Семейное дело

Глава четвёртая. Брат и сестра Достигнув возраста, достаточного для хотя бы поверхностного понимания человеческих отношений, Гакт увидел, что его родители друг друга не любят и вряд ли когда-нибудь любили. В их семейном доме никогда не жила любовь. Холодная и чопорная, как леди из романа Диккенса, мать не умела или не хотела выказывать детям свою любовь и нежность. Отец же и вовсе не придавал значения таким мелочам. Место любви и ласки занимали строгость, запреты и лекции о морали. За всю свою жизнь Гакт ни разу не услышал от родителей ни слова одобрения или утешения. Слезы встречались холодным и строгим: «Ты мужчина! Мужчины не плачут!», даже больной, он не получал ничего, кроме распоряжений: «ляг в постель», «выпей это», «съешь то». В жару и бреду ему снились кошмары, он просыпался от собственного крика и звал мать. Та приходила и пыталась успокоить его. Но и обнимала сына она как-то холодно, точно не умела этого делать. Ребенок хватал ее за руки, цеплялся за плечи, плакал, захлебываясь слезами, а мать в ответ только рассеянно гладила его по волосам и просила успокоиться. Она просто не знала, что делать с этой бурей. Гакт рос болезненным, странным, при этом имел бешеный нрав и был неуправляемым. Родители смотрели на это странное существо и стремились уместить его поведение в хоть какие-то рамки. Чтобы найти применение его неуемной энергии, бушевавшей в нем, они усадили его за рояль. Но беса, вселившегося в него, укротить не удалось. Чем старше становился Гакт, тем больше ему запрещали: система запретов казалась его родителям единственным способом приструнить мальчишку. Бывая в гостях у одноклассников, Гакт видел, что большинство семей похожи на его собственную, но были и другие семьи — семьи, где дети купались в родительской любви. Как он завидовал им! Конечно, это были нормальные дети, но… Долгое время Гакт ревновал родителей к сестре, полагая, что её они любят больше, но, став старше, понял, что едва ли это было так. Кейко была первым ребенком в семье и получила всё, что прилагается к этому статусу: младшего брата и огромное количество надежд, которые она не смогла оправдать. Согласно всем приметам и чаяниям молодых супругов, первым должен был родиться мальчик. Молодые родители ждали сына, первенца, наследника. Но родилась девочка. Мать по неопытности или из отсутствия чувства такта не умела скрыть своего разочарования. Вся жизнь Кейко прошла под знаком этого разочарования. Сколько могла, она отрабатывала свою провинность: примерно училась, выполняла все просьбы и поручения родителей, возилась с братом, когда он болел (хотя и ненавидела его со всей беспощадностью старшего и доселе единственного ребёнка), никогда не перечила отцу и матери, — но все старания были напрасны. Она могла быть идеальной дочерью, но родителям нужен был сын… Но и её брат стал для родителей не меньшим разочарованием, чем она. Старший сын и наследник рос болезненным, хилым, при этом имел бешеный нрав и неуемную фантазию. Ему приходилось жить в мире живых мертвецов, уворачиваться от отцовской палки и ежечасно справляться то с подступающим жаром, то с носовым кровотечением. Кейко испытывала к нему чувство, более похожее на сочувствие, чем на сестринскую любовь. Она жалела его, но едва ли была хоть сколько-нибудь привязана к нему. Когда он вырос достаточно для того, чтобы иметь более серьезные провинности, чем россказни о покойниках, отношения брата и сестры стали походить на отношения двух подельников, связанных друг с другом не столько личной привязанностью, сколько необходимостью. Они прикрывали грешки друг друга, не сознавались в том, кому принадлежит та или иная запретная вещь. Как старшая, Кейко отвечала за брата. Гакт додумался до того, чтобы перерезать в рояле пару струн — не уследила; выйдя утром из дома, он не дошел до школы — не проконтролировала. И так далее. Брат убегал из дома, не делал уроков, грубил учителям, ввязывался в драки, а чуть позже — не пропускал ни одного миловидного