***
Мэттью неделями не покидала чуждая идея о лаборантской. Суббота, прелестный выходной, долгое утро на матрасе рядом с книгами, пледами, телескопом. Теплый чай, так вовремя греющий руки, домашняя кофта, разбросанные по всему комнатному столику конспекты, лекции, учебный план. Таким был его апрель, таким были выходные. В выходные всегда было больше времени, чтобы подумать о всяком. "Всякое" – и как же отвратительно это звучит по отношению к мисс Эддингтон. Так официально Беллами все чаще называл подругу в собственных мыслях, от чего становилось жутко. Так быстро они отдалились. Так быстро психотерапии с Ховардом заменили Мэтту жизнь, что он и забыл о надобности наладить отношения с единственной душой, заботившейся о нем, о безумном философе. Во вторник, вспомнив, в какой из перерывов Эдди чаще появляется в лаборантской одна, Беллами решился подняться на второй этаж и остановился перед дверью. Он скучал, правда скучал. С этой тоской он приоткрыл дверь, вваливаясь в кабинет, но он и подумать не мог, как сильно изменятся его чувства под конец разговора. Джейд стояла одна. Она пила кофе возле окна, обняв себя за пояс, и будто бы ждала Мэттью. Отреагировав на движение двери достаточно резко, Эдди приготовилась поздороваться с кем угодно: Кэтрин, Морган, профессор Роу, Бернадетт, миссис Андерсон – с любым из них. Но на порог заявился Беллами, и девушка не могла отказаться от сладкого искушения дать пощечину словами: – Ничего себе, кто явился, – она развернулась, твердо ставя чашку кофе на подоконник. Ручки сложились на груди. – А я уж думала, ты и не вспомнишь про существование других людей. Она явно говорила с укором, но Мэтт еще и не подозревал, что Эддингтон подразумевала мистера Ховарда. Он не успел поздороваться, как на него кинулись. – Ты ведь даже не постыдишься, что был странно замечен в компании нашего уважаемого психолога. И как-то слишком уж тепло вы беседовали. Студия в Видкомбе, да-да-да! Ведь именно там среди всех прочих была и Бернадетт Элверс, которая не смогла промолчать, не смогла не съязвить насчет увиденного, будто иначе она бы поперхнулась! Беллами стал сам не свой. В одну секунду. Кажется, терапии-то действовали. Взывали агрессию. Чувства. – А давно ты с нашей психопаткой общаешься? – надавил Мэттью. Гнев в нем закипал, ведь даже в тот выходной ему не оставили личного времени, даже так успели подловить, в чертовом пригороде. – Она, друг мой, не психопатка, – кинула в защиту Эдди, смотря свысока. Ох уж эти сложенные на груди руки. От этого девушка смотрелась смешнее, как маленькая тявкающая собачка. – А не твои ли это были слова? – рассмеялся Беллами. – Ты вспомни, что я в хороших отношениях с Кэтрин. А Кэтрин лучшая подружка Бернадетт. Все взаимосвязано, неожиданно, да? – не хватало сделать щелчок пальцами. – У вас, девушек, всегда все так. Все вы, черт возьми, связаны, когда оно надо! Джейд запыхтела. – Ну, Беллами... – злобно отчеканила она, вспыхнув. – У тебя все равно проблем по горло, ты не думай, что все так просто. Я тебя тащить пыталась, как могла держала! – девушка вскинула руки, попытавшись сократить между ними расстояние. Мэтт заледенелым камнем опирался на спинку стула и не реагировал на Эдди даже зрачками. – А теперь мы, видите ли, с психологом шепчемся! Она попыталась успокоить себя, отвернувшись. – И свои эти гейские замашки припрячь, у него жена есть так-то, – буркнула Джейд, словно ревнуя. Беллами явно услышал эту нотку и хотел бы рассмеяться, только вот выговор в его сторону заставил напрячься. Замашек-то не было, Мэттью и не думал! Но Эдди опять тыкала его лицом в ту единственную причину, по которой они и не были вместе. Мэтт попросту не был в ней заинтересован. Может, поэтому его и раздражала Бернадетт. Ведь было в ней что-то мальчишеское, хоть она и ходила на каблучках да в юбочках. – И что же с тобой натворила проверка... – Джейд словно сожалела о случившемся в этих стенах. – Узрел внимание и тут же растаял? Привязался? Но Беллами молчал. Он ни за что не расскажет Эдди о том, как велики могли быть его проблемы, которые они обсуждали только с Ховардом, только в специально отведенном