***
Беллами осознал, что пара закончилась, когда на часах было уже около полудня, а стрелка бежала все быстрее и быстрее. Время для него тянулось мучительно, но он отчетливо видел легкий бег стрелок и все не мог понять, как им это удается. Как это удается им, таким маленьким, тоненьким, слабым, мчаться по циферблату. Словно Бернадетт отстукивала ритм своими каблучками. Маленькая, тоненькая, слабая. Схватив мобильный телефон со стола, Мэтт только сейчас понял, что успел запереться в своем кабинете. Кажется, треклятый психолог покинул аудиторию без лишних слов, равно как и все студенты поспешили удалиться со своих философских парт, дабы не загрязнять одержимое любовью к космологии пространство мыслями неокрепших умов. Все было тихо. Так безмятежно, что слышались лишь короткие сигналы посылаемого звонка, наперебой заглушаемые щелчками часовых стрелок. Пока не заглушились стуком каблуков. Эдди не успела поднять трубку, когда в дверь кабинета Беллами постучались, сделав это так незаметно, но оставив каждый удар костяшкой холодным страхом в его животе. Все еще бледный и застывший, Мэтт вновь ощущал себя пылающим. Он повернулся на стуле в сторону двери, напрягся, тяжело выдохнул и сжал ручки кресла ледяными пальцами. Приготовился. – Мэттью, – позвали его, еще не успев по существу открыть дверь. Образовалась тонкая щель, за ней – свет, а на дверной косяк плавно опустились костлявые пальцы. – Да, – бросил Беллами невозмутимо. Никто и никогда, кроме этой чертовой Бернадетт, не называл его полным именем. Она показалась из-за двери, и с первой же секунды своим взглядом внесла в Мэтта волнения. То же болезненно худое лицо, те же спутанные кончики пшеничных волос, та же открытая блузка темного цвета. Те же заплаканные бездушные глаза, выражающие надменность и превосходство, хоть между зрачками и плескалась неуверенность, а вместе с ней боязнь и дискомфорт от нахождения в четырех стенах университета. Бледные губы Бернадетт раскрылись сухо и тяжко: – Джейд и Кэтрин зовут вас в лаборантскую, – промолвила она еле слышно. Беллами не вздрогнул, не пошевелился. Следил за движением ее губ. Но она не стала опускать ничего больше. Схватилась за косяк двери покрепче, сверкнула глазами, будто заманивая Мэтта за собой, и, теперь, кажется, без цоканья каблуков, удалилась туда, куда преподаватель философии был приглашен. В лаборантской Беллами стало чуть лучше, чем в своем душном замкнутом кабинете, где царит одиночество и покой. Такие же парадоксальные, как это явление, мысли кружились в его голове, пока он безмолвно сидел за столом веселья. Рядом была жизнерадостная Эдди, преспокойно пьющая свой любимый чай и трещащая об удачной (для всех, кроме Мэтта) проверке, и все было как-то достаточно хорошо. Возле нее улыбалась оптимистичная Кэтрин – ирландка, преподающая английский язык и литературу; ее тоже не миновала учесть проверки, но она справилась даже лучше, чем могла бы. Где-то между ней и историком Морганом затерялась Бернадетт, но от ее взгляда Беллами, на удивление, не искал спасения; да и не смотрела она на него, сжимая кружку чая, внимательно вслушиваясь в разговоры коллектива. Вслушиваясь, но не вливаясь. Прямо как Мэтт. – Кто у тебя был? – спрашивала Эдди, обращаясь к Моргану. Ей было более всех остальных интересно знать, какой специалист выпал на его пару. – Какой-то хрен из бриджуотерского университета, – историк пожал плечами. Видимо, Джейд было гораздо больше дела до пары Моргана, чем ему самому. – Так там все вполне адекватные, а? – Я его и не замечал, – тот вновь пожал плечами. – Мне попался из южного Сомерсета, хороший такой, приятный, – Эдди заулыбалась, все поблескивая глазками и то и дело смотря на Беллами. – Задавал такие ненавязчивые вопросы. – Насчет вопросов – да, – поддержала Кэтрин. Затем она обратилась ко всем: – У меня просто был тот же самый, второй парой. – Бернадетт… – неловко опустила Эддингтон, – на твоей паре правда сидели люди из Бристоля? Та