Щелчок дверного замка прозвучал пушечным выстрелом. Сперва ступор, молчание; нужно было сообразить, что случилось, как случилось, как могло случиться. Нужно было осознать, что сейчас произойдет. Ведь произойдет, это точно, иначе и быть не может. Обратной дороги нет.
Закрыв дверь, Доминик сделал несколько решительных шагов в глубь кабинета, оставляя Мэттью стоять на входе. Резко застопорившись, мужчина развернулся уже гораздо более неуверенно и побоялся сразу посмотреть Беллами в глаза. Невыносимая сила страха и осознания пыталась остановить; как печально, что было уже поздно. Щеки горели, но пока не покраснели, хотя Ховарду казалось, будто он полыхает ярче рдяного пламени.
Расстояние в пару шагов – что оно значило? Все диалоги, как b каждый момент общения, случаются на этой дистанции, но именно теперь Доминик считал, что они с Мэттью стоят слишком близко. Он мог чувствовать сбитое дыхание Беллами и ощущал его волнение на себе; слышал его запах, это смешение горечи и сладости, болезни и непобедимых эмоций – те вернулись и стали играть.
Он понимал, что в данный момент они находились друг от друга дальше обыкновенного, и немедля захотелось сократить расстояние. Как-то рефлекторно. Отголоски вечера прошлой субботы танцевали на заднем плане, Доминик помнил, как холоден был лоб Мэтта в момент, когда они склонили друг к другу головы. Пьяные, без капли здравого смысла, такие брошенные посреди белого света на растерзание страсти.
Лицо начинало заметно краснеть, но никто не видел этого. В ту секунду, когда взгляды Ховарда и Беллами пересеклись, они дышали в последний раз. В последний раз могли мечтать о спокойствии и трезвости. В последний раз могли подумать о том, что все обойдется, что это будет ошибкой или шуткой, зашедшей слишком далеко. Но они того не сделали.
Все, что совершалось внутри кабинета психолога, было притяжением. Описанию оно вряд ли поддавалось. Сила наполняла пространство, энергия становилась вязкой, цельным предметом, который становился все более осязаем. Были четко угаданы его формы, цвет, вкус – и вкус этот ни с чем не перепутать.
Кусая губы, учащенно дыша, еще пару секунд назад надеясь на спасение, двое пропадали. Красные, разбитые, они летели в пропасть, пробивая под собой землю. Реальность отрицалась, сознанием создавались новые миры. Терпение воздавалось чувствами, и чувства были вполне ощутимы.
Рубашки сминались, растрепанные волосы лезли в глаза, потели руки и лицо, кровоточила губа. Холод разума был необходим, но все шло не так, как было задумано. Остановиться оказалось сложнее, чем представлялось ранее, когда в голове лишь зарождались подобные мысли. Мысли о новых ощущениях, об эмоциональном всплеске.
Вцепившись в воротник рубашки Мэтта сильнее, Доминик задохнулся, от волнения и пустоты в голове прикусывая нижнюю губу Беллами. В следующий момент Ховард грубо оттолкнул от себя Мэттью, как будто бы сожалея о произошедшем. Он тут же поспешил извиниться за жест агрессии, теперь без страха и сомнений смотря в глаза Беллами. Такого непонимающего, находящегося в тумане, такого задыхающегося.
Считанные миллиметры пролегали между их руками, и двое тянулись обратно, но должны были прозвучать слова. Слишком долго, непозволительно долго они находились в молчании. После случившегося нужно было говорить, ведь они не были подростками, они не просто так поддались импульсам.
Были объяснения. У Доминика они всегда были.
– Мэттью, – выдавил он из себя, как только дыхание начало приходить в норму. Краснота отступала, пот присыхал ко лбу и вискам, но руки все еще дрожали. Беллами смотрел внимательно, едва не прижатый к стене кабинета.
– Даже после этого я Мэттью? – как-то обиженно спросил Мэтт – и его можно было понять. Легкий смешок не проявился на лице, но болью остался где-то внутри.