женского личика. Родители едва успевали заминать один скандал за другим, и над головой Кейко громом раздавались упреки в недостаточном радении о воспитании брата. Она молча выслушивала это, бросала на брата тяжелый взгляд, а по ночам ревела в подушку. Брат же, инстинктивно чувствуя вину за то, что ей так за него достается, платил ей чем мог. Он покрывал ее тайные свидания, прятал у себя в комнате ее сигареты, дарил ей разные мелкие подарки. По сути своей, их отношения были сделкой: если ты не скажешь, то и я не скажу. В то время Гакт был гораздо сильнее привязан к сестре, чем она к нему. Он восхищался ею: он была одной из самых умных и красивых женщин в его тогдашнем окружении; к тому же, она была единственным человеком в семье, с кем он мог нормально разговаривать и кто никогда не осуждал его. Она часто подтрунивала над ним, могла отвесить подзатыльник за какую-нибудь сломанную или взятую без спросу вещь, но от нее он никогда не слышал фраз типа «разве так делают хорошие мальчики?» и «ты ничтожество, что может из тебя вырасти?!». Продлись период их заговорщической дружбы чуть дольше, они бы стали настоящими друзьями, но Кейко вышла замуж и покинула родительский дом. Гакт остался один на один со своими демонами. Связь с сестрой была потеряна: переписки они не вели, а во время её редких визитов они почти не бывали наедине, что не давало им возможности более или менее нормально поговорить. Не дождавшись совершеннолетия, он сбежал из дома. Выходя замуж, Кейко имела одно желание — уехать от родителей. Конечно, она могла бы, как многие японки того времени, найти работу и обеспечивать себя сама, тем самым освободившись от родительской опеки, но в их консервативной семье не одобрили бы такой образ жизни, а просто сбежать она не решилась. Она полагала, что замужество избавит ее от родительского гнета, но очень скоро поняла, что не стоило менять одно на другое. Она не любила мужа, и единственной радостью для нее стало материнство. Прислушиваясь к жизни, зарождавшейся внутри нее, она удивлялась, как это ее мать могла быть так холодна к детям: ей казалось, что это существо, которое пока еще нетерпеливо ворочалось в ее животе, не может не вызывать любви и нежности. Ей нравилось быть беременной и заботиться по маленьких. Даже нелюбимый муж не был ей противен в то время. Иногда ее терзал страх, что она будет так же холодна и неласкова, как и ее мать, но этого не случилось. Хотя она и не баловала своих детей, но и не упускала случая лишний раз сказать им доброе слово, поцеловать или обнять. Она умела быть строгой и требовать от них послушания, но умела быть и нежной, с удовольствием играя с ними или рассказывая им сказки. Отношения с мужем со временем становились все хуже. Когда она выходила замуж, то хотя бы уважала его, теперь же она глубоко его презирала. Ей было противно ложиться с ним в одну постель, сидеть за одним столом. Она родила от него двоих, но считала его безвольным, глупым, а временами просто жалким. Даже тот факт, что этот человек был отцом её детей, ничуть не умалял его недостатков. Жить с ним она больше не могла. Оправившись от последних родов достаточно, чтобы жить самостоятельно, она объявила супругу, что уходит от него. Супруг не стал возражать. Как ни тяжело ей было самой теперь со всем справляться, она не жалела о случившемся. Трудности не пугали ее. Она справлялась. Двое погодков и мать-одиночка! Но она не позволяла себе тонуть в жалости к себе. От бывшего мужа она получала алименты; квартиру делила со старой подругой, которая охотно ей помогала. Кейко была хорошо образована и не боялась работы, так что на жизнь ей хватало. В конце концов, рассуждала она, лучше так, чем с мужчиной, которого не только не любишь, но и презираешь. Она искренне радовалась — всему. Дети были здоровы, у нее было жилье, достаточно — хотя и не так уж много — денег, интересная работа, друзья. Изредка случались романы, быстротечные и ни к чему не обязывающие. Она была почти счастлива. Уж точно счастливее