Folie a Deux

– Мэттью! – звучал металлический голос, пролетая над лестницами и в коридорах. – Мэттью, да стой же ты! Доминик не задумывался об официальности обращения и даже не заботился о том, что теперь кто-то другой может узнать об их близости. Ему даже было совершенно все равно, что о них подумают и как от того будет зависеть репутация обоих; оставят ли их на рабочих местах, разрешат ли занимать прежние должности, будут ли шептаться в лаборантских. На-пле-вать. Едва не спотыкаясь, перелетая через ступеньку и еле зацепляясь краем носка за бетонное покрытие, чтобы не упасть, Ховард гнался за Беллами, лишь бы не дать тому сбежать. Если Мэттью скроется, запрячется за своей поломанной дверью, если отгородится от всего окончательно и не даст Доминику проявить хоть долю участия, они оба пропали. Ховард навряд ли вернется в свой университетский кабинет, Мэттью навряд ли закончит этот год чтением объемных лекций. Выбегая из лаборантской, Беллами еще пытался что-либо возразить и громко распространялся на весь коридор и пролет, донося до Ховарда свою мысль. Она была свободной и скомканной, но все же была. И Доминик уже не слышал те обрывки слов, но продолжал свой путь за Мэттом, еще надеясь спасти и спастись. Они оба прекрасно знали, что близки к провалу и в любой момент могут эмоционально взорваться. Обоим необходимо было восстановление, желательно под обоюдным присмотром; скажем, какой-нибудь длительный отпуск на другом краю земли, чтобы без связи, без отечностей, без лишних слов. Но они по-прежнему были в Англии, стояла безоговорочно отвратительная погода (безоблачная пыль с претензией на дождь к вечеру) и нужно было что-то решать. Пока Доминик оставался на десяток шагов позади, Беллами удавалось отделаться от этой погони и хоть немного побыть наедине с собой и со своими мыслями. Он осознавал, насколько грубые высказывания позволил себе в присутствии большей части преподавательского состава. Он также принимал, что, возможно (но лишь возможно), был крайне неправ. И все же Ховард несся за ним на всех парах, а Мэтт продолжал убегать, хоть и понимал, что ему придется остановиться и поговорить. Железные прутья ворот были практически за спиной Беллами, кирпичные столбы скрывали его от глаз Доминика. У Мэттью оставалось несколько секунд, и он зацепился взглядом за автомобиль, припаркованный перед территорией университета в числе дюжины прочих машин. За определенной ненадобностью, выходя из Форда Ховарда утром, Беллами глянул на номера и запомнил их; он бы в любом случае оставил в своей памяти изображение автомобиля, но не знал, действительно ли нуждался в этом или лишь выдумал условие. Мэтт знал до замечательного хорошо, что у Доминика не было привычки запирать машину, если тот оставлял ее при университете. Невольно окрестив пассажирское сидение своим собственным, как бы претендуя на принадлежность Ховарду и его созданной микросистеме, Беллами так же посчитал, что имеет теперь полное право без вопросов ввалиться в автомобиль и занять там «свое» место. Его немного дернуло и пошатнуло, он едва ли успел отдать себе отчет о происходящем; секунду после он уже тянул на себя дверную ручку и падал в старенький Форд, где сидения казались мягче королевских перин. Через лобовое стекло Беллами мог смотреть Доминику в глаза, ничего не стесняясь. Мгновение назад он еще не думал о том, чтобы вот так дерзко извернуться в улыбке, а сейчас совсем нагло глядел на владельца автомобиля, найдя себе успокоение, и только и ждал их воссоединения. Есть подозрение, что Мэтт не совсем был собой и был не в порядке, когда бежал через коридор университета навылет, к улице, чтобы броситься в знойный воздух и забыть о перепалке. Не стоит так же отрицать того факта, что Беллами периодически как будто бы выпадал из жизни, теряясь и путаясь в собственных мыслях (нередко залипая и в пустоте). Но отчего-то он был твердо уверен, что существовал и размышлял здраво именно в ту секунду, когда