– Я не это хотел сказать, – отрезал Доминик.
Если слушаешь, так слушай.
Но Беллами горел, Беллами не мог успокоиться так быстро, как это давалось психотерапевту со стажем.
– У тебя даже сейчас лицо каменное, – заявил Мэтт, дерзко и прямо, в мальчишеском стиле. В нем проснулся шестнадцатилетний бунтарь, который не готов был слышать отказ.
– Скажи мне, мы взрослые люди? – спросил Ховард, подходя ближе.
– Взрослые, кажется, – неуверенно кинул Беллами и пошатнулся.
Доминик не смог не улыбнуться. Это как-то расслабило Мэтта, ведь он следил за каждым подобным изменением.
– Тогда придется разговаривать серьезно, – предупредил Ховард, приглашая Беллами пройти ближе к столу и окнам, – как взрослые люди, – подметили тут же.
– Только чтобы без уловок, – это было главным условием. Чтобы разговор не превращался в психотерапию.
– Обещаю, – заверил Доминик.
Мэттью, доверяясь Ховарду, подошел к окну, чтобы тут же опустить жалюзи. Он прекрасно знал, как хорошо обозреваются такие подоконники; лишние свидетели были не нужны.
– Для общей безопасности, – объяснил Беллами, уже гораздо более спокойным голосом, и оперся на уголок подоконной доски. Скрестив руки на груди, Мэтт ждал первых слов от Доминика. Ведь это Ховард решился объяснять.
Тот понимал, насколько некомфортно может чувствовать себя Мэттью, и он заботился об его состоянии во много раз больше, чем о своих собственных ощущениях. Развернув свой рабочий стул к Мэтту, мужчина опустился в него, таким образом визуально становясь гораздо ниже. Это как будто бы сделало Беллами главным в комнате, и для Доминика, безусловно, все так и было.
– Мы оба прекрасно понимаем, что сейчас произошло, так? – для большей уверенности спросил Ховард. Конечно же он пользовался уловками, но кто мешал делать это с профессионализмом, незаметно?
Мэтт лишенкой хмыкнул. Отвечать было глупо.
– И лично я прекрасно понимаю, какими шагами мы до этого дошли. Все вполне закономерно, так что я не думаю, что кто-либо из нас должен чувствовать вину, стыд…
– Я не знал, что это случится, – признал Беллами, решив открыться сильнее. – По правде говоря, я всего-то хотел сделаться твоим другом.
– Все зашло слишком далеко? – предположил Доминик.
– Не дальше моих предпочтений, – смягчил Мэтт, и оба тут же улыбнулись. Ховард не требовалось лишних вопросов, чтобы знать, что преподавателя философии не сильно привлекают девушки. Иначе тот давным-давно поддался бы заигрываниям женской половины курса.
– Чего не скажешь обо мне.
Ховард протянул последнюю фразу как-то слишком печально, тут же отводя взгляд к стене, будто искал там ответы. Мэтт нервничал, ладони потели как при поцелуе, общее возбуждение не спадало.
– Ты все это знаешь, – обратились к Беллами. Тот от волнения забывал дышать, потому что пунктов «против» было больше, чем «за». – Я женат двенадцать лет и имею дочь в этом браке, – напомнил Доминик.
– И ваша с Евой семья была примером для подражания, – продолжал Мэтт, сам удивляясь, откуда помнил имя его жены.
– В том-то и дело, что была, – выделил Ховард.
Мэтт переменил ногу, но продолжал смотреть куда-то мимо Доминика, застывший в своих мыслях. Ах, ну да, – Мэтту потребовалась секунда, чтобы вспомнить, как сказанное имя пришло ему в голову, – ведь Ховард сам представил ему Еву во время открытого урока в балетной студии. С гордостью, с уважением.
– У тебя уже не будет второй семьи, – заявил Беллами.