офисе. Ведь он знал, какая Джейд сплетница. – Многие студенточки симулировали проблемы, чтобы попасть к нему. Он многих привлекает своим этим образом, черт знает, откуда вообще такой индивид взялся. Помнишь ведь – железный дровосек, мы его так окрестили, – Эддингтон будто сочувствовала Мэтту, но не было повода. От этого философу становилось противно. – И несмотря на то, сколько бедняжек выпрашивали у него встречи, остается твердым – он женатый мужчина. А ты зря тратишь время. Эдди, в странный момент обратившаяся к окну, вновь повернулась и заглянула Беллами в глаза. Не могла не съязвить. – Впрочем, тебе, кажется, лучше знать, какие у Ховарда вкусы, – она впервые назвала психолога по фамилии. – Только Кэтрин хоть как-то с ним общалась – они пересекались на древних курсах, беседовали немного, – будто объясняла Джейд, чтобы лишний раз не ранить Мэтта. В голосе чувствовалась эта забота, но Беллами в своих мыслях уже посылал девушку куда подальше. – Видимо, ты захотел стать ближе. Он пришел отношения наладить, а не выслушивать упреки по поводу своих предпочтений и предпочтений психолога, и уж точно не желал терпеть всех этих трепок. Ему что, нельзя общаться с теми, с кем ему комфортно? Потому что Ховард был теперь единственным человеком, с которым Мэттью хотелось разговаривать и иметь дело. – И чего ты к нему прицепился... – продолжала напрягать Эдди. – Он же непробиваемый, ему ни до кого нет дела. Не смотрел он на тебя на проверке вовсе, сдался ты ему, – упрекала девушка; но, в сущности, прицепилась здесь лишь она – к Беллами, к поводу приревновать и вызвать к себе жалость. Смотрел, подумал про себя Мэттью, но ничего не сказал. Он на меня смотрел. – Он тебе никем не станет, никто больше не станет, а меня из-за этого ты теряешь. Потерял. Прозвенел громкий звонок. Больше напоминало гул, сирену, означающую выброс химикатов. Джейд выбросила из себя все самое едкое, прямо так, с порога. У нее в расписании была еще одна лекция французского, и она закопошилась, как всегда опаздывая на собственную пару, не находя нужных папок с заданиями. Не прощаясь, злая и растерянная поправляя облегающую юбку, Эддингтон вывалилась из лаборантской, оставляя Мэтта в одиночестве. На следующий день у него не было лекций, и Беллами решил позволить себе маленькую наглость относительно своих же принципов – остаться здесь, в общей, и попить чаю. Может, после он случайно пересечется с Ховардом. Воздух в лаборантской был наэлектризован. Мэтту враз расхотелось как-либо пытаться наладить контакт с одичавшей подружкой. Да и не нужно. Ничего не нужно. Он перестал скучать по щелчку пальцев. Ведь он так же запросто прекратил общение со своим некогда лучшим другом – бывшим парнем Эддингтон, тем самым Кирком. Потому что на хрен ему никто не сдался. Наткнувшись на Моргана, Беллами понял, как же люто его успели обсудить за те недели, что он не появлялся в лаборантской. И заношенный вид, и мешки под глазами, и даже его удаленность от общих дел – Эдди жужжала здесь обо всем, пока его, Мэтта, не было рядом. Оставив свой чай, не позаботившись даже убрать за собой, Мэттью удалился из комнаты, отныне дав себе железное слово не появляться здесь никогда. Улыбчиво поздоровавшись с Домиником Ховардом во дворе университета, Мэтт пожелал ему хорошего дня и с успокоенной в одно мгновение душой побрел домой. Снова пешком, снова через погоревшее поле, которое и не думало всходить этой весной. Ведь завтра был выходной, а послезавтра уже и четверг, и Беллами зайдет в кабинет психологической поддержки, чтобы напомнить о встрече и написать адрес своего захолустья. А пока звезды, теории и весенний чай будут греть его вместо сна. Вместо того, что придумывает больная голова.***
