поливой и камушками, у торговцев тканями — отрез тонкого молочно-голубоватого шёлка на платочек. А ещё большой узорчатый закреп, чтобы не спадал с плеч плащ, который в дороге успела пошить и украсить вышивкой Хильде. У кукольников выбрала расписного деревянного конька с пышной нитяной гривой, в которого Сигбьорг вцепилась, как в величайшее сокровище. Гевьон приговаривала девочке на ухо: «Благодари госпожу, благодари!», но пока без толку, хотя та беспрестанно вертела головой и при виде каждого нового подарка со счастливой улыбкой хлопала в ладоши, а когда Элисиф спрашивала, нравится ли ей очередная вещица, то живейше кивала и смеялась. Нашлись здесь и серебряная чашечка, и гребешок из шамшита, и лосиного рога резная ложка — все эти вещицы были тут же привязаны к поясу Сигбьорг. Вообще-то, Элисиф забрала из Солитьюда все свои и торуговы детские вещи и игрушки, не желая ни оставлять их в Синем дворце, ни доверять будущим детям носить одежду Ульфрика, как и играть с игрушками, кои наверняка до сих пор хранятся где-нибудь в сундуках в покоях госпожи Ульфхильд. И хотелось, чтобы Сигбьорг выглядела достойно уже при въезде в Виндхельм и первом появлении во дворце. Когда поезд прошёл с поприще, Элисиф подъехала поближе к Ульфрику. Ретивый неожиданно зафыркал на Ночного Ветра, словно за два последних месяца не успел к нему привыкнуть, запрядал ушами, но она тут же угомонила его приказом, дёрганьем за уздечку и ударом плети по крупу. Ночной Ветер же несильно куснул Ретивого за нос при полном попустительстве Ульфрика. Элисиф поблагодарила за мешочек монет и спросила, будет ли ей дозволено держать девочку на своём седле при въезде в город. — В Рифтене ты запретил… — А если ты её не удержишь? Если вы обе упадёте и побьётесь о мостовую? Давно с коня не падала? Себя-то ты ни в коей степени не жалеешь, само собой. — Удержу. Почему я должна её уронить? На службу в день Тайбера мы благополучно доехали. Метелица — смирная умная лошадь. И я хочу, чтобы горожане увидели это дитё. Помолчав, она добавила почти жалобно: — Пожалуйста. Ты мне и без того ничего не дозволяешь. — Ладно уж, поступай, как знаешь. Не вздумай свалиться со своей Метели посреди главной дороги или на придворцовой площади. И завтра же ты раззнакомишься со всеми, с кем Йорлейф сочтёт нужным тебя познакомить, и займёшься подготовкой к приезду гостей. Уверен, они до сих пор ничего толком не сделали. — Но… А как же шитьё? — Подождёт, — он весело хмыкнул. — Такие красивые здоровые молодухи всегда хотят чего угодно, но только не заниматься домашним хозяйством. Неужели и впрямь охота тебе с утра до ночи следить за поварней и прислугой? — Я — не просто какая-нибудь молодуха, — ответила она. Вот так, взял и передумал. С чего бы? Вздох застрял в горле, в носу защипало. Стиснув зубы, она глубоко вздохнула. — Благодарю тебя, мой ярл. Сегодня очень важный день… Слёзы наконец вскипели на глазах, и она как можно непринуждённее отвернулась. — Верно, день важный. Так что во дворце не вздумай вести себя как с Ольфиной и Лайлой. Не заставляй смущаться из-за тебя. Возможно, вся её дальнейшая жизнь зависит от сегодняшнего дня. Пускай и все, кого она встретит нынче, прекрасно знакомы ей с детства или юности. Но впервые она предстанет перед всеми ними в новом столь неопределённом и непрочном качестве. — Госпожа Торгерд, верно, до сих пор не простила мне того, как я сломала Фригг запястье и ключицу в поединке. Хотя мы просто играли. Ты ведь помнишь? Он посмеялся: — Ещё бы не помнить! И прекрасно помню, как в следующем же бою Фригг сломала тебе