– Я ее и не ищу, – тут же ответил Ховард и поднялся к Мэттью. Невыносимым было находиться так, будто бы в разных плоскостях. – Все мы ошибаемся.
– Ты ошибся сейчас или тогда? – вызывающе спросил Мэтт, не церемонясь.
Лицом к лицу, они замерли в тишине. Доминик внимательно изучал Мэттью, пользуясь моментом, чтобы лучше разглядеть его черты, чтобы наверняка запомнить каждую крошечную деталь Беллами, ничего не упустить. Чуть прищурившись, Ховард затаил дыхание, еще подбирая слова в голове, когда точно знал: он не мог ошибаться теперь. Почувствовать жизнь заново в сорок два года дорогого стоит.
– Я ошибался тысячи раз, – произнес Доминик, – но каждый раз после это приводило меня к новым путям и тропинкам, и каждый раз я не жалел, что сворачивал в неизвестность. Я бы не был сейчас здесь, если бы не все мои ошибки, не стоял бы перед тобой, живой и настоящий.
Мэтт молчал, завороженный словами. Не то чтобы он сильно поверил в счастье и в единый момент обрел все радости жизни, но было что-то ободряющее в той идее, которую доносил до него Ховард. Может, и ему стоило поддаться, поверить, что и в двадцать семь лет можно заново родиться.
– Я бы не поцеловал тебя, в конце концов, – смятенно улыбнулся мужчина.
– Кто кого поцеловал, – хмыкнул Беллами.
– Ты хочешь это выяснить? – лукаво посмотрел Доминик. Они дрожали, глядя друг на друга, и продолжать диалог было жестоким испытанием.
– Не то чтобы я был против повторить и проверить.
Ховард улыбался. На душе становилось сладко, даже вязко при мысли, что он добился колоссального прогресса в эмоциональном подъеме Мэттью. Ушел всего месяц, чтобы прийти к машинальным улыбкам и забвению чувства страха; и что же ждало их впереди.
– Да ты сейчас буквально взорвешься, – заметил Доминик не без улыбки, вновь позволяя себе оставаться живым перед Мэттом. Сложа руки, подобно Беллами, мужчина стоял неподвижно, но оба знали – в любой момент они могут сорваться.
– С чего бы? – хмыкнул Мэттью, и это прозвучало провокационно.
– Весь светишься, будто бы тебе лет шесть.
– Я не мальчишка, – протестовал Беллами, слегка нахмурившись. Неясно было, кто кого пытался побороть, но взгляды один другого жгли беспощадно. Доминик сделал качающееся движение вперед. – Визжать не буду, – будто бы пытаясь расстроить, Мэтт заявил сразу, уверенный в своей непоколебимости.
Но Беллами визжал. В душе он кричал так сильно, как только мог, и гул этот, непрекращающийся, вездесущий, катился по всему его телу. Отдавая мурашками, отпечатываясь покраснением на щеках, заставляя Мэтта ухватиться за Ховарда, вцепиться в его костюм, быть ближе, быть теплее.
И задыхающийся, вспотевший, Беллами без стыда покидал кабинет Ховарда, кокетливо прикрывая за собой дверь и выходя в свет. И с алыми, еще пухлыми от поцелуя губами, потрепанный и забывшийся, Мэттью бессовестно входил в лаборантскую, ничего не стесняясь, никого не боясь, здороваясь как-то слишком уж резво.
Ему было наплевать, да и он сам понимал, что его сознание воспламеняется и скоро перегорит. Совсем скоро это не он будет заменять больную Бернадетт, это она, бедняжка, еле стоящая на ногах, будет вести философию вместо него. Ведь настанет момент, когда Мэтт не выйдет совсем, перестанет отвечать на звонки, забудет дорогу в университет.
А пока ему было наплевать. Красный и заведенный, Беллами заваривал себе чай в одноразовый стаканчик и искал на общих полках лекционные материалы – ведь надо было хотя бы примерно прикинуть, о чем Мэтт расскажет своим уставшим и подкинутым от Бернадетт студентам завтра.
