Я подарю тебе жизнь

Марисса. Красивая. Рыжая. Мятежная. Добрая. Умная. Честная. Смелая. Справедливая. Упертая. Правильная. Верная. Искренняя. Я могу описать ее еще тысячами разных красивых и не очень слов. Но все они ничто по сравнению с одним, маленьким и искренним — моя. Она часть меня, моей души, всего моего существа. Она крепко укоренилась где-то глубоко внутри меня, проникла мне под кожу вместе со своими рыжими волосами, яркими заколками, нелепой одеждой. Научила меня пить крепкий мате, который я терпеть не мог и не вступать вовремя в песнях. «А мне так нравится!» — просто говорила она, не утруждая себя объяснениями и мне не было что противопоставить. Слова заканчивались, спорить с ней — себе дороже. А вот говорить одно удовольствие — умная, шутливая, остроязычная. Как скажет, так отрежет. Парирует как скальпелем машет. Моя… Моя девочка. Гвидо часто говорит: «Что за девка — огонь!» Огонь…то огонь, но для меня она как окно открытое, свежий воздух, надышаться не могу — голова начинает кружиться. С ней не скучно никогда, вдвоем в маленьком заброшенном вагончике, в темноте, без друзей и без алкоголя. Есть она и всё. Вот как? Как она, никогда не борясь за меня, завоевала себе первое место во всем и сразу?! Как сумела пропитать собой каждую мою мысль, пропахло ее запахом все вокруг и я как сумасшедший выдыхаю ее и тут же с каждым вдохом беру обратно. Не могу без нее, никогда не мог, но даже себе порой признаваться боялся, а сейчас не боюсь. Несчастье помогло, приоритеты расставило, лучше любого учителя мозги вправило. Правильно говорят, что горе не делает нас другими, оно раскрывает нашу суть. Раньше всегда думал, что придет время и я женюсь на ком то вроде Мии Колуччи, и будет у нас идеальная семья. Нееет, правда, я планировал даже любить ее, воспитывать светловолосых малышей и никогда не обижать. Но стоило один раз взглянуть в карие, почти черные омуты незнакомых глаз, как все обрушилось в один миг, оборвалось что-то во мне и канули в Лету мечты о идеальной семье. Ведь рыжий цвет вдруг стал намного красивей и интересней банального блонда, а карие глаза затягивали в такие глубины, что никаким голубым/синим/зеленым никогда не снилось. И мне никогда не снилось, что вот так будет. Но разве мы выбираем? Разве от нас вообще что-то зависит, если выбор уже давно сделали сердца. Солнце заливает палату ярким, слепящим светом. Надо же утро… А я так и не спал. Проворные, игривые лучи пробираются во все углы, освещая убогую больничную обстановку щедро разбавленную Мариссиным теплом. Луч касается яркой салатовой кружки на моей тумбочке, журналов на подоконнике, задевает своим светом стоящую в углу гитару, конечно я не играю на ней здесь, но Марисса искренне считает, что мне легче так. Неправда, мне легче только если она рядом, а гитара, журналы и даже медведь, тот самый Коко, которого я когда-то подарил ей, а она теперь притащила его в палату обозвав талисманом — мне не помогают, нет. Она так много делает для меня, на самом деле, она даже не догадывается насколько. Она не знает, что я каждое долбанное утро открываю глаза только потому что непременно увижу ее. Не знает, что я заставляю себя вставать, что-то делать, куда-то идти, бороться исключительно ради нее. Она улыбается и мир начинает играть всеми цветами радуги, искрится воздух, оживает все вокруг. Она говорит и отгоняет мою внутреннюю темноту, страхи, тревоги умолкают под мерное звучание ее хрипловатого голоса. Она смешит, злит, дразнит, да даже любит меня, настолько умело, что я не перестаю удивляться куда же она прячет все эти ключи от разных уголков моей души. Мне льстит, что она со мной. Но я особо не обольщаюсь зная, что она сделала бы подобное, для любого из наших друзей. Просто она такой человек. Хотя за время моей болезни я слышал от нее слово «люблю» больше чем за всю нашу жизнь, сомнения не позволяют в открытую наслаждаться чувством собственной нужности. Если бы Марисса узнала об этих моих мыслях, она обозвала бы меня больным. Я знаю, что обижаю ее, даже мысленно сомневаясь, но ничего не могу с собой поделать. Я столько лет был никому не нужным, что не могу себе позволить такой слабости. Тихо хлопает дверь и на пороге застенчиво