сидел на пассажирском сидении Форда и повторно приветствовал Доминика взглядом. Мэттью был как-то слишком непоколебим и действительно верил в себя. Щелчок раздался несколько грубо; Ховард был не то чтобы рад утренней пробежке по университету. Иногда он чувствовал себя так, словно они с Евой решили завести второго ребенка и усыновили Мэттью Беллами, о чем уже тысячу раз успели пожалеть. Но Доминик был вполне рад такому опекунству, ведь добровольно же взялся за психологическое перевоспитание преподавателя философии. Возможно, Беллами всего-то был в своих мыслях дольше положенного. Вот и все. Ховарду еще предстояло разобраться. Кто знает, ведь Доминик был готов копаться в этом деле еще долгие десятилетия; психотерапия может длиться до конца жизни в особо тяжелых случаях. Имеется в виду, что Мэтт по правде был одним из описанных. Ховард был не из тех специалистов, что насильно вызывают в своем пациенте тягу и привязанность к сеансам. Ему не были важны деньги, ведь Мэттью заплатил всего за пару-тройку часов в кабинете Доминика, а уже после Ховард совсем отказался от идеи отношений «пациент – психотерапевт». Они отказались от конструктивной модели, отказались от официальности, отказались от конфиденциальности собственной взаимосвязи. Именно поэтому Доминику не было наплевать. Он бы не бежал через половину здания и не направлялся бы к своему автомобилю, если бы не хотел разговаривать с Мэттом о самом же Мэтте. И первое слово было за ним. Ховард аккуратно и поступательно опустился на водительское сидение, плотно защелкнул дверь и заблокировал весь автомобиль изнутри. Он сделал несколько крайне измученных вздохов, прикрыл глаза на мгновение, рассмотрел лобовое стекло и не издал ни звука. Даже не посмотрел на Мэттью. Беллами задрожал, по его телу прошел холод. Он чувствовал себя виноватым и обиженным одновременно, но знал, что ни одно из этих ощущений никак не относилось к Доминику – ведь не мужчина же его задел, да и не оскорблял он Ховарда ни единым своим жестом, разве что заставил пробежаться. Но отчего-то Мэтту казалось, что именно он обязан сказать что-либо первым; хоть вбросить невнятный, практически животный звук, даже плач. Он не выдержал. – Я психопат, – нервно высмеялся Беллами. – Псих! – он издал до противного мерзкий и гулкий звук, похожий на басистый писк. Ховард смято выдохнул. Ведь за ним же было первое слово, за ним! Это Доминик должен был сказать вводную фразу, как бы приглашая на разговор. А теперь, как все пойдет теперь? – Я не стану спорить, – он покачал головой, прикрывая глаза. – Ничего говорить не буду касательно твоих слов, но и спорить не стану, – Ховард повторил свои намерения, чтобы убедить Беллами. – Конечно, а здесь не поспоришь, – Мэтта терзало болезненное состояние, – потому что идти против правды – высшая степень глупости. Не для специалиста в области психиатрии будет развлечением. Доминик вновь покачал головой, негодуя. – Но я могу объяснить тебе все свои действия! Почти! – восклицал Беллами, даже выгибаясь на сидении и почти подпрыгивая. Единожды он даже коснулся потолка своей макушкой – автомобиль был достаточно низким. – Хочешь – я буду оправдываться? Хочешь? – Мэттью! – перебил Ховард и резко кинулся на него – в такие секунды даже самый сдержанный не мог охватить свое закипание. Доминик вцепился в запястья Беллами, которыми тот демонстративно размахивал, очевидно, начиная "хотеть оправдываться". Стоит заметить, что, действуй Мэтт благоразумно и с полной отчетностью самому себе, оправдываться-то и не пришлось бы. Они замерли, оба решительно не понимая, что между ними происходит. Ховард достаточно деликатно держал в свои руках запястья Мэттью, претендуя на грубость. Они как бы осознанно посмотрели друг другу в глаза, боковым зрением осматривая переплетение рук – согласитесь, ведь достаточно интимный и в то же время коварный момент. Сидеть на передних сидениях автомобиля, припаркованного на первой линии