За окном моросил противный дождь. Открытое окно запускало в комнату свежесть, где и без того было прохладно. Такие оголенные стены, мрачный пол, не отштукатуренный до конца потолок; побелка в некоторых местах уже отбилась, обшарпанная, но, по странности, это не лишало гостиную уюта. Два креслица и миниатюрный кофейный столик, потертое дерево на железных ножках, – такой прелестный уголок мог напомнить о времени, когда к Беллами еще захаживали друзья (Джейд, Кирк...). Идеальное местечко для посиделок пустовало месяцами. Мэттью никого не подпускал к себе, особенно после зимы, которая начала менять и ломать его даже раньше психологической проверки, устроенной университетом. Что-то в нем изменилось, когда однажды залетел январский ветер. Беллами пытался вспомнить: что именно поразило его тогда, в январе, за полтора месяца до встречи с Домиником Ховардом, что заставило выронить чашку с чаем из рук на темный паркет и на долгие фазы застыть в окне. Соскоблившаяся краска на оконных рамах также напоминала о старых временах, но для Мэттью эти деревяшки становились своеобразным дневником. Дневником памяти, прошедших секунд, утраченных мыслей и идей. Он всегда был закрытым. Но этот год... Что могла сказать о нем квартира как о хозяине? Мэттью редко прибирался, практически не появлялся в гостиной или на кухне; так, проходя мимо, закусывая чем-нибудь вроде лапши, кофе, хватая с полки горсть завалявшихся орехов, чтобы заглушить чувство голода. Он питался в университетской столовой, забегал в кафешки на углах Бата, довольствовался чаем. А в спальне было лучше, чем в гостиной. Спальня была как-то ближе. Неважно, насколько неряшливо смотрелась квартирка. Это был отбитый уголок, найденный на переулке Бата, за который Беллами смог платить, как только сравнял долги за обучение и смог влезть в новые, выкупая сначала комнату, затем всю квартиру. Мол, все равно в аварийном состоянии. Тогда (несколько лет назад) Мэтт с улыбкой говорил, что обязательно заменит окна, непременно разберется с сантехникой, абсолютно точно займется установкой счетчиков, проверкой проводки и конечно же поставит новую дверь. В итоге... Да неважно. Неважно, где валялись старые журналы, бессмысленные подарки Эдди, все эти просроченные календари и газеты, подписки, исчерпавшие себя счета, чеки, конверты. Одного лишь взгляда Мэттью на собственное жилье было достаточно гостю. Ведь Доминик находился в той среде, где Беллами комфортнее всего. Ховард впервые позволил себе думать. Не махать рукой, не закрывать мысли на ключ, не сохранять нейтралитет. И он, представьте себе, думал. Примерно так я себе все и представлял. Ничего удивительного. Мэттью полностью характеризуется своей квартирой. Стоит ли мне делать это за нее... – У меня, сами видите... – замялся Беллами, приглашая Доминика в кресло. Еще накануне Мэтт хозяйственно оббежал глазами комнату на предмет ужасной обстановки и ничего не стал менять. Стер пыль в паре мест, подвинул кресла. – Признаться честно, у меня только потом в голове торкнуло, что мне придется вас впустить к себе. – Это протест? – попытался расслабить Ховард. Вокруг было не так уж и плохо, но и правда холодновато. – Это извинение, – усмехнулся Мэттью. – За то, что я не могу позволить себе хорошее жилье. Предложив чай, Беллами получил отказ. Что ж, он хотя бы попытался. Они все равно должны были пить его как пациент и его лечащий врач, а не как друзья; Мэтт не много потерял. – В чем суть этого метода? – поинтересовался философ, начиная терапию. Доминику было вполне удобно в чужом кресле, и это даже удивляло Беллами. – Вы пришли посмотреть, как я живу? – Пускай вам так кажется. Цель этого метода – заблуждение, – снисходительно объяснил Ховард. – Моего или же вашего. – Как это понимать? – Мы с вами люди, зарабатывающие деньги своими мыслями. Если бы я предложил вам тысячу фунтов, вы бы запросто догадались. И очень быстро, – психолог почти улыбнулся. – Это ваша работа – думать, ведь так? – Так мы с вами коллеги, которые платят друг другу? – смекнул Мэтт. – Практически так и практически бартер, – кивнул Доминик. – Я не совсем к тому веду. Ведь сейчас, сидя друг напротив друга в вашей квартире, мы можем надумать чего угодно. И когда я уйду, каждый останется при своем. Просто мы оба будем обдумывать. Здесь до Беллами дошло. Ховард действительно рушил весь профессионализм заданного тона. Между ними было стекло. Пока что прочное, солидно прочное; но всего лишь одно. – Вы решили лишить себя сна, загружаясь анализом? – улыбнулся Мэтт. – Вы ведь живете с бессонницей, – подловил Доминик. – А