ответила глазами. Помялась, вздохнула и сделала глоток. И посмотрела на Мэтта. – А мистер Ховард, мистер Ховард… – Джейд продолжала, одна за всех вытягивая разговор. – Да, у кого он был? – Я видел его только возле кабинета миссис Андерсен, он шел с толстым блокнотом. Даже не поздоровался со мной, – Морган фыркнул. – Со мной поздоровался, – усмехнулась Кэтрин. – С тобой все здороваются. – Он был у меня, – вздрогнул Беллами, но в голосе это ни разу не отразилось. Стальной и словно отточенный годами тон прогремел на всю лаборантскую. Еще немного – и треснули бы блюдца. Мэттью не мог знать наверняка и не знал, как звали психолога, сидевшего у него на паре. Того самого мужчину с льдом в глазах, которые обдали Беллами бурей и превратили в пациента. Мэттью не знал наверняка, но что-то толкнуло его ответить это, потому что нутром он чувствовал – тот самый психолог был мистером Ховардом. – Легко отделался, – хмыкнул историк и улыбнулся ему. – Мне бы такого тихоню на пары. – Мэтт? Все прошло нормально? – Джейд в очередной раз сделала для себя акцент на его бледном лице и подрагивающих руках. То, с какой тяжестью Беллами брал чашку чая, с каким трудом он, прикрываясь спокойствием, вошел в кабинет, пугало Эдди. – Ты… – Все было просто прекрасно. И он улыбнулся так, что ни у кого не осталось сомнений – все было просто прекрасно. И только Бернадетт, направляя всю свою боязнь из-за зрачков, распознала за зрачками Мэтта истину. Увидела, сделала слабый вздох, посмотрела еще раз и ничего не сказала. Пустой разговор все продолжался. Его стержнем, да и одной существенной причиной, по которой он состоялся, так и держалась проверка. О ней, вроде, лучше было бы и забыть, выкинуть из головы (по крайней мере, для двоих из коллектива точно – не будем тыкать в них пальцем), но ведь было так здорово, когда находилась тема для обсуждения. И ею плавно стал не процесс проверки, не пары и не какой-либо другой специалист в соответствующей области, а… – Ховард, вообще-то, тот еще тип, – не унимался Морган, хватаясь за отдельные реплики и в каждой ища повод выразить свое недовольство. Необоснованное. – Это почему? – Да он же мутный и скрытный, от него не дождешься ни ответа ни привета, ни улыбки, ничего. Железный дровосек, черт возьми. – Ну, может, с этим и можно согласиться… – Эдди, как всегда, заступалась за всех и вся, но перед таким аргументом не смогла устоять. – У него просто такая модель поведения, – добавила Кэтрин. – Такая, что этому нашему психологу самому бы психологическая проверка не помешала. Все, разумеется, дружно рассмеялись. Даже Беллами натянул на свои напряженные бледные губы слабую улыбочку, даже Бернадетт хихикнула про себя, даже Кэтрин – единственная более-менее приближенная к Доминику Ховарду – позволила себе смешок. – Так что, Беллами, ты так не напрягайся, – продолжал историк, вдруг переводя все свое внимание к Мэтту. – Он, наверное, нашей любимой миссис Андерсен выскажет все, что про тебя думает, но тетка-то не дура, знает – его слова нельзя воспринимать серьезно. – Что ты хочешь сказать? – Эддингтон возмутилась. – Хочешь сказать, по мне прямо видно, что у меня нешуточные такие проблемы? – с каменным выражением лица, откинувшись на спинку стула и старательно пытаясь просверлить в Моргане отверстие, спросил Беллами. Вид его был настолько холоден, что Мэттью мог вполне посоревноваться с мистером Ховардом. Будто столь пронзающий лед души был инфекцией и передавался воздушно-капельным путем. Стадный инстинкт подсказал навести в лаборантской тотальное молчание, когда замявшийся в неловкости Морган закусил щеку, еле сдерживая нелепую улыбку. Джейд, изумленная комментарием историка и еще более пораженная возражением Мэтта, сидела и не знала, на кого смотреть. Кэтрин, человек, носящий очки и никогда их не поправляющий, потому что сидят они идеально, схватилась за душку двумя пальцами и надавила оправой на переносицу, подминая губу. А вот Бернадетт, кажется, получила