появляется мой друг по несчастью. Он пугливо смотрит на меня своими зелеными глазами, а потом обводит взглядом палату. — Привет Анхель! — машу ему рукой, Анхель редко разговаривает с кем-то кроме своей бабушки и Мариссы, поэтому я не жду ответа, но он слегка приподнимает руку. — Проходи, — опять обращаюсь к малышу, видя, что он собирается уходить. Я знаю он хотел видеть Мариссу, но так не хочу оставаться один. Анхель переминается с ноги на ногу, но все-таки подходит и неуклюже взбирается на койку, присаживаясь напротив меня. Неловкость повисает в воздухе, Анхель изучает меня своими огромными глазищами, будто пытаясь найти ответы на не заданные, но такие очевидные вопросы. Но мне нечего ему ответить, мне бы себе ответить для начала. — Хочешь послушать музыку? — предлагаю я, пытаясь отвлечь мальчугана. Он только кивает в ответ. И я протягиваю ему наушник, быстро выбирая нужную композицию. — Это Марисса! — вдруг загораются глаза мальчишки чистым восторгом, когда он безошибочно определяет партию Мариссы в «Rebelde Way». — Да, правда, это она, молодец! — немного треплю парня по русым волосам, еще не пострадавшим от нового курса химиотерапии, — Это группа «Erreway» и мы с Мариссой там поем. — И ты? — удивляется Анхель. — И я. Как же ты узнал Мариссу, а меня нет? — Марисса пела мне один раз, когда мне было плохо, ну знаешь в один из этих дней. Совсем тихо, но я запомнил, — парень улыбается, и я понимаю, что Марисса сама не ведает, что делает для него. И какую важную роль играет в его истории. — А ты споешь? — отвлекает Анхель меня, от уходящих вдаль мыслей. — Только если ты со мной. — Я не умею петь, — до того расстроенно звучат эти слова, что сердце немного сжимается. — А я тебя научу, — заговорщицки подмигиваю я Анхелю и он улыбается мне самой светлой и открытой улыбкой. Я протягиваю ему пять и он легонько стукает меня в ответ своей маленькой, худощавой ладошкой. Это наверное самый длинный наш разговор, а еще Анхель мне улыбался…ну надо же! Я начинаю свою партию, все той же «Rebelde Way», чтобы Анхелю было проще и к моему невероятному удивлению он подхватывает на припеве. Голосок дрожит и срывается, но я киваю поддерживая малыша. Наши голоса едва различимы, в общем шуме больницы, но так хорошо сливаются, что я чувствую невероятное тепло в сердце. Это то самое тепло, когда ты делаешь что-то очень важное и нужное и я знаю, что все правильно. Мы слушаем еще несколько песен «Erreway» и Анхель многозначительно выдает, что ему нравится наша группа. Мне приятно, потому что я знаю этот маленький человечек не умеет врать. За обедом я рассказываю Анхелю парочку веселых историй связанных с группой и он весело улыбается. Нет, он не хохочет так как рядом с Мариссой, но он улыбается мне и я ощущаю себя героем. После мы еще рассматриваем фотографии, которые находятся в моем рюкзаке, мечтаем попасть на настоящий, большой рок концерт когда вылечимся и Анхель добавляет, что обязательно возьмет с собой Мариссу. — Пабло, а когда она придет? — вдруг вспоминает Анхель, заставая меня врасплох. — Ох…понимаешь, я думаю она сегодня не придет. — Почему? — совершенно не умея скрывать своих чувств расстроенно спрашивает Анхель. — Так получается…ну в общем, я обидел ее приятель, — мне так стыдно под изучающим взглядом этого маленького ребенка, что хочется сжаться. — Ты не мог, — вдруг выдает Анхель нечто совершенно неожиданное для меня. — Почему ты так считаешь? — Марисса любит тебя, значит ты хороший, — я хотел бы думать, что устами младенца глаголет истина, но… такой ли ты хороший Пабло Бустаманте? И заслуживаешь ли ты такого слепого доверия и такого высокого слова «хороший» только потому что в тебя каким-то чудом влюбилась Марисса Андраде? Это такое счастье, что только ищи подвоха, как выигрыш в лотерею — и страшно рад и не заслужил. — Не думаю, малыш, что это так, — мои слова сливаются со звуком открывающейся двери и Анхель радостно подпрыгивает на месте, в то время как я невольно вздрагиваю, вылавливая в дверном проеме знакомую маленькую фигурку. — Что это вы так умолкли? Меня небось обсуждали, — Марисса как всегда сама скромность, но сейчас это оправданно, мы действительно говорили о ней. — Да! — просто отвечает