перед университетом, вот так вот свободно держась за руки (все же держались) – ну, наглость! – Я психопат, – повторил Беллами, настаивая на своем. – И я тоже, не поверишь, – прошипел Доминик. Зрачки Мэттью расширились, он опешил. В этот момент он впервые увидел, что Ховард действительно не был настолько непроницаем и чист, каким строил себя, заключаясь в костюм психотерапевта, будучи востребованным специалистом. – Ты будешь держать меня так и дальше? – поинтересовался Беллами, совсем не противясь. – Если понадобится – хоть всю жизнь, – Доминик предупреждал. – Тогда я хочу, чтобы ты развелся с Евой. Теперь зрачки расширились у Ховарда. О, нет, не стоит считать его столь недалеким и слабохарактерным человеком, ведь Доминик в первые же секунды, будучи охваченным мыслью влюбленности в Мэтта, понял одно: либо жена, либо Беллами. И нетрудно догадаться, в чью сторону был сделан выбор. Однако Доминик все равно был крайне удивлен. Он выпустил руки Мэттью и откинулся назад, на спинку своего сидения, не разрывая зрительного контакта. Беллами тут же отвернулся, попытавшись расслабиться. Он перевел дыхание, посмотрел в окно, уткнулся в собственный кулак и глубоко вздохнул. Он не считал себя настолько смелым, чтобы вот так в глаза выдавать прямолинейную фразу. Нагло, беспринципно, бессовестно. – Повтори, – приказом выдал Ховард, тоже отведя взгляд и теперь испепеляя кирпичный столб железных ворот. Он контролировал себя, Мэтта и обстановку внутри заблокированного автомобиля, но чувствовал, что ему срочно нужно выместить из себя эмоции. За утро произошло слишком многое. – Повтори, – призвал он вновь. Мэттью резко повернулся к нему, несколько со злобой, но знал, что не может игнорировать. – Можно я сначала спрошу? – попросил Мэтт. Доминик негласно кивнул, едва ли вымучив движение головой. – Скажи честно, – голос Беллами дрожал, но стоило отдать должное – мужчина держался и исправно смотрел в глаза. – Только я прошу тебя без вранья. – Я слушаю, – убедил Ховард. – Насколько я далек от психического здоровья? Тишина. Доминик не повел ни мышцей лица, но Мэттью отчего-то почувствовал нарастающее давление. Ховард вновь делал это. – Ты, черт возьми, обещал не использовать эти свои приемы! – взбесился Беллами, не в силах продолжать. В Доминике что-то выстрелило. Он весь вздрогнул, после дернул головой и с новыми силами посмотрел на Мэтта, забыв о предыдущих словах (что уж говорить об обещаниях). – Мне тяжело говорить с тобой об этих вещах, – прояснил Ховард. – Я должен тебе заплатить? – Беллами давил – только так он мог получить информацию и избавиться от роли мишени, ведь Доминик умел создавать напряжение из ничего. – Мэттью! – вновь возразил Ховард. – Мне не нужны от тебя деньги, пойми ты уже! – Тогда ответь! Разговор на повышенных тонах оставался лишь в замкнутом пространстве автомобиля. Из университета начинали выходить люди, тянулись студенты, преподаватели, соседние машины снимались с блокировок – но снаружи Мэтт и Доминик выглядели как парочка дискутирующих преподавателей. В мимике не было ничего более близкого. Этому стоило поучиться. – Хорошо, – выдохнул психолог, – я признаюсь, что у меня не всегда получается прекратить анализ тебя и перестать думать о твоих проблемах. Но я не хочу помогать тебе выбраться из этого, играя роль психотерапевта. – А роль кого ты хочешь играть? Друга? Или так? – Никогда не говори этого так. – Мне тоже неприятно, – выразил Мэттью. – Так насколько я далек от выздоровления? Мне важно знать. – Мне быть грубым? – поинтересовался Доминик. – Будь собой, как хочешь, просто говори прямо, – Беллами истерил, – я уже не выдерживаю! Говори! – он пытался командовать, но на деле все превращалось в необдуманный психоз. Ховард попытался перевести разговор на более веселый лад, но вряд ли получалось что-то действительно бодрящее, когда следующими словами звучало это: – Я скажу так: твое состояние и термин психическое здоровье – вещи диаметрально