от этого немаленькое удовольствие, и ей приходилось сдерживать свою улыбку, но уголок губ непреднамеренно дергался. Мэттью видел это. И ему самому стало забавно. Неожиданно каждому из сидящих (кроме, опять же, некоторых двух) стало чрезвычайно нужно уйти по своим возникшим из ниоткуда делам. То семейные обстоятельства, то что-то даже слишком личное или основанное на сугубо человеческих факторах, усталость, например, или воспаление хитрости. Если бы не Эдди, вовремя дернувшая Беллами за собой, он бы остался один на один с Бернадетт. И даже страшась одной мысли об этом, даже не хватаясь вообразить себе в голове одну лишь возможность такого обстоятельства, Мэтт больше смерти желал бы подобного случая. Но его не привиделось. Так получилось, что Джейд и правда донельзя вовремя коснулась плеча Мэттью, чтобы тот поднялся и вышел из лаборантской вместе с ней. Чтобы мисс Элверс вышла за ними и прошагала до своего кабинета, где физика, табачный дым, одиночество и все то же, что в кабинете мистера Беллами.***
– Я спрошу еще раз, ладно: все прошло нормально? – не унималась Эдди, взяв Мэтта под руку и чуть ли не повиснув на нем. Тот шел, как в астрале, и ему не хотелось ничего, только воссоздать проекцию своего последнего сна. Теперь, оставшись наедине с лучшей подругой, он вновь мог позволить себе выпасть из реальности, пусть и ненадолго. Кроме того, он имел полное право поделиться с ней картинкой, запавшей в душу. – Ты мало того, что бледный, так еще и кардинально другой. Просто с ума сойти можно! И это в очень, очень негативном смысле. – Эдди… – шепнул он. Это, определенно, было средством, способным остановить бессмысленный и слишком взволнованный поток слов, летящих от сердца Джейд, в любой ситуации. – Ты ведь знаешь, все совсем не нормально. – О, знаю. – Тогда зачем спрашиваешь? Они переглянулись и улыбнулись друг другу. Эддингтон перестала бесить Беллами и отлипла от него, идя теперь на небольшой дистанции, словно так было более прилично – хотя кого это волновало? – Ты такой нервный. Как тебе удается все это скрывать, ума не приложу, – она вздохнула. – Все ты прекрасно знаешь. Ты все обо мне знаешь. Почти… – Да, все-все знаю. Что это еще за «почти», ну, расскажи мне? – Есть вещи… – Мэттью замялся и ухмыльнулся, посмотрев к небу, на солнце. Он сощурился и улыбнулся явно, будто лучи ему что-то шепнули. – Есть вещи, о которых не говорят, – он глянул на раздосадованную, но не показывающую того Джейд. – И все же, есть сейчас нечто, о чем ты хотел бы мне рассказать. Я вижу, – напомнила она, будто для высказывания мыслей необходимо было нажать на кнопочку, спрятанную где-то на задворках сознания Беллами. Конечно, так просто это не проходило, но основы манипуляции… Мэтт собрался с духом. Перед ним, вместо привычных старых домов университетского района, вместо линии центрального Бата, загорелось цветущее небо из сна и его осколков. Он вспомнил это и ту легкость, то преддверие, с которыми Эдди еще две недели назад бросила мечтательную фразу: «скоро весна». Беллами никогда особо не верил во всякие значения сновидений, но полагался на чувства, равно как принимал во внимание знаки. Собственно говоря, противоречил себе. Ничего нового. Он знал, что хочет, что должен спросить об этом. – Слушай, ты ведь любишь всякие сонники? – Ого, – Джейд расхохоталась. – Ты, что, начитался новых психологических книжек про влияние чего-то там на мозг? – Это я уже давно забросил. Хотя, надо бы вернуться… – И это после проверки. Надо же! – Эдди, – прервал он. – Я сейчас серьезно. Даже вполне. Мне… – Приснился принц на белом коне? – она не унималась. – Ну и черт с тобой! Я тут откровенничаю, можно сказать, а ты со мной так обходишься, – Беллами надулся, воображая из себя самую обидчивую девочку. – Вспомнил бы, как ты со мной… – Так. Если бы Мэтт написал эту реплику на листе бумаги или в социальной сети, отвечая Эддингтон, там определенно точно стояла бы точка. Самая суровая, твердая и даже