И ни злая на него Кэтрин, ни ошарашенная и разбитая Эдди, ни язвящий Морган, – никто не мог вернуть Мэттью в реальность. И каждый смотрел на его помятую рубашку, и каждый замечал покусанные кем-то губы, и каждый знал, что все это произошло не далее кабинета мистера Ховарда.
***
Она хотела на море. Она давно мечтала о том, чтобы побежать по пляжу, снять сандалии и пройтись босиком до конца песчаной косы. Беззаботно, смеясь, и чтобы волосы развевались, щекотали плечи, лезли в лицо – как в фильмах.
Она хотела предложить Мэтту устроить совместные выходные, взять отпуск сразу после сессии и взять не глядя два билета в теплые страны. Это могла быть Португалия, где холодный океан, скалистые берега и хороший портвейн; могла бы случиться и Испания, и даже заливы Франции, да пусть и фьорды, черт бы с ними.
Очень хотела. Но из всего вышеперечисленного в ее жизни случилась лишь бутылка портвейна, да и не самого лучшего. Сказать честно, вряд ли это было что-то больше смеси спирта и дешевых красителей и подсластителей, только вот Эдди было уже все равно. Она глотала и эту дрянь, и еще много другой дряни, какая только попадалась под руку.
Утопить свое одиночество в алкоголе – эта тактика не работала уже который месяц, уже целый год, но Джейд отчаянно верила, что однажды она найдет в этом истину. На пути к алкоголизму, не сбиваясь, Эдди стояла четко, нацеленная после дешевого портвейна пригубить вино, взятое по акции в магазинчике на углу.
Не хотелось звонить. Не хотелось найти компанию. Не хотелось выходить на работу следующим утром. Не хотелось слышать голоса знакомых, коллег, близких людей и родственников.
Ей хотелось одного – забыть Мэтта. Забыть ту самую идею, возникшую в ее голове за пару мгновений до окончательного разрыва с ним, что она могла быть влюблена в Беллами, сама того не осознавая. Она хотела выкинуть из себя любое упоминание о Мэттью, любые связанные с ним вещи. Хотела избавиться от чувств. Хотела убить себя и мыслями этими убивала.
Но она влюбилась и отрицать этого уже не могла. И ей было больно, и она изнывала от боли, что выворачивала ее наизнанку, издеваясь каждую секунду, каждый вздох.
Она хотела забыть Мэтта, раз уехать с ним на море ей не удалось.
Но разве она могла?
***
Беллами блестяще отчитал все спонтанно собранные лекции, не опоздав ни на одну из пар. Он потрясающе исполнил каждое свое обещание самому себе: поставленная речь, куда меньше речевых дефектов, кардинальная сдержанность. Из всех заявленных в начале пары тем не было той, о которой Мэттью забыл бы или коснулся бы в самом безконфликтном месте.
Мэтт был скандалом. Одним огромным парадоксом, случившимся посреди аудитории, стоявшим на фоне этой невзрачной темно-серой доски, исписанной формулами и утверждениями еще предыдущих преподавателей. Философу было до них далеко, да он и не рвался туда, к вершинке преподавательской деятельности. Ему было наплевать. Решительно и на все. И он плевал.
Он заканчивал свои лекции однотипной фразой, которая порядком изменилась с момента его эмоционального «преображения»:
– Что ж, время подошло к концу, все свободны, – и с этими словами Беллами отпускал своих студентов, и ему было все равно, куда и как быстро они разбегутся.
Но юные философы в течение нескольких секунд продолжали сидеть, недоумевая, соображая, можно ли им идти и не будет ли за то расправы, ведь голос Мэтта был слишком безэмоционален. Беллами научился улыбаться Ховарду, не испытывая при этом боли, но перестал реагировать на студентов. И это пугало их, и они не могли среагировать так быстро, как это удавалось им раньше – тогда даже самые ленивые убегали с дальних парт по лестнице, нередко забывая попрощаться.