противоположные, – вынес Доминик. Возможно, так звучало вполне корректно и не так обидно. Но Мэтт не боялся быть обиженным. – Отсюда следует, что я на самом деле псих, – в свою очередь, подтвердил Беллами. – И ты собираешься вступать в серьезные отношения с психопатом, так? – Так, – отрезал Ховард. – И тебя не должно волновать, кем ты являешься по факту, потому что я готов помочь. Вместе мы можем максимально приблизить тебя к выздоровлению, – Доминик разжевывал, но благодаря этому, таким почти детским словам, несерьезным, Мэттью был способен многое понять. – Которое все равно никогда не наступит, – фыркнул философ. – Хватит этого, – попросил психолог. – Я прошу тебя по-человечески, хватит. Беллами выдохнул. Добрые слова его действительно успокаивали, и стоит отдать должное – Доминик был замечательнейшим специалистом. – Как ты собираешься помочь мне? – задался Мэтт. – Как партнер, – звучало веско. – По психическому нездоровью? – хмыкнули тут же. – Как твой партнер в здоровых отношениях, Мэтт, – и, пожалуй, Ховард впервые обратился к Беллами настолько мягко. Мэттью смутился. – Там уже все выходят, – он потребовал движений. – Я не уверен, что мы договорим в том же ритме, если уедем в другое место. – Доминик, нас сейчас все увидят, начнется… – Мне наплевать. Беллами заговаривался и краснел, прячась от выходящих преподавателей, что приземлялись в нескольких метрах от них, расплываясь по своим машинам. Среди них были и Роу с Кэтрин; и еще парочка, которые уже наверняка прознали про ситуацию в лаборантской. – Мне решительно все равно, кто и что скажет, – добавил Доминик. – И это твой выбор? – не то чтобы Мэтт сомневался. – Если это и твой выбор тоже, – Ховард кивнул головой, надеясь на этой ноте закончить то, что выстроилось столь протяженным диалогом. Им понадобилось несколько дней и ночей, чтобы прекратить задаваться вопросами и принять решение. Достаточно быстро в их возрасте, стоит заметить. Мэттью потянул на себя ремень безопасности, обозначая, что он готов ехать. Неважно, куда они держали путь, но у них образовался внеплановый выходной; им стоило воспользоваться этим, ведь уже завтра придется отчитываться перед завкафедрой, с какого перепуга они отсутствовали весь день, притом успев натворить шуму в лаборантской посреди белого дня. Впрочем, миссис Андерсен и правда как-то давно не появлялась и не обозначала себя. – Так вот, ты просил повторить, – Мэтт откашлялся, пристегивая ремень и смотря на Доминика почти победителем, – и я повторю. Ховард замер, Беллами в очередной раз спросил себя: действительно ли его мысли полностью совпадают с произносимыми словами? И, пускай Мэттью не мог быть уверенным до конца и относительно каждого из сказанных предложений, следующее точно было его обдуманной идеей: – Я хочу, чтобы ты официально развелся со своей женой, – конец он практически прошептал, но не как нечто тайное, а более с умыслом усилить значимость собственного желания, выделить это горение и безумие, что охватывало Мэтта. Доминик вздохнул, его сердце съежилось, но он не подал виду. Ему было нелегко принять все факты и заставить себя. Одновременно с ответом Мэтту он отдал себе приказ: срочно записаться на психоаналитическую консультацию в Лондоне. Даже квалифицированным специалистам нужны свои психотерапевты. – Я тебя услышал, – Ховард кивнул головой, обращая свой взгляд к Беллами. Но ничего более не сказал. Да и не нужно было.