челюсть. И как весь доспех тебе залило кровью. А мать потом не раз меня и Тову бранила, что дозволили неопытным отроковицам биться и покалечиться. Благодаря непременному присутствию при подобных поединках чаровника или жреца-целителя дети и отроки часто, не зная меры, калечились. Дочь землепашца ещё долго не смогла бы собирать сорняки в огороде и ягоды в лесу, ткать и прясть со сломанным запястьем, а Фригг тем же вечером играла на тальхарпе и клавикорде, как и Элисиф пела и рассказывала вслух пряди и вирши перед двором, в то время, как всякий другой со сломанной челюстью, рассечённой губой и выбитыми зубами вовсе не смог бы разговаривать. Вунферт тогда прирастил на место её собственные зубы и велел ещё с месяц каждый день съедать не меньше одного подия телятины, по целой рыбине и блюду мясного или сладкого студня. А нынче вышло, что тело Фригг, жгуче-красивой, порывистой и велеречивой Фригг, сожжено на погребальном драккаре, а Элисиф возвращается в Виндхельм пленницей, а вовсе не гостьей. Но обыкновенной пленнице вряд ли доверили бы управление дворцовым хозяйством, разве нет? Отогнав неприятные воспоминания, Элисиф сказала: — Госпожа Ульфхильд всегда была добра ко мне. Я помню, — вздохнула. — Благодарю тебя, мой ярл, что не желаешь позорить меня перед двором и всем городом. Не надеялась я и дожить до этого часа, говоря по правде. — Ох, да брось. Кстати, я вновь позабыл о том добром средстве для успокоения. Напомни на последнем привале. Выпьешь, — вновь он весело хмыкнул. — Если ты удумаешь рыдать ещё и перед двором, то кто же посчитает моего будущего наследника достойным править — с такой-то нежной матерью? Она невольно рассмеялась, чувствуя, как отступает напряжение. Пожалуй, всё не так уж и плохо. Очень скоро Виндхельм показался в прозрачной, словно воды горного ручья, дали. Даже за полдня пути над городом чётко виднелись лежащие на идущей к горам возвышенности столпы и пики Королевского дворца, крепостные стены и мост через Белую. Королевский дворец. Дворец Исграмора. Среди всего, что построили людские народы на Тамриэле, не было ничего старше этих камней, кроме давно сгинувшего Саартала. Как и мост через Белую, его возвели в те времена, когда драконы и люди ещё жили в Атморе, когда двемеры владели всеми подземельями северного Тамриэля и теми таинственными устройствами, что до сих пор работают в недрах гор. Ни одного другого людского государства в ту пору не существовало, а норды уже возвели свою Первую Империю. Отсюда началось Старое Королевство, здесь на престоле Исграмора на протяжении веков сидели его потомки, и многие из них носили корону Верховного короля — в немыслимой глубине времён, в Меретическую и Первую Эру, и дальше, во Вторую и Третью. Столица перемещалась в Винтерхолд, в Вайтран, потом наконец утвердилась в Солитьюде, но эти стены недвижно стояли, высокие пики дворца вспарывали небо, снега сходили и вновь падали, а люди продолжали греться у очагов и жить здесь. Ульфрик называл сердцем Скайрима Фолкрит. Но Элисиф назвала бы так именно Виндхельм. Огромный мрачный город, большую часть года заваленный снегом, продуваемый дикими ледяными ветрами с моря Призраков, ушедшие в землю каменные дома со старинными крышами, мостовые, что помнили прикосновение ног первых людей этого мира — вот он, Скайрим. Элисиф не любила Виндхельм. Нигде она не видела такого низкого неба, нигде стены не заключали в себе столько скорби и горестей, нигде здания не давили столь невыносимой тяжестью. Даже в нестерпимо жаркую летнюю пору, когда солнце пряталось если только за дождевыми и грозовыми