Семейное дело

На Окинаве время словно бы замедлялось, и Кейко всегда, когда приезжала сюда, быстро теряла счет времени. Дни сменялись днями, и Кейко чувствовала себя спокойно. Она ничем не занималась — только гуляла, спала чуть не до обеда и даже не думала корить себя за леность и праздность. Вестей от брата все не было, и она уже перестала их ждать. Она успокаивала себя тем, что если бы что-то плохое случилось, она бы уже знала об этом: плохие новости всегда распространяются быстро. Мать и бабушку она почти не видела: если со второй ей бы хотелось побыть немного, то первую она старательно избегала. Кейко неохотно призналась себе, что злится на мать: это ее посетила идея женить сына; к тому же, Кейко боялась проболтаться матери о том, что происходит. Она старательно избегала разговоров о брате и его делах, но прекрасно понимала, что мать-то ей удастся обмануть, но бабушка… Однажды утром бабушка позвонила ей и приказным тоном велела прийти. Кейко повиновалась. Матери дома не оказалось, и они были вдвоем — как Кейко и хотелось бы. Бабушка недаром пользовалась репутацией ведьмы. Она была единственным человеком в семье, кого Кейко и Гакту никогда не удавалось обмануть, и Кейко прекрасно понимала неизбежность откровенного разговора. Мать, привыкшая беспрекословно подчиняться во всем отцу, ни о чем не спрашивала и не спросила бы никогда. Бабушка водить себя за нос не даст. Неожиданный приезд дочери и внучки не мог не навести ее на мысль о том, что в почтенном семействе происходит что-то неладное. Кейко ждала теперь только начала задушевной беседы. И как только были произнесены все необходимые приветствия и дежурные фразы, почтенная дама не стала ходить вокруг да около. — Ну, что натворили твои брат и отец? — спросила она, прямо глядя внучке в глаза. — Это не вина брата, — мягко возразила Кейко. — А отца надоумила мать… Кейко вздохнула и, не вдаваясь в некоторые неприятные подробности, рассказала всю историю неудачного сватовства. — Вот значит что… Твой отец нашел змеиное гнездо, а брат разворошил его. — Не он начал тыкать в это гнездо палкой… — Кейко услышала в своей реплике ворчливые нотки и подумала: «Я всю жизнь буду его защищать, наверное… Даже от вполне справедливых обвинений». — Он придурок, конечно, но… — Тогда почему ты злишься на него? — Я не злюсь! — Кейко нахмурилась. — Он был груб со мной перед отъездом, но я не злюсь. «Еще как злюсь, братец», — подумала она и стала, подгоняемая пристальным взглядом темных окинавских — точно таких же, как у нее и брата, — глаз, рассказывать, осторожно подбирая слова, о том, что случилось накануне ее отъезда. Сначала она надеялась скрыть это, но теперь понимала, что придется выложить все карты на стол — бабушка от нее просто так не отстанет. Посвящать пожилую родственницу в интимные подробности своих отношений с мужчинами ей не хотелось, но иначе было бы невозможно объяснить, из-за чего они с братом так круто поссорились. Однако личная жизнь внучки почтенную даму мало волновала — чего никак нельзя было сказать о пистолете в кармане ее внука. — И ты вот просто взяла и уехала, оставив брата одного? — грозно сведя брови, вопросила бабушка. Кейко поперхнулась. — Он так решил, — хрипло сказала она. — Сказал, что это — мужское дело. — Мужское дело, — передразнила бабушка. — Я понимаю твою мать: она может уехать от мужа — все равно скоро разойдутся. Но ты и твой брат! У него нет никого, кто бы присмотрел за ним. Только ты. Ни жены, ни девушки… — Я не знаю подробностей, — перебила Кейко, — но Ю-кун писал, что у брата появилась подруга. Думаю, она и присматривает за ним. Не думай, что я просто бросила его на произвол