***

На следующий день был четверг, считавшийся вполне стабильным днем рабочей недели – чаще всего случалось так, что именно по четвергам не происходило никаких замен и особенно интересных лекций. Доминик вновь не ночевал дома, предпочитая матрас в квартире Мэтта, и без претензий довез преподавателя философии до университета к первой паре, занявшись своими кабинетными делами в свободные часы. Забавно, что их никто не спросил, да и оно было логично: кто из студентов не рад пропущенным парам, особенно в последние месяцы работы над лекциями и материалами? Про три забытые пары Беллами никто и не заикнулся, а те, кто верно ждали психолога под дверью и были записаны на консультации, либо простояли с минуту и ушли, либо вовсе пропустили. И Мэттью не потребовали в дальние углы университета, чтобы объясниться перед «вышкой»; и Ховарду не пришлось тащиться туда же, лишний раз тратя свое время на бесполезную болтовню и никчемные наставления. В конце концов, им всего лишь платили за это. И никто не добавлял лишний фунт к зарплате, если план бывал перевыполненным или сдвоенные консультации длились до самого позднего вечера, выматывая обе стороны. Мэттью настоятельно попросил Доминика вернуться домой хотя бы на эту ночь, потому как разговора с Евой до сих пор не существовало, кроме как на обещаниях. Ховард качнул головой, после так и сказав, что думает над этим и старается подобрать правильные слова. «Зачем мучиться, если ты говорил, будто бы она и так все поняла?» – спрашивал Мэтт. У Доминика были ответы, разумеется. Дело было в том, что Беллами оказался неспособным понять всей той боли, что содержалась на душе Ховарда. Беллами никогда в своей жизни не был связан серьезными отношениями. Ни разу. Получив абсолютно свободный вечер без планов и даже без спонтанных прогулок, Мэттью принял решение остаться в университете допоздна – нужно же было хоть раз взглянуть на примерный план проведения экзаменов и аттестации студентов. У Беллами было время аж до десяти вечера, чтобы поразмыслить над накопившимися бумагами, что-то пощелкать в рабочем ноутбуке и вынести для себя пару интересных статей, обозначая их в лекционном материале на ближайшую неделю. Он не думал о происшествиях в лаборантской, не думал о других, не думал о том, на что не может повлиять – и это успокаивало. Мэтта даже слегка прошибло; в хорошем смысле, конечно. Он вспомнил, как ему нравилось работать с информацией и перебирать ее по ниточкам, после создавая цельный и объемный материал для лекций. Ему нравилось рассказывать о том, к чему он относился особенно трепетно; ему нравилось вести пары у только проникающихся любовью к мыслительному процессу первокурсников и наставлять более старших ребят. Да, возможно, Беллами скучал по одиночеству. Но, черт возьми, как становилось светлее и спокойнее день ото дня после появления Доминика Ховарда! Складывалось так, что он ни о чем не жалел, и жизнь-то налаживалась; налаживалась после долгих месяцев глубокой депрессии, которая прежде лишь укрепила вечную меланхолию на общем фоне. Возможно, Мэтту было попросту необходимо принять свою болезнь; в конце концов, и с ней ему жилось совершенно нормально. Он чувствовал себя без прикрас счастливым. Ему даже захотелось проконсультироваться с Домиником насчет отдельных разделов психологии и провести очередные лекции, посвященные познанию самого себя, как Беллами делал это в свой первый год преподавания. Мысль прервал стук в дверь. Этот стук не был похож ни на один из тех, к которым Мэттью привык или был приучен в прошлые годы; но, кажется, единожды Беллами уже его распознавал. Если бы то был Доминик, Мэтт превратился бы в счастливца в следующую же секунду, но поспешил бы напомнить, что было обещано разойтись хотя бы на ночь. Если бы на пороге появилась Эддингтон, Беллами выгнал бы ее не думая ни минуты. Примерно то же обязалось произойти, будь на месте гостя Кэтрин, Морган, Роу или кто еще из их шайки. Кроме? – Мэттью, – прозвучало тихим голосом. От него уже возникали ассоциации слабости и даже потайного страха. Беллами едва успел поднять голову, когда увидел, чьи пальцы обхватили дверь; появились соломенные волосы, зашуршало ближе. – Я не отвлеку вас? – спросили следом. – Бернадетт, – выдохнул Мэтт, сам себя не помня. Он никогда не называл преподавательницу физики по имени; да и в общем-то не припомнит, чтобы когда-либо к ней обращался. – Я боюсь, нам придется поговорить, – почти прошептала она, достаточно резко и так