Анхель, крепко обнимая за шею, подошедшую к нему Мари, — Ты сегодня так долго! — шепчет малыш прямо на ухо Мариссе, и она грустно улыбаясь и крепче обнимая мальчишку, закрывает глаза. Отмечаю, что под ними пролегли темные тени и понимаю, что ночь Марисса, как и я, провела без сна. Можно ли чувствовать себя еще большим ничтожеством, чем сейчас? — Я смотрю ты подружился с Пабло? — Да, он хороший! И он учил меня петь! — оказывается можно, ты сегодня бьешь все рекорды Паблито. — Прааавда? — сделав большие глаза дурачится Марисса, — А мне споете? — Может завтра, я сегодня уже немного устал, — расстроенно жмется к Мари, Анхель. Он знает, что скоро ему придется вернуться в свою палату. Мне некуда себя деть, я почему-то чувствую себя лишним в этой обстановке, не достойным что-ли общества этих двух. Тихо прикрыв дверь, выхожу и пытаюсь вдохнуть полной грудью через приоткрытое окно, солнечная погода сменилась дождем, небо затянулось плотными серыми тучами. Все мои мысли смывает крупными каплями дождя, которые бьются о стекло с обратной от меня стороны. «Я мудак» — кап, катятся вниз слова, разбиваясь о подоконник. «Я не знаю что делать» — капля растекается по стеклу. «Я боюсь потерять Мариссу» — капля растворяется в другой, стекая вниз. «Но я ни за что не пойду на это» — кап. «Даже если мне придется потерять Мариссу» — кап, кап, кап… Я не могу прятаться от Мариссы вечно. Разговор состоявшийся вчера не может остаться не завершенным, он висит над нашими головами, угрожая сорваться в любой момент и размазать, убить, уничтожить нас, если мы не будем к этому готовы. Такие слова не остаются без ответа, такие признания не растворяются в воздухе, они требуют внимания, они требуют найти отклик в другом сердце. Поэтому купив в автомате кофе направляюсь в палату. Мари сидит на подоконнике, тоненькая, маленькая, почти прозрачная на светлом фоне окна, она наблюдает за каплями, как и я, несколько минут назад. Хотел бы я знать о чем ты думаешь Марисса, какие мысли доверяешь дождю. — Я думал ты ушла, — нелепо оповещаю я о своем присутствии, ничего я не думал. Я знал что она не уйдет. Боялся, что не придет вовсе, но теперь, раз уж пришла, знал что без ответа не уйдет. — Ничего ты не думал, — поворачиваясь ко мне и устало откидывая прядь волос со лба повторяет Марисса мои мысли. Я ошарашен, — Кофе же ты не себе купил? — Не себе, правда. Столько всего висит между нами, невысказанного и наоборот сказанного зазря, явного, очевидного и невозможного. Мы слишком юны, слишком глупы, слишком категоричны, так много всего в нас слишком, что мы не знаем, что с этим всем делать. Марисса спрыгивает с подоконника и подходит забирая кофе из моих рук. Тихо проходит мимо и ставит его на тумбочку, возвращается и медленно протягивает свои руки, касается ребер, скользит под мои опущенные руки и наконец медленно-медленно обвивает мою талию. Как в замедленной съемке, так чувственно и искренне. Она прижимается к моей груди, а я наконец очнувшись обнимаю ее в ответ. Вдыхаю родной, любимый запах ее волос и внутри взрываются фейерверки, так бывает всегда когда она рядом. — Прости меня, — шепчу я ей куда-то в шею. — И ты меня прости. Поговорим? — Поговорим, — даже если я сейчас рискую тебя потерять, отступать некуда. Мы опять усаживаемся на подоконник, Марисса устраивается между моих ног, прижимаясь спиной к груди. Она как и я знает каким тяжелым будет наш разговор и осознанно выбирает положение, избегая смотреть в глаза. — Я не знаю, за что нам все это, правда. Никогда не думала, что жизнь вообще поставит меня в такое положение, но я всегда выбирала бороться, я не могу по-другому, понимаешь? Я не знаю за что небо рухнуло нам на плечи, но оно рухнуло, а стало быть надо выстоять. Знаешь когда я решила, что буду бороться за тебя? — она слегка поворачивает голову в мою сторону, — Никогда. Я не принимала такого решения. Я знала это априори, других вариантов просто не было. И я так хочу чтобы мы были за одно, я не хочу сражаться еще и с тобой за тебя. — Я так люблю тебя, что порой мне тяжело дышать, я просыпаюсь ночью и буквально задыхаюсь от чувств к тебе. Меньше всего на свете я хотел принести тебе такую боль. Вчера ты сказала, что любишь меня