И студенты с неуверенностью покидали аудиторию только после звонка, теперь уже и не позволяя себе не сказать «до свидания», «спасибо за материал, мистер Беллами», «всего доброго». И участились случаи обращения к Мэттью за дополнительной информацией и с вопросами, и Мэтт был непреклонен.
– Мистер Беллами, позвольте, – обращались к нему покладистой интонацией. Мэттью кивал, заранее зная свой ответ. – Я не до конца понял тот раздел, в котором…
– Молодой человек, – сохраняя нейтралитет, Мэтт улыбался, мысленно уже отправляя студентика куда подальше, – вы пришли учиться. Так учитесь. Это сугубо ваши проблемы.
И Беллами разворачивался в сторону своего встроенного кабинета, и разочарованные в себе и выбитые из колеи студенты выходили в коридор – а другого не оставалось. Варианта-то больше и не было – только на следующую пару, с непониманием, с переживаниями.
И Мэттью выжидал, когда все уляжется, когда опустеет аудитория. И в его скромный кабинет уже не приходила Джейд, но Беллами не был одинок. Находилась компания, стояла гостевая кружка с чаем, шли неспешные и приглушенные сильнее обычного разговоры.
Компанию мистеру Беллами составлял мистер Ховард. Так по университету и разлетались слухи.
***
Прошли всего сутки, но Мэттью успел сгореть несколько раз. Как всегда бессонная ночь, но теперь без кошмаров; она растерзала его мыслями в клочья, ведь после пламенного диалога в кабинете хотелось провести вечер вместе и разделить постель, но Ховард был женат. Это разбивало Беллами, насильно возвращая в настоящее время, где Мэтт был обыкновенным преподавателем философии. Одиноким, склонным к одержимостям, имеющий не одно обсессивно-компульсивное расстройство.
Но Доминик сидел в кресле напротив Мэттью, и это успокаивало. Пока они мирно попивали чай и даже и не думали об очередной вспышке, не о чем было переживать. Наверное.
– Как жена? – решил спросить Беллами, явно выдержав провокационную интонацию.
– В порядке, – вздохнул Ховард, обращая внимательный взгляд к Мэтту. – Я ей ничего не говорил, даже поздоровался единым кивком. Но она уже все знает, она поняла, – Доминик кивнул головой несколько непроизвольных раз.
– Я так и думал, – ответил Мэттью, но не подал виду, что почувствовал угрызение совести. – Просто я как-то и сообразить не могу: а что дальше?
Ховард хмыкнул. Ему тоже было довольно интересно знать.
– Оставим все в тайне или…
– Сомневаюсь, что нам удастся, если уже сегодня многие все поняли, – перебил Доминик.
Но откуда было знать Мэтту, когда он ничего не замечал, направляясь от лаборантской, находясь ли в ней или просто прогуливаясь по кабинету?
Испуганные глаза Беллами лезли в сторону Ховарда. Он ничего не хотел понимать, но прекрасно осознавал, что у каждого действия будут свои последствия. Особенно, когда вам под семьдесят лет на двоих.
– Когда я вышел из кабинета, у спуска на первый этаж стояли Кэтрин и Роу, – объяснял Доминик. – Они, конечно, были более заняты друг другом, чем внезапно появившимся мной, но, знаешь, по одним глазам все было понятно. Да и я только потом, уже в уборной, увидел, каким был растрепанным. Будто свалился в постель посреди рабочего дня и минут тридцать так пролежал беспорядочно, а после и не подумал о своем внешнем виде и так сразу и пошел в университет.
– И что же было видно по глазам? – торопился Мэтт.
– Осуждение, – ответил Ховард. Ему было нелегко выдавить из себя это слово, но он нашел его наиболее подходящим. – Я так понимаю, мисс Махер близка с мисс Эддингтон и все прекрасно знала о ваших с ней разногласиях, – Доминик кивнул – Беллами кивнул в ответ.