судьбы. Если бы что-то случилось, Ю-кун уже сообщил бы мне… — Если ты так уверена в этом… — Нет, я не уверена, если честно. Но он сам настоял, чтобы я уехала. Я уже говорила тебе, что мы поссорились… Если бы он меня не заставил, я бы не уехала. Он такой упрямый! И эта история с Ю-куном…. Бедный Ю-кун! — Ты все равно должна была остаться. Видишь, как он заботится и беспокоится о тебе. Но он не понимает, что ты нужна ему. — Я так не думаю. Честно говоря, я бы только мешала ему. Он знает, что я в безопасности, пока я на Окинаве. — Вздор! Ты здесь, и он там один. Что, если он, правда, убьет этого человека? Вы пожалели сердце матери и прислали ее сюда, под мое крыло, так вам и ей спокойнее, — но что будет с ее сердцем, если ее сын окажется в тюрьме? А что будет с тобой и твоими детьми? Забыла, в чьем доме ты живешь и на чьи деньги они учатся? — Кейко вздохнула, а бабушка продолжала: — Вы оба, вы всегда были такие… не могли друг без друга. Ты хоть и говорила, когда была маленькая, что ненавидишь его, но в обиду не давала. Всегда защищала его и перед родителями, и передо мной. А сколько раз он тебя выгораживал! Ты думаешь, я старая, меня легко было обмануть. Но я все видела. И не показывала виду, потому что понимала: для вас так лучше, вы должны быть заодно. Сколько бед вы натворили, когда были врозь! Одни только ваши смехотворные браки и разводы чего стоят. Твоя мать хнычет, что дочь-разведенка ее порочит… Можно подумать, хоть один из твоих мужей этого не делал! Твой брат тоже хорош! Ни кола ни двора, а туда же — жениться! Ты что не видишь, какой он дурной?! Что он творит без тебя! — Он уже взрослый, — вяло возразила Кейко, понимая, что бабушка права: без нее, без старшей сестры, брат вляпается в еще большее дерьмо. — Взрослый! Он никогда не станет взрослым. Ты помнишь, каким он родился и рос. Это навсегда, Кейко. Беда в том, что только тебя он будет слушать. Мать твоя может сколько угодно хвататься за сердце и падать без чувств, а отец — хвататься за палку, — он по-настоящему слушает только тебя и меня. Иногда ему нужно дать хорошую затрещину, чтобы пришел в чувство. А это можем только ты да я. Но я уже старовата для этого. А ты, ты можешь! Мать твоя только и умеет, что обморок разыгрывать. Всю жизнь такая малахольная была, как мои сестры. Кейко прекрасно знала эту бабушкину песню. Жесткая и властная, она не могла не задеть более мягкой и послушной дочери. Сама бабушка, рано овдовев, быстро научилась быть самой себе хозяйкой и отвечать за себя и детей, а равно и за «малахольных» сестер. Кейко много раз слышала от нее, что они похожи: обе сильные, обе независимые («Обе можем дать пинка Гакту», — добавляла мысленно Кейко.), обе живут без мужей. Кейко была приятна такая явная симпатия бабушки, но она была не согласна с ней: мать она считала какой угодно, но уж никак не малахольной и слабой. Она, конечно, во всем слушалась мужа, но как строга она бывала с детьми!.. И эта ее вечная холодность, которая так мучила Кейко в детстве. — Если бы не ты, — продолжала меж тем бабушка, — и не я, кто знает, что стало бы с твоим братом! Когда он родился, когда стало ясно, что он нездоров… Ты не знала этого или не помнишь, но они хотели его отдать совсем. Кейко помнила это весьма смутно. Туповатый, с ее точки зрения, братец сильно мешал ей. Ей было лет десять или меньше. В доме стали заходить разговоры, которые долетали до Кейко только в виде обрывков, но она чуяла, что что-то нависло над детской, которую они тогда, еще на Окинаве, делили с братом. Из комнаты родителей доносились голоса: отец, мать и бабушка спорили о чем-то, и Кейко могла разобрать только обрывки фраз. Но интонации