многих… Ее огорчало только то, что родители не жалели сил и времени на то, чтобы упрекать ее в таком неблаговидном поступке. Впрочем, ничего другого она и не ждала. Зато после перерыва в несколько лет она снова начала общаться с братом. Она знала от родителей, что он сбежал из дома и редко даёт о себе знать. Сама она его не искала и встретила совершенно случайно. Семейное воссоединение вышло довольно неловким. Однажды подруга уговорила Кейко пойти в хост-клуб. («Тебе нужно отдохнуть и развеяться!») При виде сестры Гакт не подал виду, что растерялся; однако всё-таки уличил момент, чтобы попросить её больше сюда не приходить. «Тем более, — добавил он, — что я скоро уволюсь. Я буду петь в группе». К наполеоновским планам брата Кейко отнеслась скептически. Она помнила, как трудно было его заставить сосредоточиться на чём-то. Его сообщение о том, что он собирается петь в группе, вызвало у неё улыбку. Но всё-таки, думала она, это лучше, чем хост-клуб. Они часто виделись теперь. Хотя у каждого была своя жизнь, мало чем связанная с жизнью другого, у них нашлось немало тем для разговоров — гораздо больше, чем во время пребывания в родительском доме. В конце концов, их отношения стали тем, что обычно представляют из себя отношения брата и сестры. К племянникам Гакт проявил самый искренний интерес и иногда даже соглашался посидеть с ними. Однажды Гакт представил Кейко свою жену. Это была маленькая и хрупкая девушка, довольно красивая. Кейко смотрела на нее и пыталась понять, почему эта девушка вышла за мальчишку, у которого из достатка были только непомерные амбиции и легкая форма шизофрении. В отличие от Гакта, девушка не выглядела влюбленной или хотя бы очарованной, ей не нужно было сбегать из-под родительской кровли или получать вид на жительство (он, по ее словам, у нее уже был). Очень скоро стало понятно, что инициатором этого брака стал Гакт, который так был влюблен в свою жену, что ничего не соображал. Отец, услышав о женитьбе сына на кореянке, пришел в ярость. Мало того, что тот удрал из дома, так еще и женился на… кореянке. Дочь развелась, имея четверых детей, а сын женат на иностранке! Послал бог детишек! От злости старик чуть ли не впервые в жизни заболел. Болезнь казалась опасной, и мать попросила детей приехать — никто не знает, что может случиться. Дети (и внуки, конечно) навестили его, и впервые за долгое время все почтенное семейство собралось за одним столом. «Надо же, мы даже были похожи на семью!» — сказала Кейко брату, когда они остались одни. Гакт согласился с ней, а после доверительно сообщил, что разводится с женой. «Мы больше не должны быть вместе, — сказал он. — Не думаю, что я создан для семейной жизни. Я женился на ней, потому что думал, что так правильно. Разве не так делают все влюбленные? Но у меня нет денег даже на то, чтобы сводить ее в ресторан в ее день рождения. Что уж говорить о более важных вещах? Никогда больше не женюсь! Семейная жизнь гораздо сложнее, чем кажется». От развода Гакт оправился довольно быстро и сосредоточился на музыке. Его карьера шла в гору, он работал не покладая рук. Наблюдая за ним, слушая его разглагольствования о прекрасном будущем, его сестра невольно восхищалась им. Наверное, впервые в жизни она могла сказать, что любит брата и уважает его. Он уже не был тем мальчишкой, которого она помнила. Он твёрдо шёл к своей цели, и постепенно Кейко стала не меньше, чем он, верить, что его ждёт большое будущее. Когда Гакт перебрался в Токио, они стали переписываться. Письма писали не часто, но регулярно. В одном из писем Кейко сообщила брату, что собирается замуж и сразу после свадьбы переедет вместе с мужем в Токио. Впервые со времён девичества она была влюблена. Её муж представлялся ей воплощением всего того, о чём мечтает почти каждая женщина. Однако брат не разделил её восторгов. Он на несколько дней приезжал в Киото, Кейко познакомила его со своим женихом. После Гакт прямо и без обиняков заявил ей, что считает ее благоверного