тучами, а после дождя вокруг делалось словно в натопленной печи. Вот уже две сотни лет, со времён Красного Года Моровинда, здесь жили беженцы-данмеры, сюда же прибывали многие переселенцы из Чернотопья. В прежние времена тёмные эльфы настолько крепко входили в жизнь города и владения, что не представлялось возможным их оттуда исключить. Многие служили в банках, на чиновничьих должностях и при дворе, а Суварис почти сотню лет состояла при ярлах то управителем, то ещё на какой важной должности. Но теперь, после того, как Ульфрик объявил данмеров верными приспешниками Доминиона, их вытеснили с прежних мест. А ведь раньше ярлы даже присутствовали на праздновании Хогитума и прочих справляемых данмерской общиной торжеств. Элисиф всегда подозревала, что одной — если не самой главной — из причин травли послужил некий личный разлад с Суварис или кем-то из её родичей, что, помня о выдающейся памятливости на обиды у Ульфрика, представлялось довольно вероятным. Так же считал и дядюшка Истлод. На последнем привале они переоделись в свадебные наряды — обычай требовал въезжать в общий дом именно так. Ульфрик удосужился надеть ту самую рубаху, что сшила для него Элисиф. Заприметив это, она почувствовала себя много увереннее, а после разведённых с водой пяти капель успокаивающего зелья пришло и ясное, как морозное утро, спокойствие. Не меньше чем за поприще от примостовых врат путникам устроили торжественную встречу. Нильсин Расколотый Щит в доспехах Клинков Бури восседала на белом с золотистой гривой коне, а рядом на вороных ожидали её родители. Стайка придворных и дружинники окружали их, а игрецы с лурами, рогами и барабанами стояли в ряд вслед за воинами. Торгерд выехала навстречу Ульфрику, и, когда их кони сблизились, он подал ей руку для поцелуя, приложился в ответ к её ладони и, наконец, они расцеловали друг друга в щёки. Их отцы доводились друг другу родными братьями, но почти ничем, кроме цвета кожи и волос, эти двое не походили один на другого — Ульфрик лицом и сложением пошёл в вайтранскую породу, а Торгерд больше взяла у Данстарских. Торгерд с улыбкой кивнула Элисиф, и та, крепко ухватив Метель за гриву, потянулась, чтобы поцеловать её в щёку. Торгерд благосклонно ответила, как и Ульфрику. Дохнуло ясмином и нардом. Затем она, тепло поприветствовав Идгрод, отметила ставшее с возрастом ещё более очевидным, чем в детстве, необычайное сходство той с матерью. Присутствовали Брунвульф из клана Зимний Простор, его родич Скардан, Торстен и Хиллеви Жестокое Море со стайкой ребятишек и несколькими родичами, младший брат Галмара Рольф, Виола Джордано с несколькими племянниками, чьих имён Элисиф не помнила, мать Йора, мать Хелгирд, отец Лортхейм, прочие духовные лица, а также некоторые из родичей Йорлейфа. Оглядев почтенное сборище, Элисиф подумала, что очень здесь не хватает Атеронов с Суварис в качестве верховодящей надо всеми — как то и было бы, не занимайся Братья Бури травлей тёмных эльфов. Словно на диковинных диких зверей, поглядели на Карлию и двоих легионеров. Элисиф чуть ли не впервые с той злополучной ночи оказалась совсем рядом. Разумеется, они давно знали, кто из двоих охраняемых богато одетых женщин в этом путешествии — пленная королева, а сейчас её можно было бы узнать по длинному покрывалу золотистого виссона, по плащу с солитьюдским коронованным волком и по усыпанному жемчугом остроконечному венцу с червлёными иахонтами и гранатовыми камнями — даже высокий в синих и жёлтых иахонтах венец Ульфрика смотрелся поскромнее. Все должные расшаркивания продлились ровно