ребенок чувствовал безошибочно: она хватала хлопающего глазами и ничего не соображающего брата, прижимала к себе и шептала, словно в каком-то гипнозе: «Я тебя не отдам, я тебя не отдам, я тебя не отдам». Однажды за этим занятием ее застали бабушка и мать. «Вот видишь! — сказала бабушка матери, будто подводя итог какому-то спору. — И хватит об этом!» После этого споры прекратились — по крайней мере, до Кейко их отголоски больше не долетали. Гакту она об этом никогда не рассказывала. Знал ли он? Бабушка могла бы рассказать… — Ты всегда заботилась о нем. Вы могли ругаться и спорить, ссориться и даже драться, но в конечном итоге вы всегда были заодно. Это ты замазывала ему ссадины на разбитых коленках и вытирала кровавые сопли. Ругалась, конечно, при этом такими словами, каких я даже от пьяных матросов не слышала, но вытирала. И как он с кем-то подрался из-за тебя… Хотя это и не при мне уже было, а все-таки… Этот эпизод из их отрочества Кейко вспоминать не любила. Гакт тогда показывал характер и якшался с какой-то нехорошей компанией. Как-то они сидели в парке недалеко от дома — бездельничали, курили, пугали выкриками прохожих. Время было уже позднее, и Кейко было велено привести брата домой: кто-то из соседей видел его и сказал родителям, те пришли в ярость: мог бы позорить семью подальше от дома! Еще издали завидев ее, компания начала улюлюкать и гнусно хихикать. Кейко никогда не была трусихой, к тому же она злилась на брата, и эта злость придавала ей сил. Она подошла к компании и громко потребовала у брата идти с ней. Он молча закурил и покачал головой. Она злобно бросила ему что-то насчет отца и неизбежного наказания и уже хотела уйти, как вдруг началась потасовка. Кто-то из приятелей Гакта сказал ей грубость, остальные загоготали и подхватили остроту. Прозвучала еще одна грубость, хохот стал громче. Кейко посмотрела на брата и увидела, что лицо у него потемнело, а глаза сделались черными. Он ничего так и не сказал. Молча поднялся, подошел к наглому приятелю и точным движением съездил ему по физиономии. Началась драка. Дерущихся попытались растащить их же товарищи, но унять разбушевавшегося Гакта! — Это я помню, — сказала Кейко. — Ты знаешь, я бы не хотела сейчас оставлять его. Но он будет в ярости, если я вдруг вернусь в Токио. Он очень боится за меня. Да и я тоже, если честно. Этот тип, Хирото, может быть очень опасен. — Он нашел тебя в Токио, что если найдет здесь? Брат и его друг далеко. Кто будет тебя защищать? Я и мама? Вы должны быть вместе, Кейко. Вы тесно связаны друг с другом. Ни один из вас не может без другого, нравится вам это или нет. А если он будет злиться, скажи ему, чтобы позвонил мне. Я ему сама все объясню. Кейко невольно улыбнулась. Досталось бы Гакту от бабушки, ох досталось бы! Только ради этого стоило возвращаться в Токио!

***

Телефон пискнул и озарил неверным светом тумбочку, на которой лежал. Гакт протянул руку и прочитал входящее сообщение. Оно было коротким и содержательным: «Я возвращаюсь в Токио. Встречай меня завтра вечером». Кейко не могла сидеть на одном месте! Ей нужно вернуться и во все вмешаться. Что еще доложил ей Ю? Гакт вздохнул и положил телефон на место. Повернулся на спину. Спящая рядом с ним женщина на мгновение проснулась, мурлыкнула что-то и обняла его. «Что-то случилось?» — прошептала она. «Моя сестра приезжает завтра. Придется ее встретить. Спи», — шепнул он в ответ, осторожно перебирая ее волосы. «Не хочу спать», — отозвалась она. Он притянул ее к себе и поцеловал. «Я тоже уже не хочу спать», — сказал он. Хорошо, что Кейко приезжает не утром: можно потратить ночь на что-то более интересное, чем сон.