непорядочным, заносчивым и насквозь фальшивым. Кейко резко оборвала такие речи. Никаких оснований для подобных выводов у Гакта не было, — тем тяжелее было потом убедиться в его правоте. Когда муж первый раз поднял на нее руку, она стерпела молча; во второй — дала сдачи. Но этим дело не кончилось. Он часто раздражался и срывался на ней. Однажды она в пылу очередной ссоры заявила, что уйдёт от него. Он умолял, она простила. Иногда она жалела о своей мягкости. Но она любила его! И он был таким добрым и заботливым! И у детей должен быть отец — пусть и не родной, и проч., и проч. Как и многие женщины в подобных ситуациях, она тешила себя надеждой, что однажды всё изменится и в доме воцарится мир. Но ничего не менялось. Замкнутый круг разорвало вмешательство брата. Увидев синяк у неё за ухом, он ни о чем не спросил. Муж Кейко был довольно крупным и сильным, но с привыкшим драться на улицах Гактом справиться не смог. В ходе драки Гакт сломал ему руку — вышло это, конечно, случайно, но исход боя решило. Только увидев, как противник скулит от боли, прижимая руку к груди, он заговорил: «Если ты еще раз!..» Потом он повернулся к сестре: «Какого чёрта?! Тебе негде жить или что?! Я же твой брат, чёрт побери! Ты думаешь, я бы заботился о вас хуже, чем этот сукин сын?!» Он никогда не напоминал сестре о том, что говорил ей до свадьбы. Возможно, он и сам забыл о своих словах; возможно, считал, что и без этого его сестре хватит. Второй развод дочери вызвал у родителей реакцию еще более негативную, чем первый. Досталось и брату: подбил сестру на такое дело. Кейко набралась храбрости и рассказала матери о причинах случившегося. В ответ она услышала: «Надо было терпеть! Он твой муж». Больше Кейко не пыталась оправдываться. Теперь, когда мать сама собиралась развестись, она не изменила своего мнения, и это злило Кейко, о чём она говорила брату весь вечер. Гакт терпеливо слушал сестру и не пытался спорить с ней: она была права в своей обиде. Но ему, в отличие от сестры, казалось странным не то, что родители разводились, а то, что они делали это только сейчас.  — Разве они были когда-нибудь счастливы? — спросил он. — Ты никогда не думала, что, в сущности, они только мучились всю жизнь?  — Ты прав, конечно, — ответила Кейко. — Но ты же понимаешь, что злюсь я на них не за это.  — Да, понимаю…  — Но, честно говоря, я никогда не думала, что до такого может дойти, в нашей-то семейке, мы же такие добропорядочные!  — Честно говоря, я тоже. Но всё-таки это вполне закономерно. Я никогда раньше об этом не задумывался, но сейчас мне кажется, что они к нам всегда так относились потому, что не любили друг друга. — Он помолчал, закурил. — Что за радость связывать свою жизнь с человеком, которого терпеть не можешь? И отец хочет, чтобы я тоже прошёл через это! А ради чего? Поддержать престиж семьи? — Конечно. Сколько можно позорить семью, крутить задницей на сцене и трахать в гримерке фанаток? Пора браться за ум, братик.  — Я не трахаю фанаток, тем более в гримерках!  — Если так, то какой, вообще, смысл заниматься музыкой?  — Тебе бы только смеяться надо мной. Забыла, что это твое дурное влияние сделало из меня хулигана, прогульщика, хоста и то чучело, которое вертит задом на сцене?  — Твое дурное влияние и вовсе разрушило мой брак, — парировала сестра.  — Значит, квиты, — ответил Гакт, открывая новую бутылку. — Выпьешь еще?  — Да, спасибо. Интересно, отец уже подобрал тебе невесту?  — Надеюсь, нет, — мрачно сказал Гакт.  — Ну, может, всё не так страшно? Вдруг вы влюбитесь друг в друга с первого взгляда? Если мне не повезло, то это не значит, что у тебя должно быть так же… — Хочется верить. Но с моим везением и любовью отца ко мне это будет жирная старая дева без капли ума. Я готов поспорить на свою машину, что так и будет! Прекрати смеяться!  — Ладно, — ответила сестра. — Ставлю что угодно, что такого страшилища даже отец не найдёт! Дня через два Гакт получил от отца письмо, в котором тот просил срочно приехать — нашлась невеста.