контрастно своему голосу закрывая за собой дверь. – По крайней мере, я вас попрошу, – объяснилась девушка. Беллами не понимал, что могло стрястись. В единую секунду он припомнил, как грубо врезался в Бернадетт плечом, выбегая из лаборантской; здесь же он точно осознал, что не мыслил в тот момент и явно не был собой. – Не откажусь, – Мэтт кивнул головой, тут же поднимаясь с рабочего места, по всем манерам, и предлагая гостье присесть рядом. – Спасибо, – отблагодарила Элверс, после чего сделала несколько коротких шагов и опустилась в кресло. Они замялись, помолчав с полминуты, пока Бернадетт подбирала слова, а Беллами сходил с ума от неожиданности произошедшего. – То, что о вас половина университета говорит, вы и так знаете, – начала девушка, – так что этим я вашу голову захламлять не буду. Мэттью сглотнул нервно, но не перебил. – Я пришла не за унижением или оскорблением, хотя, вижу и всегда видела, отчего-то вы считаете меня за тираншу и холодную стерву, – девушка слегка ухмыльнулась, но продолжала. Все это время она не поднимала на Мэтта глаза – тем они и были похожи: Беллами тоже избегал зрительного контакта. – Отчасти это правда, отчасти нет. Все это неважно, потому что во мне есть та же проблема, что и внутри вас. Только здесь Элверс взглянула на Мэттью и сделала это настолько проницательно, что Беллами пришлось вновь сглотнуть. – Вы хотите поговорить о психических нарушениях? – догадался философ. – Именно, – Бернадетт с неохотой кивнула головой. Ей и самой не было в радость признавать собственную болезнь, однако она делала это с большим успехом и с меньшей страстью, чем то наблюдалось в Мэтте. – И нет, я нигде не рылась, ничего не выпытывала и никуда не лезла, просто, так скажем, «своих» видно издалека. Не всегда, но все же. – По мне это так заметно? – Мэттью нахмурился и даже успел перепугаться лишний раз. – Не совсем, но вы и не то чтобы тщательно скрываетесь. Как и мне – нечего стыдиться. Беллами вздохнул, отводя взгляд и задавая вопрос больше в стену, чем к девушке: – Почему я? Почему сейчас? – озадачился он. – Потому что вчера в лаборантской вы едва не сгорели дотла. Я не видела всего происходящего и не задавала ни вопроса после вашего с мистером Ховардом ухода, но мне было достаточно касания плеча и вашего голоса. Я улавливаю подобное, потому что до физика мечтала стать профессиональным психоаналитиком. Мэттью опешил. Слишком много слов. «Касание» – так нежно Бернадетт обозвала их жесткий удар. – Я хотела убедиться, что вы наблюдаетесь и не подорвете учебный процесс, как это случилось со мной, – в голосе Элверс звучала тревога, даже очень заботливая. Но она резко переменилась, задрожала, и фраза соскочила на тон выше. Так произошло случайно. – Я была в том же состоянии, я была там. – Там? – переспросил Мэтт, выдержав выделение. – Там, и вам не по пути, я знаю точно, – кивнула Бернадетт. – Сперва мне казалось, что все будет обыкновенной профилактикой, как типичный санаторий или простой отпуск в английском пригороде. Но я зашла слишком далеко. Это было адом, – вымучила девушка, и Мэттью услышал, как плотно в ее горле стоял ком. – Почему вы говорите мне об этом? – недопонимал Беллами. – Потому что вам это не нужно, – элементарно объясняла Элверс, делая это настолько тихо и спокойно, что Мэтт прислушался бы к ней, даже будучи в состоянии гнева и агрессии. – И если вам есть за кого хвататься и ради кого поддерживать в себе жизнь, то лучше не забрасывайте это желание. Иначе вас заберут прямо отсюда. Бернадетт тяжело моргнула, отворачиваясь в сторону дверей. – Я уже сказала, что не стану напоминать вам о слухах и не поведу разговор далее, но моя мысль проста, – она даже улыбнулась. – Вы не тот, что станет обсуждать половину Бата, и не тот, что кинется в любое движение сломя голову. Не дайте им себя прикончить. Мэттью улыбнулся. Он подумал о Доминике. И о том, что так давно крылось внутри. – Я вас услышал, – он повторил фразу Ховарда, опущенную