я просто отведу больше времени на свою работу. – Может, все-таки чаю? Кофе? – вторая попытка. – Не отвлекайтесь на это дело, я переживу, – и Ховард ухмыльнулся. Чего-то вы не договариваете, – пронеслось в голове Беллами. Он тут же одернул себя, запрещая снова уходить в самопознание, которое так отвратительно не вовремя открывалось для него. – Кажется, на прошлой неделе мы остановились на вашем безумии, – вдруг напомнил психолог, сделав это до жути холодно. Мэтт хотел начать о том, что зашел к Эдди, что их обсуждают, но Доминик нашел поинтереснее. – Вы читаете лекции о рационализме и науке, но сами ничего не смыслите в упорядоченности своих мыслей – таков парадокс болезни. – Я серьезно болен, – отреагировал Мэтт. Его могли бы задеть слова, но почему-то они лишь раззадорили. Придали сил. – Потому что я ни капли не понимаю, что происходит в моей голове. Почему я одинок. Почему нет друзей. – Не заходите так далеко, – остановил Доминик. Они переглянулись. Неловкое молчание было странной паузой, которой не предвиделось между фразами. – Вы бежите вперед своих мыслей или же предпочитаете смотреть на них, как на нечто упущенное? – спросил Ховард. – А вы не видите этого во мне? – Я хочу слышать это от вас. Доминик хотел помочь. Доминик хотел слышать Беллами. И так спокойно заявлял о своих желаниях, как и напросился к Мэтту в гости, что становилось жутко. – Я сумасшедший, – признательно воскликнул Мэттью. – Я не просто бегу вперед, я от них убегаю. Это вырвалось шипение. Такое агрессивное, по отношению к самому себе желчное. – Но вам не хватает знаний понять, как это противоестественно психологии? – Ховард говорил загадками, и Беллами закипал от этого непонимания. Его, что, оскорбили? – У меня была психология. И я занимаюсь ей, рациональной. – Вы плохой психолог. Ужасный, – Ховард вдруг засмеялся. Так обыденно, словно они каждый день со смехом обсуждали что-то свое. Беллами заблуждался – метод работал. И Мэтт сам замечал это, теряясь в собственных догадках, в собственных словах. Он даже едва ли замечал свои слова и слышал слова Доминика – казалось, что все фразы ложились сразу же на мозг, на прослойку подсознания. Они не воспринимались иначе. Все было так буквально. – Стало быть, в этом и есть моя проблема – я не психолог, я псих? – задумался Беллами. Все лежало так на поверхности. – Скорее не в этом. Проблемы чаще всего глубоко, они вкопаны в нас, на уровне ДНК, доходит и до такого. Доминик вдруг сжал руки на своем колене, но тут же отпустил и расслабился. Однако Мэттью уловил эту странную дрожь. – Не стану спорить: вы прекрасно мыслите, у вас развита способность продлевать идейность дальше и вести ее до конца. Иначе вы бы не стали преподавателем высшего учебного заведения, – для ободрения психолог кивнул. – Но иногда одной лишь головы недостаточно. Задействование только умственной деятельности подавляет все остальное. Они оба замерли. Ховард чуть не подавился собственной же мыслью – он словно говорил про себя, за себя, о себе. О своей семье, о домашней катастрофе, о любимой француженке, что ждет его по вечерам, поправляя надетое когда-то Домиником кольцо на безымянном пальце. О стальном холоде, с рождения застывшим в глазах его золотой Беатрисы. Светлые волосы, темно-голубые глаза... – Чем больше я думаю, тем меньше я чувствую, – согласился Мэттью, и он видел, как велико напряжение Ховарда. В мышцах лица, во взгляде. Этого не упрятать. – И сам себя убиваю этим, и сам же из-за этого не сплю. Доминик задумался всего лишь на короткое мгновение. Много ли чувствовал Ховард? – Много ли вы чувствуете? – спросил психолог, не сдержав своей неравнодушной интонации. Мэтту стало так паршиво от одного лишь вопроса, от одного лишь тона, каким все было задано, что и он не смог сдержаться. Он наклонил голову вбок, с недоумением и тайным интересом глядя на Ховарда. Хотелось распознать. И хотелось так же смело заявить, как делал Доминик, чего же ему, Беллами, не хватало, что было нужно. – Мне это сложно – чувствовать, – с тяжестью отпустил Мэттью, все так же наклонив голову, съехав в кресле, сидя неровно. – Мне тоже, – многозначительно опустил Ховард.