больше чем я того заслуживаю и…знаешь, ты права, конечно больше. Я вообще тебя не заслуживаю. Не заслуживаю той силы которую ты мне даешь, не заслуживаю слов которых ты мне посвящаешь, не заслуживаю заботы которую даришь. Я не достоин тебя, Марисса, не достоин, и никогда не был достоин. Мне и так повезло, каким-то невероятным чудом или чудовищной ошибкой судьбы ты влюбилась в меня, и я смог дотянуться до невозможного. Но…это все. Я исчерпал свои авансы у судьбы. Я не спорю, я слаб, глуп, труслив и еще много в чем не дотягиваю до тебя, но какой бы сволочью ты меня когда-то не считала, я не позволю тебе испортить свою жизнь. — Можно испортить себе жизнь тысячами способов. Уйти из дома, связаться с плохой компанией, начать пить, баловаться наркотиками, влюбиться в подонка, не ценить жизнь, выбрать не любимую работу…и возможно все это у меня еще впереди. Но никогда, слышишь, никогда нельзя испортить себе жизнь подарив ребенка любимому мужчине. Я так считаю, поправь меня если я не права. — Ты права, ты всегда права, ты так чертовски права, что мне сложно с тобой спорить, но бывают обстоятельства которые сильнее нас, цель не всегда оправдывает средства и мы не имеем права так поступать. Когда мой отец не понимал меня, не поддерживал, ломал, каждый раз, клянусь тебе, каждый, я обещал себе быть другим. Я мечтал как стану самым лучшим отцом, как меня будут любить мои дети, какое понимание будет между нами. Я совру если скажу, что хочу в этой жизни чего-то больше чем ребенка от тебя. Но я не согласен заплатить такой ценой, идти на такой риск. Чем же я буду лучше своего отца, если буду использовать еще даже не родившегося ребенка в своих целях? Как я по-твоему буду чувствовать себя, Марисса? — я знаю, что спрашиваю у нее невозможное, у нее нет ответов на мои вопросы, она просто ослеплена своим желанием помочь мне и я вряд-ли имею право винить ее за это. — Я всего лишь хочу забрать у судьбы то, что по праву мое, просто немного раньше. Ты, я и наш ребенок. Разве я так много прошу? — Дети должны рождаться в семье, быть желанными и любимыми, Мари, только тогда они будут счастливы, — Марисса вдруг отстраняется от меня и моей груди сразу становится холодно без ее тепла. — Разве ты думаешь, что мы будем любить его меньше, если он родится сейчас? Разве ты думаешь мы не будем его ждать? — Мари проникновенно вглядывается в мои глаза и все эмоции написаны на ее лице, — Все будет так как и должно быть, только немного раньше, Пабло. Наш маленький герой будет настолько благословенен, у него будет такая благородная миссия. — Вот, вот именно этого я и не хочу…миссия! Я не хочу чтобы мой ребенок был миссией, выходом из ситуации, крайним случаем. Это не правильно, мы не имеем права, Марисса, ну услышь меня. А если данные не совпадут? Что если он не сможет быть донором? Какая будет у него миссия дальше? Марисса, а что если я попросту не доживу до его рождения и ты останешься матерью-одиночкой в 17 лет, что тогда? — Пабло я буду самой лучшей матерью, ты же знаешь. Неужели ты думаешь я не буду любить ребенка если он не сможет стать донором? Неужели ты можешь так плохо обо мне думать? — глаза Мариссы наполняются слезами. — Нет, нет, конечно я так не думаю, нет, — я обхватываю Мариссино лицо руками и коротко целую в губы, меньше всего я хочу опять ругаться сейчас, — прости. — А на счет того, о чем я даже не хочу думать, то…разве ты можешь оставить мне более ценный подарок и память чем маленькую копию себя? Разве можешь? — губы Мариссы все равно дрожат и из глаз вот-вот хлынут слезы. Я просто резко притягиваю ее к себе и крепко обнимаю, — Если ты смеешься — я праздную, если ты горюешь — я соболезную, помнишь? Как я могу оставить тебя, Пабло? Как я могу? — напоминает мне Марисса нашу клятву, данную на последних гастролях. Тогда мы опьяненные после выступления, сбежали от всех на крышу нашего отеля и проговорили всю ночь, а на рассвете пообещали кое-что друг-другу. — Помню-помню, — утыкаюсь я в Мариссин лоб, прикрыв глаза, — конечно помню. — Тогда обещай, что ты честно подумаешь. Разве ты не видишь как нужен мне? — Обещаю, — сдаюсь я, понимая, что она почти убедила меня. Я не равный соперник Мариссе, я слишком ее люблю.