Трое в дирижабле, не считая собаки

Ближайшим к поместью городом, где делал остановку «Левиафан», была Льеида, расположившаяся у подножия Пиренейских гор, и Эрминьо пришлось приложить изрядные усилия, чтобы не опоздать. Оказалось, Эстебан отвратительно держится в седле, да и обе лошади невзлюбили его так страстно, что он теперь щеголял полуоторванным рукавом своего пижонского пиджака. К счастью, копытом ему не досталось – несмотря на свои габариты, Эстебан был весьма ловок. Хотя Птаха очень старался, танцуя на задних и размахивая передними, как заправский боксер. Эрминьо быстро надоел этот цирк, и он строптивую лошадь очень умело приструнил, не забыв как следует оттянуть по крупу. Жеребец внял голосу разума и подчинился, подставляя спину под немалый вес Эстебана. Зато рыжий Тинто самого Эрминьо всю дорогу выкаблучивался, шарахаясь от своего собрата как от чумного. И впереди ему скакалось неуютно, вечно за плечо норовил оглянуться, кося так, что дороги не видел и спотыкался как трехногий. А уж сзади и подавно – скорость резко падала, и никакие волшебные пенделя вкупе со шпорами особо не помогали. Пришлось исхитриться и ехать бок о бок, страхуя слегка заваливавшегося от хорошего галопа Эстебана и контролируя обоих вредных животных, которым Эрминьо грозил по окончании пути живодерней. На узкой горной дороге в такой парной композиции было не всегда удобно. Особенно если сквозь заросли продираться. Так что к причалу Эрминьо прибыл совершенно измотанный, оцарапанный и трясущийся от злости. С трудом слез со своего Тинто, швырнул поводья, совершенно не заботясь о дальнейшем, и, печатая шаг, последовал по трапу на борт. Если ему сейчас хоть слово поперек скажут – развернется и уйдет, с облегчением и чистой совестью наплевав на сестру и ее интрижки. Эстебан будто учуял его состояние. Ловко избавил лошадей от притороченных чемоданов с вещами, оставил груму указания насчет того, как вернуть сей ненадежный транспорт в родное поместье, и нагнал Эрминьо у входа. Где предотвратил стычку со стюардом, который уже нервно косил на гневно дышащего сквозь зубы, но упорно молчащего господина и тянулся к свистку, дабы вызвать подмогу покрепче. Эстебан расшаркиваться не стал, просто подпихнул Эрминьо чемоданом внутрь, чтоб не задерживал очередь, и показал служащему проездные билеты, которых тот безуспешно добивался от этого странного пассажира. В необъятном чреве «Левиафана» Эстебан не изменил своей тактике. Толкал Эрминьо в спину, а то и в зад, пока по бесконечным коридорам и лестницам они не добрались до предпоследнего яруса, где располагались их каюты: Исабель расщедрилась на полулюкс. Эрминьо отмер только в своей комнате и, злобно сверкая своими чернющими глазами, кинулся на Эстебана, как обезумевший носорог. От первого удара Эстебан увернулся со звериной ловкостью, второй пропустил, подставив каменный пресс, а от разбитого в кровь носа спасла дверь: он успел захлопнуть ее прежде, чем до него дотянулась рука, сжатая в кулак. В дверь тут же что-то глухо ударилось, зазвенело и осыпалось осколками. Этебан только посочувствовал Исабель: похоже, счет за путешествие будет расти пропорционально психозам Эрминьо. Эстебану стоило подумать над тем, как сосуществовать со столь взрывным человеком на одной территории довольно длительное время. Но это все потом, а сейчас Эстебан поторопился выбраться ко внешнему коридору, чтобы наблюдать за отплытием. На обзорной палубе народа оказалось не так много, как можно было ожидать. Наверное, потому, что «Левиафан» начал свое путешествие чуть раньше, в Британии, где был спроектирован и построен, а Льеида была уже одним из многочисленных пунктов на пути его следования. За пару недель это грандиозное зрелище приелось пассажирам, и они предпочитали иные развлечения, чем плющить нос о стекло, разглядывая, как выбирают