Мэттью вздохнул, ему вмиг захотелось лечь на пол и раствориться, лишь бы не чувствовать напряжения. Будучи в своих мыслях, в мечтаниях он не реагировал на окружающую обстановку, не замечал лишних взглядов и сторонних звуков. Ховард же оценивал все в разы чувствительнее. Ни одна пылинка не пролетала для него незаметно.
– Возможно, что мисс Махер винит во всем меня, – предположил Доминик. – Ведь обе девушки знают о нашем общении, и Кэтрин явно подозревает, что это из-за общения со мной ты так изменился.
– Я никогда особенно не менялся к Джейд, – возразил Мэтт. – Мне всегда было немного наплевать на нее, немного жаль. И, может, еще капельку она меня бесила. Даже очень сильную капельку, – подтвердил Беллами.
– Но вы общались, а потом резко перестали.
– Потому что я не выдержал, – Мэттью словно оправдывался. – У меня хватало внутренних проблем и без Эдди, мне не хотелось тащить и слушать и ее выдуманные проблемы тоже!
– А ты не думаешь, что и твои проблемы выдуманы?
Беллами замер.
– Ты обещал не анализировать меня, – с пренебрежением сказал Мэттью, хмурясь.
– Я не…
– Анализируешь, – качнул головой Беллами, тут же разгораясь, – о, еще как анализируешь!
– Мэтт, – попытался успокоить Доминик.
– У меня есть проблемы, ты сам говорил мне о них, и не ради возможности заработать на мне еще больше денег, – Мэттью злился; впрочем, Ховарду это нравилось. – Теперь же ты переводишь стрелки с Эддингтон на меня.
– Успокойся.
– Нет, – отрезал Беллами. – Я не собираюсь успокаиваться. Я хочу сперва выяснить, веришь ты мне или нет.
– Я верю, что ты болен, – плавным голосом опустил Ховард.
И агрессии как не бывало.
– А теперь давай вернемся к тому, что нас уже обсуждает половина университета, – предложил Доминик с легкой улыбкой. – Но лично мне все равно.
Мэтт тяжело выдохнул, пускай и казался чудесным образом стабилизировавшимся.
– Мне тоже нет особо дела, если это не доходит до верхушки университета. И если об этом не станет известно на кафедре, в деканате, не утечет до миссис Андерсен…
– А так и произойдет, – заранее предупредил Ховард.
– Ты говоришь так, словно предлагаешь сейчас обо всем забыть и разойтись как ни в чем ни бывало, – обиженно заявил Беллами.
Но у Доминика были подготовлены и свои заявления.
– Мэтт, – он перевалился на кресле и поддался вперед, наклоняясь к Беллами. Между ними снова были те считанные дюймы искренности. – Я не собираюсь брать своих слов обратно.
Беллами сглотнул, смятенно глядя на Ховарда, затаив дыхание.
– И если ты помнишь, я сказал, что выбор сделан.
– И каков же твой выбор? – Мэттью сомневался – все казалось ему таким сказочным и выдуманным, и он терялся в словах и вздохах.
Доминику было достаточно одного неловкого движения, чтобы соприкоснуться с Беллами, но он сделал это настолько обдуманно и четко, что Мэтту не оставалось ничего, кроме как удивленно вздохнуть и разом забыть обо всех проблемах. Выдуманы они были или оставались реальными.
Ховард крепко уперся рукой в колено Беллами, и он чувствовал его дрожь, и он знал, что поступает неправильно. Но все казалось таким естественным и нужным здесь и сейчас, что Доминик впервые за долгое время вновь отказывался думать.
Серьезный и настоящий, поцелуй был призван, чтобы Мэттью в конце-концов успокоился и поверил в происходящее. Хотел он того или нет, все же реальность брала верх. И она была вполне привлекательна.
Кажется, теперь Беллами понимал.
– Ты, – бесстыдно ответил Доминик, отстраняясь от Мэтта, чтобы видеть его чистые глаза, и был доволен правдой. – Ты мой выбор.