этим утром. – И думаю, что, в таком случае, могу задать вопрос. Бернадетт просто кивнула. – Достаточно ли вы стабильна теперь? – Никогда не была и никогда не буду, – утвердила Элверс, уверенная в своих словах. – Но я принимаю это, что равняется тому, как если бы я знала каждого своего врага в лицо. Это значительно упрощает мою болезнь. – Тогда что может упростить мою, если я приму свою нестабильность? – Беллами был обеспокоен. – Одного факта мне недостаточно. – Применяйте тот факт, что вы способны любить, – предложила Бернадетт. – А вам помогло? – Мэтта передернуло – теперь он точно знал, что речь касается Доминика. – А вам – нет? – хмыкнула Элверс. Она поднялась, не дав Беллами докончить свою мысль, которую он плотно переваривал внутри. Тем самым девушка сподвигла философа выдать все очень скомканным, но в настоящем виде: – Вы призываете меня уволиться или просите остаться? – Я призываю жить вне зависимости от душного воздуха в лаборантской, – дала понять Бернадетт. – Вас ненавидят там столько же, сколько и не рады мне, так что не стоит на это вестись и пытаться заполучить еще больше внимания. Элверс улыбнулась по-доброму, почему-то кардинально взбодрив Мэттью последними словами. Никто не хотел его увольнения, но так же никто и не жаждал, чтобы Беллами засиживался в преподавательском составе; таким образом, Мэтт становился по правде обособленной личностью, на которую не способны влиять остальные. Он искристо улыбнулся в ответ: – Я не уверен, должен ли говорить вам за это спасибо, мисс Элверс, – он перешел к официальности, но она тут же была отрезана. – Бернадетт, – настояла девушка, меняя их диалог. – Для тебя я только лишь Бернадетт. Пожалуйста. Мэтт смущенно кивнул головой в знак того, что все понял. На деле же он до сих пор еле вклинился в то, что происходило в его собственном кабинете, и расплывчатая картинка перед глазами по-прежнему не давала собрать все воедино. – Бернадетт, – обратился Беллами, теперь на полных правах произнося конкретное имя, чем не дал девушке уйти просто так. – Позволь: ты просто предупреждаешь или у тебя есть иные мотивы? Элверс усмехнулась, гораздо увереннее делая шаги к двери, чем делала это от порога к креслу несколько минут назад. – Я советую, – отозвалась она, – по-дружески или как человек, оказавшийся с тобой в одной лодке. Мэттью хмыкнул. – Но советчик из меня так себе, – отпустила она, все же с предупреждением, и подняла вверх раскрытую ладонь, прощаясь без слов. На вопрос, насколько Бернадетт стабильна теперь, она ответила, что лишена этого внутреннего баланса полностью. Ее диалог с Мэттом полностью доказал правдивость ее слов, как и ее честность перед Беллами. Ровно так же нестабилен был и Мэттью. И, пожалуй, короткий и достаточно откровенный разговор с Элверс помог Беллами разобраться с этим, на что и был направлен. Но об этом преподаватель философии догадается только ночью. До раннего утра он не спал, ворочаясь из стороны в сторону. Голова была перегружена мыслями и осколками фраз настолько, что в полноте своей это рождало ощущение тотальной пустоты. Не подобраться ни к одному слову, не разобраться ни в одной идее – и нетрудно было догадаться, как сильно это убивало Беллами. В четыре часа утра он позвонил Доминику. Тот, что вполне логично, также не мог найти себе места в кабинетном кресле и успокоиться с мыслями, пропуская через себя все новые и новые функционирующие проблемы. Звонок Мэтта стал для Ховарда первым солнечным лучом, прошедшим яркими бликами по лицу. – Я говорил с Бернадетт, – заявил Беллами, вбросив информацию, рассчитывая, что Доминик станет с ней что-либо делать. – Я поговорил с Евой, – в свою очередь, опустил Ховард, и его голос звучал опустошенным. О разговоре Мэтта с Элверс он уточнит погодя, уже позже этой ночью или при любом другом удобном случае. – Как она? Мэттью не был эгоистом, стоит об этом помнить и напоминать себе всякий раз, когда возникнет мысль, будто бы