Дорога истинной любви

Переступив порог зала аудиенций, Фред испытывал странное чувство. В последние несколько лет, говоря с Юпитер, он будто раз за разом возвращался в прошлое. Он вырастил не один поток юной элиты, его собственному сыну идет четырнадцатый год... но всё остается неизменным в холодном зале с бледно-голубыми стенами, голограмма с изображением Матери мерцает так же, как десятилетия назад. И, как десятилетия назад, Мать требует от элиты новых и новых достижений, не считаясь с личными чертами характера, со слабыми и сильными сторонами. Ради блага Амой можно пожертвовать кем угодно и чем угодно - вот основной принцип, на котором столетиями держалась власть. - Ты изменился в последнее время, Фредерик, - ровный и спокойный голос остался прежним еще с тех пор, когда юный блонди принимал свой пост. - Рука времени уже коснулась тебя. Блонди склонил голову. - Я еще достаточно силен, чтобы служить Амой и быть опорой наследнику до его совершеннолетия. Да, неудивительно, что Юпитер заговорила об этом. Фред сам знал, что тревоги последних нескольких лет оставили свой след серебристыми нитями в темном золоте волос и первыми морщинками в уголках глаз. Взгляд уже выдавал возраст... таков удел элиты. - Амой необходимы сыновья и дочери, безусловно верные ей. Я рассмотрела твои предложения насчет молодых элитников, чьи родители не оправдывали моего доверия, и согласна дать им шанс. Но, к сожалению, я не могу разрешить отправить Герберта Кейджа на заслуженный покой. Фред предполагал, что Мать вновь будет оправдывать наставника Кейджа и требовать оставить его на посту, но почему-то именно сейчас эти слова причиняли боль и заставляли усомниться в себе. Всего одно решение, но он возвращается к этому разговору год от года, и никак не может убедить Юпитер, не может спасти детей, страдающих от жестоких методов чопорного старика! - Методы господина Кейджа устарели. Притом, я не раз сообщал о его поступках, которые отрицательно сказываются на здоровье будущих военных, - спокойно и уверенно настаивал он. - Чрезмерные нагрузки, которые он дает, не способствуют развитию физических навыков, действительно пригодных в бою с противником. - Но именно такие методы позволяют искоренить бунтарские порывы в зародыше. Господин Кейдж представил отчет об успехах юного Бома, и я осталась довольна. Хьюберт должен стать достойным наследником линии, намного лучшим, чем отец. Блонди потер виски кончиками пальцев. Контакт с электронным разумом год от года давался ему всё труднее. - Могу ли я надеяться на разрешение предоставить наставнику Кейджу почетную пенсию, как только Хьюберт и его однокурсники достигнут совершеннолетия? - Мы вернемся к этому разговору года через три-четыре, Фредерик. Вот и всё. Он снова не смог спасти тех, кто ему дорог! * После аудиенции Фред спустился в эосскую квартиру - добираться до особняка в Апатии не хватало сил. Снова, снова горькое чувство, что и это бывало не раз. Только раньше с ним был Эрри. Раньше было так хорошо спрятаться от всех бед окружающего мира в тепле объятий и закрыть глаза, слыша тихий голос, напевающий какую-нибудь древнюю песню. Уже с полгода Фред не посылал вестей на Мирайю. Корил себя за то, что сдался, что боится признать правду, боится сообщать элитникам, навсегда оставившим Амой ради новой родины, как растут их дети, какие трудности преодолевают. Убеждал себя - это ради их же блага, трудно предсказать, на что способны отцы и матери, у которых сердце болит в разлуке. А сейчас не время для нового бунта. Нескоро это время придет! Но всё равно - это был шаг назад. Это было отступление, за которое ему было стыдно и перед ушедшими, и перед живыми. Стыдно перед любимым. "Эрри, если бы ты только знал!"... Он забылся тяжелым, неспокойным сном, от которого его пробудил звонок на мобильный комм. Это был Руфус Дин, но говорил он в непохожей на привычную манере, будто издалека. - Господин Салас, простите, что беспокою вас. Но я больше не знаю, к кому обратиться. Всё случилось так неожиданно... - Что случилось? - с участием спросил Фред. - Отец умер. Сегодня утром. Ничего не предвещало, наоборот, он прекрасно себя чувствовал. Вы же знаете, как он следил за собой, как себя берег!.. Каждый день занимался гимнастикой и медитировал, а сегодня... сегодня он просто занимался этими дженовийскими практиками, как обычно, а потом меня позвал фурнитур, сказал, что папа лежит совершенно неподвижно, и лицо изменилось... Не верилось. Просто не верилось. Из всего синдиката Вольфганг казался самым выносливым. Будто тростник, во всех жизненных бурях он гнулся только для того, чтобы вновь подняться и тянуться ввысь. Почему же теперь?.. - Я приеду, через полчаса уже буду у тебя. Если хочешь, останусь на целый день, - тихо сказал блонди. - На целый день не стоит, у вас ведь сын младше меня, как он останется один? - рассудительно, даже слишком рассудительно, ответил Руфус. - Но если вы приедете, я буду очень благодарен. Всё так внезапно произошло... когда Николас позвал меня, я еще думал, что это просто приступ... мы вызвали врачей... нет, я не могу об этом говорить по телефону, лучше приезжайте. Эта отстраненность внушала тревогу. Лучше бы юный Дин плакал или гневался на судьбу, чем такое ледяное спокойствие - именно за такой маской, как правило, бушует адский огонь, выжигая душу изнутри. Приняв лекарство от головной боли, Фред поспешил в особняк линии Дин. Сочувствие намного легче выразить, говоря с глазу на глаз. И никакие, даже самые взвешенные и продуманные слова, не заменят теплых дружеских объятий.