столько, сколько было бы прилично, прежде чем шествие двинулось к мосту Исграмора. Всю дорогу Торгерд непринуждённо рассказывала, с каким нетерпением в городе ждали возвращения победителей, а ещё — какое смятение у Торстена и некоторых других, особенно ведших дела с Гильдией Воров, вызвало взятие под стражу и дальнейшая казнь Вересков. И какое горячее одобрение в народе. Перед самой досмотровой засадой Элисиф подозвала Гевьон с девочкой, перепоясалась, как можно туже обмотав стан поясом в семь локтей длины, уложила на ногу подушку, приняла Сигбьорг из рук Гевьон, пристроила на колене и понадёжнее примотала к себе. Ульфрик даже удосужился проследить и помочь. Потом спросил: — И на что так крепко обмоталась? И без того как осинка. — А… да так. Она постаралась, лишь бы никто не подумал, что она брюхата. Хотя, верно, это излишне? — Поснедаешь и развяжешь — жди заворота кишок. Придётся тогда Вунферту резать тебе живот да распрямлять кишки руками. А уж визгу-то будет!.. — почти игриво пояснил он. Сигбьорг испуганно захныкала и замотала головой, пытаясь отпрянуть от Ульфрика, на что тот посмеялся. Элисиф прошипела: — Не пугай дитё! И вели двигаться, ну! Преодолели долгий пологий подъём и предмостное укрепление, проехали снабжённый по краю защитными постройками широкий мост и въехали в ворота, над замковым камнем свода которых простирали руки выложенные из тысяч многоцветных камушков Дракон-Акатош, Кинарет с ястребиными крылами и Талос с мечом и прислонённым к бедру щитом. Элисиф ехала позади Ульфрика с Галмаром и Торгерд с Нильсин, рядом с Торбьорном, что в иной раз до крайности возмутило бы её — но сейчас пришлось терпеть. Горожане не жалели глоток на приветствия, бросали под ноги коням зерно и медяки, вручали воинам венички и венки цветов. Многие подкидывали в воздух чепцы, шапки и капюшоны, иные держали на плечах или над головами ребятишек. Несколько раз у Элисиф спрашивали о младенце у неё на руках, и она громко отвечала, что взяла на воспитание сироту из рифтенского приюта. Невольно Элисиф пыталась разглядеть в толпах белокожих светловолосых людей хоть одно вытянутое серое лицо с красными глазами или треугольное в чешуе и со змеиным взглядом, и не находила, прекрасно понимая, что никого из них здесь сейчас нет. Отовсюду доносилось: «Верховный король!», «Слава победителям!», «Скайрим для нордов!» Когда добрались до площади на полпути ко дворцу, Ульфрик указал остановиться и произнёс длинную замысловатую речь о своей победе, о доблести Братьев Бури, о нелёгкой осаде Солитьюда, об изгнании талморцев, о подлом убийстве Вигнара и об истреблении воров, изменников и казнокрадов в Рифтене. Элисиф то ли настолько привыкла к подобным речам, что те уже не огорчали, то ли не беспокоилась благодаря зелью. И внимательно слушала, ловя бессчётные любопытные взгляды и с нетерпением ожидая, что вот-вот Ульфрик упомянет её. И он упомянул: — В давние времена, во дни правления Верховной королевы Фрейдис, солитьюдские ярлы провозгласили себя королями и затеяли раздор, дабы отделиться от нас и самим править в своей скудной холодной земле. Раздоры длились многие века, что не мешало истмаркской и солитьюдской ветвям исграморова рода родниться и промеж друг друга, и с вайтранскими, рифтенскими, данстарскими и прочими ярлами. Королева Ульфхильд, дочь Истлода, не только доводилась внучкой ярлу Харальду Истмаркскому, но и выдала одну из дочерей за Сигурда, моего деда по прямой мужеской линии, которого все вы помните. Так что в жилах всякого скайримского ярла течёт наша истмаркская кровь — и в жилах нынешней