он печется лишь о себе. – Ей как будто все равно, – Доминик пожал плечами. – Было бы легче, если бы мне так лишь казалось. Но ей и правда нет особого дела. – И что это значит? – Мэтт был обеспокоен. – Я… – Ховард запнулся и был рад, что позволял себе быть обычным человеком, а не психотерапевтом. – Я не вполне понимаю, сколько лет это продолжалось. – Равнодушие? – Эта привычка, – согласился Доминик, добавляя свое слово. – И как я не заметил раньше… Ховард звучал плохо. Беллами тут же подскочил с матраса, хотя прежде лежал расслабленно, и скинул ноги в сторону окна. Прибранные книги, аккуратно упакованный в чехол телескоп. Мэттью впервые был настолько близок к порядку. Не мешало и Доминику прибраться в своей жизни. – Мэтт, – призвал Ховард, почти в просьбе шепча на ухо Беллами. – Мэтт, можешь ты побыть моим психологом? Мэттью сдавленно рассмеялся. Комичность ситуации забавляла. Но если бы Мэтту не было так паршиво это слышать; а паршиво было до слез. – Я все объясню, это простой вход в терапию, не будет ничего сложного, – уверял Доминик, сам теряясь в своих мыслях. Его голос впервые дрожал, он впервые позволял себе испытать страх при ком-то. – Если не ты – я не знаю, с кем мне теперь еще разговаривать. А я очень хочу, мне крайне необходимо, чтобы ты со мной поговорил. Они поменялись местами. И Ховард, сползший со своего дивана на пол кабинета, горел ничуть не меньше, чем Мэтт. И внутри него был тот же огонь, и безумие Беллами плавно передалось самому Доминику – потому что Доминик стал думать больше, чем ему стоило. Больше, чем того требовал его профессионализм. Мужчина попросту не был готов к подобному объему информации, к конкретным выводам. Он не подписывался на это, не подписывался. – Мне прийти? – спросил Мэттью, когда Ховард замолчал и пропал в трубке. – Только скажи, я сейчас же выйду, я даже полностью одет. – Я приеду, – отрезал Доминик. – Либо приду. Беллами вздохнул, осматривая собственную спальню. Она и вправду стала более прибранной, визуально пространство расширилось; Мэтт даже заморочился, чтобы вымыть пол пару дней назад и предпринять очередные попытки заколотить окно. Он продолжал думать и уже представлял себе, как Ховард пойдет через всю южную часть города к нему, на замызганную Хай-хилл, и он представлял их встречу, представлял нежность момента и всевозможные касания. – Она не любит меня, Мэтт, – выдохнул Доминик с гадким чувством признания. – И, может, даже никогда не любила. Ховард скинул трубку, прошуршав напоследок «выхожу». Беллами сел на матрас, выбросив мобильный телефон к подушке. Он схватился за голову, испытывая неоднозначные чувства. Доминик был твердо уверен, что его жена никогда его не любила, и после всех сказанных слов ехал к Мэтту. И только накануне Беллами выдал свое устоявшееся желание, которое подначивало Ховарда подать на развод, как состоялся разговор, сделаны выводы – и Доминик для себя понимает, что сердце Евы давным-давно далеко от сердца мужчины. Никто не заставлял Мэттью жить с этим. Пешком до Хай-Хилл Доминику было минут сорок от силы – прелесть маленьких городков. Сорок минут – и Беллами сможет сказать все, что думает; и он ожидал от Ховарда встречных действий. Они провели вместе формальный остаток ночи за неумолкаемыми разговорами, где были и новые откровения, и желанные касания, и особенные моменты, и даже слезы. Мэтт отменил все пары на пятницу, Доминик вежливо обозначил себе выходной, попросив одну из преподавательниц с психфака принять нескольких студентов. Они были свободны и бросались в это новоизданное пространство, выделяя его полностью под себя; оно не имело границ и тем было ценно, и Беллами мог окончательно растворяться в Ховарде, меняясь с ним ролями, пока Ховард продолжал растворяться в Беллами. Знойный май как тысяча причин, чтобы жить и двигаться дальше. И в сорок два года можно начать всю свою жизнь заново. По крайне мере, Мэттью пообещал это ночью, крепко сжимая руку Доминика.