несколько наседающая. Джейд ее прямо услышала. – Мне сегодня приснилось небо. Странное, такое яркое и живое, будто все наяву, но гораздо более насыщенно. Я не думаю, что когда-либо видел в жизни столь вызывающие цвета. Эдди не прерывала и не планировала делать столь чудовищную вещь. Ей было настолько приятно слушать монолог друга, что прокомментировать ту или иную фразу, даже самым невинным смешком, было бы кощунством. Добиться от Беллами потока слов дорогого стоит. Это, как и многое другое, она знала как свои пять пальцев. – Я просто шел вперед привычной дорогой, какой иду в университет. Те, помнишь, те поля, пшеничные они или ржаные… Среди них все эти сгоревшие дома, обвалившиеся заборы, сгнившие деревья. Все опалялось рассветом. Рассветом, черт возьми! Все было красивым, ярким, жизнер… Для него было слишком тяжело выдавить из себя это слово. Он чертыхнулся, сбился, насмешил Джейд, позволив ей усмехнуться, и продолжил. – Жизнерадостным. Я знал, где иду, куда иду и что ждет меня впереди. Видел шпиль на главе коридорной башни, узнал его еще издалека. Знал, что это универ. На душе было так странно. Спокойно, без волнений и тяжести. Такого не бывало уже, знаешь, давно… Мэтт оглядел небо, где плавали облака, то и дело закрывающие яркое солнце. Небо было слишком голубым. – Но меня и правда больше всего удивили эти цвета, оттенки, контрасты. Зарево. Настоящее зарево. Оно было каким-то в один момент красным, в другой – лиловым, потом серебристо-розовым… Такие цвета вообще существуют? – Беллами хмыкнул. Он чувствовал, что говорит полнейший бред, но все это складывалось в бред достаточно логичный, поэтичный и восприимчивый. – Рассвет потом растаял. Все как-то успокоилось, но только не я. Если бы ты не разбудила меня, – он глянул на Эддингтон без укора, дружелюбно, чтобы та не видела в опущенных словах выговор, – я бы, наверное, не дошел до университета. Лег бы в поле. Смотрел бы, как небо становится розоватым, серо-голубым, серым… Глаза. Серые. Серые заплаканные глаза, будто в них осталась вся выжженная стонами навзрыд душа. Серые. Серо-зеленые. Резко серо-зеленые. Холодные, ледяные, апатичные, каким бывал сам Мэтт. Никаких ярких цветов не было. Были только глаза мистера Ховарда. Мэттью содрогнулся. Больше продолжать он не мог. – Тебе приснился рассвет, а не небо… – Джейд вся напряглась. О, она верила в сны и держала у себя на прикроватной тумбочке минимум два сонника. Она точно знала, к чему снится небо, что означают те или иные цвета (последнее, скорее, из психологии во время курса педагогики). – Нет, Эдди. Я не видел рассвет. Я видел небо. Они встретились взглядами. Радужка Беллами словно полыхала красно-лиловым огнем. Так ему казалось, так он хотел. А самовнушение и правда работает недурно. Привычные хрустально-голубые глаза, почти истерзанно-алмазные, погибшие в слабости, теперь плескались в более насыщенных оттенках, будто стали ярче. Эддингтон вдруг задумалась и поняла, что ни капли не смыслит в том, что же такое безумие. Но она точно знала, что видела его в данный момент, лишь наблюдая за пожаром на душе Мэтта. – Если ты правда хочешь услышать от меня толкование, я скажу, что все это обычно снится к переменам. К серьезным переменам, Мэтт, – она вновь вздохнула. – И что это значит? – Беллами удивился. Будто и правда не ожидал подобного ответа, хотя чувствовал и подозревал. – Что-что… Готовься к переменам, mon cher*, – заулыбалась Джейд. В лице Мэттью застыло напряжение, смягченное и будто сглаженное надеждами на светлое будущее, в которое он не верил. – А цвета имеют значение? – Да, – Эдди качнула головой. Она на секунду пришла в замешательство, но быстро от него избавилась, стоило перестать глядеть на друга. – Да, они яркие и броские, и тут можно говорить о чувствах. Ну, лично я, наверное, сказала бы так: резкие, страстные и даже умопомрачительные перемены. В жизни, в карьере, на личном… Беллами судорожно сглотнул. На горизонте, как и всегда, уже