ветви Хаафингарских. В ознаменование окончательной победы Истмарка над Солитьюдом я порешил объединить и две старших ветви исграморова рода. Элисиф, дочь Сигмунда и Эслауг, единственная родная племянница короля Истлода и четвероюродная сестра мне, теперь сядет рядом с престолом Исграмора. Он удосужился протянуть руку, и Элисиф вложила пальцы в его ладонь под нестройное, но скорее одобрительное гудение толпы. Из ближних рядов выкрикнули: — А что за ребятёнок у неё приключился? — Да! Не слыхали мы здесь о дитяте у королей! Ещё несколько голосов вопросили. Ульфрик глянул на Элисиф, кивком указал говорить, и она, подняв перед собой руку и дождавшись внимания людей, громко объявила: — Это не моё дитя, но взятое мною из приюта на прокормление и воспитание. Год назад семья этого дитяти погибла на пожарище в предместьях Рифтена, как мне рассказали, и с тех пор оно жило в приюте и кормилось помощью добрых людей. Милостивая наша матушка Мара и отец Акатош всякую женщину наделяют желанием и способностью к материнству — кои неотделимы от самой человеческой природы. А Стендарр милосердный учит нас быть щедрыми, защищать слабых, исцелять страждущих и творить милостыню. Это дитя растрогало моё сердце тем, как протянуло руки ко мне, словно к родной матери, когда я приходила в приют — а Девятеро учат нас принимать чистые порывы души и воплощать их. Наш ярл Ульфрик в своих доброте и великодушии согласился с моим поступком, и теперь это дитя рядом со мною. После такой речи мужчины, особенно воины, наверняка окончательно уверятся в её бесхребетности. Но женщин столь благочестивое напоминание божеских заветов может и растрогать. Сигбьорг же сидела смирно и тихо, но держать её становилось всё тяжелее, нога затекла, а от духоты и палящего солнца пот ручьями струился со лба, по шее и затылку, платок почти душил, дядюшкин венец раскалённым обручем давил на голову, утяжеляя и без того толстые туго скрученные по бокам косы. К счастью, порывы холодного ветра разгоняли духоту, хотя ни облачка не плыло по светло-голубому небу. Ульфрик упомянул и покушение на себя — и тут же указал плёткой на клетку Карлии. Упомянул и ранение Элисиф, а вслед за тем и покушение имперских легионеров, что дало ему повод напомнить о своём искусстве владения Голосом — и указал на двоих пленников в клетке рядом с Карлией. И в довершение заверил, что счастлив увидеть Нильсин, его возлюбленную племянницу, его наследницу, всё такой же цветущей, милосердной и любимой народом. Выстояли службу Талосу в его главном храме в поприще от дворца, службу Кинарет под открытым небом в ясеневой роще перед главным её жертвенником, поклонились праху предков в Чертоге Мёртвых, затем наведались в храм Мары. Жрецы справили службу в честь ярловой свадьбы и сопроводили шествие, потом с курением и молитвами обошли придворцовую площадь. Перед крыльцом встречали Йорлейф с главнейшими чинами: стольником, виночерпием, конюшим, начальником монетного двора, начальником печатного двора и прочими. Йорлейф передал Ульфрику при каждом движении позвякивающую связку ключей не меньше чем в двадцать штук, и тот привесил их на пояс Элисиф. Ощутив на бедре приятную тяжесть, Элисиф вновь почувствовала, как прибавляется уверенности. Слуги поднесли Йорлейфу турий рог в золотой оковке, он передал его Ульфрику, и тот надолго приложился. Народ, и прежде радостно шумевший, раскричался ещё громче. Питие выплеснулось Ульфрику на бороду и рубаху, брызнуло на мостовую. Наконец, он передал рог Элисиф, и она с осторожностью отпила. Мёд, густой и крепкий, обжёг язык, глотку и нутро