Я подарю тебе жизнь

Время песок… Его не измерить, не сосчитать, не удержать. Когда мы гонимся за ним, оно убегает от нас с невероятной скоростью. Посмеиваясь, дразня лишь оставшимися воспоминаниями. Когда убегаем — непременно нагоняет. Время песок… Его катастрофически мало, когда мы в нем нуждаемся, когда оттягиваем минуту неизбежного, торгуемся за секундные отсрочки. И его так чертовски много, когда мы ждем чего-то с нетерпением, когда отсчитываем ненавистные минуты, секунды, а стрелки часов упрямо застывают на месте. Время песок… Оно  утекает сквозь пальцы, по песчинке отнимая у нас жизнь. Странный механизм создал Господь — всю свою жизнь мы идем к тому чтобы умереть, так или иначе, но каждая минута приближает нас к концу. Лейкоз. Рак. Белокровие. Называйте как хотите, от этого диагноз не станет менее ужасным, а болезнь менее беспощадной. В ту же самую минуту, как доктор с добрыми глазами озвучивает этот страшный приговор, мне кажется, я глохну. Тишина, абсолютная, плотная, дурманящая, она давит на уши, наполняя их непонятным звоном, отдаляя все привычные и необходимые звуки. Я не слышу как идут часы за спиной врача, не слышу суеты больничного коридора, не слышу мерного постукивания пальцев доктора по наполированному столу. Мир перестает существовать вокруг, все замирает, а меня все больше затягивает в пучину безысходности и беспросветного горя. — Как я ему скажу? — единственный вопрос, который я могу выдавить из себя, на минуту выныривая из глубин своего горя — Как? — Если хотите я могу… — Нет! — обрываю я на полу слове, направляясь на ватных ногах к двери. Мой отрешенный вид, наверное, не на шутку пугает Соню. Она что-то кричит, трясет меня за плечи, но я могу лишь наблюдать как беззвучно шевелятся ее губы, как лицо искажается от волнения, как ее глаза загораются яркими тревожными огнями. Мягко, но уверенно отталкиваю Соню и поднимаясь в свою комнату, захлопываю дверь. Укрыться от всех. Не видеть. Не слышать. Не ощущать. Три единственных моих желания на данный момент. Просто физически не могу никого видеть сегодня. Просто физически не могу говорить с кем-то о Пабло Бустаманте. Просто единственный человек с которым я хочу поговорить о Пабло Бустаманте — сам Пабло Бустаманте. Осознание ударяет меня все сильнее, еще и еще, пока я не двигаясь лежу на кровати, уставившись в потолок. И волны швыряют меня на скалы, а затем снова уносят обратно в море, качаться на волнах собственной боли и бессилия. Кажется, глаза стекленеют от того, что я не хочу их закрывать, я боюсь того, что могу увидеть в собственном темном мире. Я боюсь тех мыслей которые набрасываются на меня со всех сторон. Я боюсь жить в мире где нет Пабло Бустаманте. Беру с прикроватной  тумбочки альбом с фотографиями и просматриваю в обратном порядке. Возвращаюсь от фото на последних гастролях до фотографий времен третьего курса. Останавливаюсь на своей самой любимой. Какой-то совершенно нелепейший момент запечатлен на этом снимке, но я люблю его всем сердцем. Это начало нашей истории, это начало нас… Это начало любви неправильного, такого нетипичного мерского отпрыска и рыжей бунтарки, втайне ждущей своего принца. Мы сфотографированы в летнем лагере, прямо перед памятной поездкой на банане, фото простое и не постановочное, все заняты кто чем и никто не смотрит в камеру. Пабло разглядывает меня сложив руки под подбородком, а я показываю ему язык. Кажется сто лет прошло с тех пор, целая маленькая жизнь. Все казалось таким мимолетным и в то же время бесконечным. Как моя любовь к Пабло, я так долго не хотела ее принимать, считала блажью, придурью, капризом, а потом вдруг ухнула в нее со всего маху, раз и навсегда. Я не могу и не хочу без него жить — лишь эта мысль заставляет меня подняться с кровати и сесть за компьютер. Страницу за страницей открываю новые вкладки и до ряби в глазах вчитываюсь в незнакомые слова и определения. «Острый лейкоз — быстро развивающееся заболевание костного мозга, при котором происходит бесконтрольное накопление незрелых белых клеток крови в костном мозге, периферической крови и различных внутренних органах.». Химиотерапия. Переливание. Пересадка костного мозга. Голова начинает закипать, единственное, что я выношу для себя из этого всего, это то, что шансов у Пабло немного, но единственное за что я на самом деле цепляюсь — они есть. Банальность, так говорят в мелодрамах и сопливых романах Мии, но я буду бороться даже за один шанс из миллиона. Ноги сами несут меня обратно в больницу. И кажется, оказавшись вновь в кабинете доктора Диаса, я