крепкие канаты, что удерживали огромный цеппелин у земли. Эстебан задрал голову, разглядывая серебристую поверхность аэростата, причудливое переплетение тросов и балок из недавно открытого сверхлегкого металла – аллюминия, сложнейшую систему механизированных блоков, не скрытых кожухами, а напротив, выставленных на обозрение, чтобы каждый мог насладиться завораживающим зрелищем крутящихся шестеренок всех форм и размеров. Из всех существующих дирижаблей «Левиафан» был не только самым большим, но и самым красивым. Не только внутреннее убранство жилой гондолы, но и весь его внешний вид был продуман до мелочей и услаждал взор не хуже вида за окном. Эстебан проторчал на палубе почти полчаса, любуясь красотами пейзажа, что открывался с высоты птичьего полета. За это время он успел даже пофлиртовать с одной весьма занимательной пассажиркой. Впрочем, это она пыталась его ненавязчиво подцепить. Но Эстебан не повелся ни на пламенеющие в закатном солнце локоны, ни на многообещающую лисью улыбку, ни даже на пиратскую повязку на левом глазу, которой дамочка лихо щеголяла, как другие щеголяют изящно заломленной на бок шляпкой. Впрочем, кто ее знает, эту столичную моду. Может, сейчас такие украшения носят все поголовно. Эстебан хоть и считал себя эстетом, но такое совершенно не пришлось ему по вкусу. А еще от дамочки веяло агрессивностью, Эстебану же на сегодня хватило экспрессии, поэтому знакомство осталось чисто шапочным. Видя, что все ее усилия напрасны, женщина невежливо фыркнула, как весьма ретивый конь, и, махнув шлейфом узкой юбки, недовольно удалилась. Эстебан постоял еще немного, прикидывая в уме, достаточно ли прошло времени, чтобы Эрминьо успел остыть, и безопасно ли уже вернуться в собственную каюту. Эрминьо меж тем не только остыл, но и зверски проголодался, но самостоятельно голод утолить не смог. Оказалось, что Эстебан в спешке не только захлопнул дверь, но и запер на ключ. Однако в новый виток всепоглощающего гнева Эрминьо уйти не успел, удержался, а может, просто выдохся. Потому, как только Эстебан появился, просто крепко ухватил того за локоть и потащил в столовую. Зачем ему там этот увалень, когда можно было просто потребовать ключ, Эрминьо сообразил слишком поздно, и было бы нелепо Эстебана прогонять, когда они уже пришли. Тем более на виду у зрителей. За их столиком, рассчитанным на четыре места, уже сидели двое. Стюарды закрепляли пассажиров из разных кают по только им известной схеме, вряд ли учитывая пожелания самих отдыхающих. Вот им, например, досталась рыжая красотка, одетая в стиле корсара. Эрминьо едва заметно поморщился, благословляя небеса за то, что эта столичная модница ограничилась только повязкой на глаз. А то с нее сталось бы себе на плечо усадить механического попугая, который непременно выкрикивал бы что-нибудь глупое в самый неподходящий момент. Впрочем, мадам как-то живо переглянулась с Эстебаном, и Эрминьо решил, что стоит за девицей смотреть попристальнее. Может, она с виду и вертихвостка, но если с Эстебаном и правда знакома – значит, что-то тут затевается. Как бы они не спелись за его спиной, мало ли. Эрминьо не был параноиком, но бурное прошлое наложило свой отпечаток. Второй незнакомый субъект за столом казался не таким подозрительным. Может, в силу юного возраста: на вид ему было не больше девятнадцати, или из-за субтильного телосложения и общего вида бледной моли – светлые волосы, невыразительные голубые глаза. Дополняли его облик типичного студентика и соответствующие аксессуары: жилетка в цветах Оксфорда и гогглы в вихрастой шевелюре, модные в их кругу. Эрминьо усмехнулся: пожалуй, он единственный в этой компании был избавлен от каких бы то ни было аксессуаров для глаз. Впрочем, как поговаривала его сестрица, глаза Эрминьо стоило запретить законом. Особенно в юности, когда ее потенциальные