словно огнём, но она, с трудом удерживаясь от кашля, вытерпела, сколько смогла. Глаза застило влагой, а в горло словно впилась раскалённая шипастая перчатка. Слуги забрали рог, а сборище на площади продолжило радостно шуметь. Она проморгалась, почти явственно ощущая, как краска для век и ресниц стекает по щекам вместе со слезами. Ульфрик поощряюще улыбнулся, шепнул: «Добре-добре», затем повернулся к своим вельможам, что дало ей время вытереть лицо платочком. После всех должных приветствий Ульфрик взял Элисиф под локоть и повёл вверх по лестнице к настежь распахнутым вратам. Торгерд, Нильсин и Торбьорн теперь шли следом. В престольных палатах ярко горели, наверное, все потолочные и настенные светильники, а у входа в два ряда выстроились слуги с горящими пламенниками в руках. Полы здесь у самого входа всегда выстилали соломой и тростником, так что пахло не только ладаном и горящим жиром, но и травами. Ульфрик с таким воодушевлением потащил Элисиф вперёд, к своему престолу, словно там дожидался Кодлак Белая Грива, чтобы возложить ему на голову Зубчатую Корону Верховного короля Боргаса. Та и обнаружилась в локте слева от высокого места —увенчанный огромными клыками проржавевший и изъеденный временем шлем мостился на высокой резной подставке. Элисиф жадно уставилась на него — и никак не могла оторвать взгляда, пока они не приблизились. Ещё до хротгарских переговоров легат Ульрике вместе с Довакином отправились добывать этот шлем для Элисиф, добыли после непростых поисков и немалого кровопролития — и именно с ним Довакин и перебежал на сторону Братьев Бури. Приметив её любопытство, Ульфрик едва ли не заговорщически сказал: «Держи себя в руках. Это моё.» Она поймала его взгляд, глубоко вздохнула. Прошептала: «Твоё, мой король. И я — твоя.» Сердце от такой наглости зашлось и затрепетало, а Ульфрик удивлённо хмыкнул, усмехнулся, и она осторожно улыбнулась, ожидая самого неблагосклонного ответа. Но он продолжил улыбаться и ей, и подошедшим родичам и вельможам. Оглядевшись, громко объявил: — Как я уже говорил перед нашим победоносным войском в Солитьюде, я не приму мантию Верховного короля, как и не надену Зубчатую Корону, пока не состоятся выборы по всем правилам, пока собрание ярлов не вручит мне высшую власть над Скайримом и пока Предвестник Соратников не коронует меня. А сегодня мы празднуем наше возвращение… Ещё некоторое время он держал речь, потом махнул игрецам, и под звуки лура, рогов и барабанов сказал Элисиф: — Ступай к своим сундукам, достань Рог Шора, мантию и прочие вещи. Ключи наготове у тебя? — Да, — в ожидании этого указания Элисиф передала Хильде ключи от своих сундуков. И теперь подозвала её и Гевьон с девочкой на руках. Йорлейф сообщил, что покои, раньше принадлежавшие госпоже Ульфхильд, подготовлены для молодой госпожи, и солитьюдские сундуки дожидаются в опочивальне и восточной горнице. Элисиф прежде никогда не видела тех покоев, и не терпелось осмотреть их, освоиться, но, разумеется, сейчас было не до того. Скоро они со стражницами и Сигбьорг поднялись туда в сопровождении прислуги. Элисиф, даже не пытаясь оглядеть стены, постель с высоким пологом, поставцы и книгохранительницы, как можно быстрее высмотрела среди сундуков нужный, открыла, и слуги по её указанию достали коронационную мантию, Рог Шора, великаншу битвы Кин и талосовы меч и щит. Велев принести для Сигбьорг и Хильде еды с поварни и уверившись, что слуги достаточно бережно держат порученные им вещи, Элисиф сгребла с постели мантию и направилась к дверям на лестницу. Время подошло ко второй страже.