выгляжу более удивленной чем он сам. — Садись, — кивает он на стул напротив, — быстро ты, молодец. Я ждал тебя. — Откуда Вы знали, что я приду? — А как по другому, детка? Ты не могла не прийти. Ты боец, я сразу это понял. — Я не знаю, что мне делать. — Для этого ты и здесь. Мы сделаем все возможное, слышишь? Но тебе придется нелегко. — Плевать на меня, самое важное сейчас он. — Я знаю. В первую очередь, где его родители Марисса? Пабло уже неделю у нас, но кроме твоей семьи и учителей никто не приходил. — Фамилия Бустаманте, что Вам ни о чем не говорит? — доктор задумывается всего на минуту. — Погоди, он сын мера? — Бывшего, — невесело киваю я, да уж сейчас возможности Серхио не помешали бы. — Хорошо, где его мать? — Это сложный вопрос, она сбежала около года назад, насколько я знаю у Пабло нет связи с ней. Вы не переживайте, все растраты мы возьмем на себя. Деньги не имеют значения. — Дело не в этом, Марисса, понимаешь ему может понадобиться донор. Близкие родственники первые в списке совместимости… — Я попытаюсь что-то сделать. Скажите, какие ваши дальнейшие действия? Что нужно от меня? Чем я могу помочь? — Еще предстоит много обследований, нужно выяснить форму, стадию, подобрать лечение. Возможно поможет химиотерапия, но я бы подыскивал донора на всякий случай… — доктор виновато опускает голову, — понимаешь у Пабло есть ряд неблагоприятных факторов и я боюсь, без трансплантации нам не обойтись. — Это сложно, да? — На одинадцатку из десяти, если не объявятся его родственники. Я грустно киваю и кажется вновь начинаю распадаться на куски, прямо здесь в кабинете растеривая свои силы, надежды, браваду… — Я должна сказать ему? — молюсь услышать нет в ответ, заклинаю доктора произнести эти три заветные буквы. — Да, ты обязана. Он имеет право знать и чем скорее тем лучше. И еще одно детка, — окликает меня врач уже в дверях, — Не смей при нем лить слезы! За пределами его палаты, плачь, истери, кричи, дерись, бойся, кусайся, рви на себе волосы. Но не смей плакать при нем. При нем ты должна быть сильной, чтобы он знал ради чего бороться, чтобы он имел желание вернуться к тебе. Ведь поплакать ты можешь и на его могиле. Слова злые и кусучие, я на секунду начинаю ненавидеть доброго доктора, но эта вспышка гаснет где-то внутри так и не воспламенившись, когда я осознаю, что врач прав. Я должна ему сказать. Сегодня, сейчас, если буду давать себе отсрочки то не скажу никогда. Если буду готовить правильные, выстроенные речи, то забуду их как только увижу его. Полагаюсь только на помощь Бога, хотя по твердому убеждению Дунофа у меня в союзниках совсем другой бессмертный. Дверь открывается беззвучно и я слышу как Пабло весело смеется, разговаривая с кем-то по телефону. Улыбка смягчает все черты его лица, солнце играет в светлых кудряшках, и я невольно содрогаюсь представляя себе совсем другого Пабло — лысого, измученного болезнью и химиотерапией. Буду ли я любить его так же? Самой жутко от этих мыслей, но я всего лишь навсего человек. Легко любить молодого, здорового и задорного парня с ясными голубыми глазами и наглой усмешкой. А какого любить слабого, больного, измученного? Я не знала и это пугало меня до чертиков. — Прости Лассен, Марисса пришла, ой да заткнись, — опять смеется Пабло, — позже созвонимся, извращенец. Пабло смотрит как я мнусь на пороге и приподнимает бровь. Как я люблю это. Его мимику, жесты, ужимки, манеры. Я люблю все в нем, даже то на что раньше не обращала внимание, сейчас с особым трепетом впитываю, пытаясь сохранить в памяти, пока имею такую возможность. — Гвидо думает, что мы тут играем в медсестру и больного, — он вновь поигрывает бровями и одаривает меня ослепительной, совершенно бустамантовской улыбкой. Похоже он обладает каким-то особым патентом, потому что ни у кого другого я такой не встречала. — Не сегодня, — пытаюсь подиграть тону Пабло, но даже сама понимаю как дерьмово получается. — Что-то случилось? — вопросительно и широко распахиваются любимые голубые глаза, неосознанно распиная мою душу. — Пабло… — раз, два, три — отсчитываю про себя, слова застревают даже не доходя до горла. Четыре, пять, шесть — выдыхаю, кажется, весь воздух, пытаясь восстановить дыхание. Семь, восемь, девять — кончики пальцев начинают неметь. — Я что умираю? — нелепо пытается пошутить Пабло и попадает мне в самое сердце. Десять — разлетаюсь вдребезги по светлой палате. — У тебя лейкоз, Пабло, — севший, абсолютно не мой голос вдруг нарушает наш с Пабло мирок, громом проносясь по тихим улочкам нашей личной заводи. — Я умираю.