ухажеры как-то незаметно уплывали в свиту младшего брата. Сам Эрминьо ничего такого в своих глазах не замечал, подозревая, что сестрица просто завидует. Помимо цвета радужки, которая у Исабель была не насыщенно-карей, почти черной, демонически сливаясь со зрачком, как у него, а всего лишь тепло-ореховой, золотистой, полной искрящегося света, все остальное у отпрысков Белавенте было почти идентичным. И черные волосы, вьющиеся крупными кольцами, и породистый нос с хищной горбинкой, и смуглая, оливковая кожа. С последней Исабель боролась нещадно, отбеливая ее всевозможными способами. А вот Эрминьо, напротив, при каждой оказии загорал до неприличия, превращаясь в совершеннейшего цыгана. С волосами история была другая: роскошной смоляной гривой сестра очень гордилась, Эрминьо же старался стричься покороче, чтобы избавиться от ненавистных кудрей, чем неизменно расстраивал матушку. Она твердила, что с блестящими локонами до плеч Эрминьо казался вылитым Белавенте-старшим, каким она его впервые увидела на балу-маскараде. Далее обычно следовали романтично-ностальгические подробности, которые Исабель, чинно расправляя юбки, усаживалась с жадностью слушать, а Эрминьо сбегал как чумной, только пятки сверкали. В остальном да, их можно было бы назвать близнецами, если б не пара лет разницы в возрасте. Мысли о родственниках были прерваны требовательным бурчаньем в ссохшемся желудке, и Эрминьо поспешил сократить положенное по этикету знакомство до минимума. Представился первым, немного замявшись в характеристике Эстебана, в итоге назвал его компаньоном. Пусть Исабель там икнется. Студент, как и ожидалось, назвался английским именем – Саймон Фокс. Эстебан еще посмеялся про себя такой нелепости – ну какой из него лис? Максимум енот, заморенный жизнью. Лисой впору было зваться единственной даме в их компании. Однако пираточка удивила, представившись баронессой Кларамонт фон Либенштагге и, очаровательно смущаясь, попросила звать ее просто Кларой. Поскольку она оказалась вдовой, то могла позволить себе такую вольность. Студент весело откликнулся, что его вообще можно звать как угодно – и Фокс, и Саймон, и даже Монти. Эрминьо под влиянием всеобщей либеральности отбросил свой титул виконта и предложил ограничиться лишь именем. Никаких сокращений он не признавал, его и в детстве так звали. Новоиспеченные Клара и Монти одобрительно кивнули и в ожидании уставились на Эстебана. Тот лишь пожал плечами и сказал, что ему безразлично. А Клара, постукивая ноготком по нижней пухленькой губке, начала задумчиво перебирать: – Эстебан, Эстебанно, Эстебанни. Эсти? Банни? На последнем Эрминьо поперхнулся – ему как раз принесли воды, и он сунул нос в стакан, сделав хороший глоток. Кашлял он долго и со вкусом, Эстебан даже легонько похлопал его по спине. Монти сунулся было тоже помочь, но его шлепки были на редкость неудачными – то в плечо, то в бок, а то и вовсе по колену. Хорошо, что Клара сидела напротив и руки не протягивала, а то втроем забили бы до смерти. Наконец Эрминьо успокоился, отдышался, недовольно повел спиной, сбрасывая широкую лапу Эстебана, которая зачем-то сползла на поясницу, и позвал официанта. Ужин прошел в уютной атмосфере. Оказалось, юный Фокс весьма недурно разбирается в устройстве дирижаблей, так как учится на инженерное дело. При этом он рассказывал о своей специализации так захватывающе, что даже Эрминьо согласился на экскурсию. Об Эстебане и говорить нечего. Он слушал практически с открытым ртом. Фрау Клара была заядлой путешественницей и могла поведать массу интересного: как исторических фактов, так и забавных историй светского толка практически о каждом городе, над которым «Левиафан» проплывал. Эрминьо в беседе почти не участвовал, наслаждаясь удивительно изысканной кухней, и лениво думал, что, может, не так уж и плохо будет в этом круизе.