загорался тот самый перекресток расставания. Но обсуждать теперь было нечего. Не после заключительных слов. На том самом перекрестке расставания Джейд, как и две недели назад, положила на плечи Мэттью руки, сжав пальцы ненадолго. Ее холодные от переживаний ладони быстро соскользнули вниз, но глаза метались еще несколько мгновений, не находя себе места ни на лице друга, ни в глазах, ни в небе. – Я так и не поблагодарила тебя за то, что провел со мной тот бессмысленный день… – обронила она, будто не желая, но намеренно формулируя мысль еще с самого утра. – С того момента, как мы с Кирком расстались, я чувствую себя никому не нужной. Про тебя принято молчать. Да я бы и про него молчала, ему я тоже была не нужна… – Это Кирк, – так элементарно и просто объяснил Беллами, пытаясь утешить подругу. Он знал, как ей тяжело, но не мог сказать ничего более уместного. – Он просто такой, мы оба его знаем. – Если бы мы остались хотя бы друзьями… Ведь тебе он все еще друг. – Эдди, – Мэтт покачал головой, раздраженно улыбаясь. – У меня нет друзей. И, напомню, это Кирк. Он вообще понятия не имеет, что такое дружба. – Раньше… – Это было раньше. Раньше я не был таким. Ты это тоже знаешь. – Поговорили, блин. Повисло молчание. – Надеюсь, что ты не начнешь с ним встречаться, – кинула Эддингтон. – Эдди! – воскликнул Беллами, но не удержал смеха. – Это вполне может быть правдой. Могло бы, – она двояко посмотрела на друга и изогнула бровь, чуть наклоняя голову и таким образом глядя исподлобья. Все это было милым. Может, смешным и комичным, но все равно умилительным. Обсуждать же сказанное никому не хотелось. Не здесь и не сейчас. – В общем, просто… Спасибо, что купил мне кофе. Прощальные объятия выдались печальными. Джейд оставалась на плечах и шее Мэтта так долго, как только могла, прежде чем пальцы Беллами исчезли с ее талии, а сам он попытался отстраниться. – Мэтт, – позвала она, когда между ними было уже несколько разъединяющих шагов. Тот обернулся, внимательно слушая. Но Эдди лишь судорожно вздохнула, так ничего и не произнеся, и только ее глаза говорили: «я молю тебя, пусть все будет нормально, и, пожалуйста, не думай о мистере Ховарде и прошедшей проверке так много». Но Мэттью думал. Он вспоминал его взгляд и застывший холод, придя домой. Он думал о проверке, выключая в квартире свет и пытаясь закрыть окно в гостиной. Он восстанавливал лицо Доминика, роняя стопки книг и перелистывая страницы в одержимой идее найти что-либо по психологии. Он, выдвигая и устанавливая телескоп, никак не мог забыть тот короткий момент, промелькнувший самой продолжительной молнией, когда их взгляды встретились на непозволительный промежуток времени. Вместо звездного неба Беллами видел кромешный холод, темноту, безразличие и контроль. Сияние превратилось в блики глаз, черная пустошь неба стала зрачком, а вместо слабого света была угнетающая, но манящая серо-зеленая радужка. Душа не стояла на месте, мозг бурлил, голова раскалывалась. Еще одна, самая дорогостоящая и ценная, монетка в копилку причин бессонницы. Еще один повод для полуночных размышлений до самого сна, пока Мэтт не упадет, не отключится, не потеряет сознание, не увидит странный сон. Где ретроспективы, галлюцинации, слои, оттенки, воспоминания, проекции на реальность, двойные дежавю, психологическое напряжение и шумы, как боязливая дрожь. Новые две недели забытья маячили перед Беллами, приглашая разделить начало весны, так и не давая ему осознать, к каким числам движется бегунок на календаре, перемещаемый заботливыми пальчиками мисс Эддингтон. Новые две недели были на горизонте, а вместе с ними новые сны, новые проблемы и новые теории, не выходящие за пределы головы Мэтта. На самом ли деле ничего нового? Может, стоит проверить еще раз? Итак, его жизнь превращается в ад. Он стал пациентом человека, который, начиная с этой ночи и теперь уже надолго, будет ему сниться. Появляется нечто новое. Появляется новый сон. Появляется новый Мэттью.