Your shadows and your lights

      Спустя неделю.       — Нет, Энди, я думаю, он знал, что хотел сказать, но не мог верно сформулировать. Пора бы смириться с этим — он просто маленький засранец, подумывал сбежать и бросить тебя в горящем здании, в затопляемом доме, в ночном лесу. Но все пути были перекрыты. Осознание и чувство вины приходят сразу после совершения поступка. Он провернёт это вновь, если ты дашь ему второй шанс, дорогой. И всё происходящее как буква "О": такое же круглое и бесконечное. О — очаровательно, смотри не выпрыгни из своих узких джинс, так нескромно демонстрирующих тощий зад. Знает ли он, что является твоим любимым худшим кошмаром, Энди? О — отчаянная попытка возродить прошлое, пускай и такое недалекое. Три четверти часа назад всё было в порядке?! Но он компрометировал себя при любом удобном случае... Он будто пытается затащить тебя в параллельную вселенную, а ты почти на грани. Очаровательно, — тяжело выдыхая, заканчивает мистер Каллиф.       — Но ведь всё казалось таким настоящим и единственно правильным, единственно верным. Я будто все это время находился внутри стеклянного бокала, а сейчас он разбился, и я оказался на огромном обеденном столе, где мне нет места, ибо моё место было в том бокале... Ощущаю себя испорченной едой, мусором, а отходы принято выкидывать. И я готов это сделать, ведь я стух, исчерпал сам себя. Несмотря ни на что, я был для Оливера, есть для Оливера и всегда буду исключительно для Оливера, даже если он не нуждается во мне более, — Бирсак поднимается со стула.       — Нет, дорогой мой, твоё понимание, оно искаженное! Это он всегда был для тебя, оберегал тебя, а сейчас настало время идти дальше, потому что его высшая миссия состояла в твоём будущем, в твоей дальнейшей дороге!       — Тогда его миссия провалилась, — грустно усмехается, — ибо я не умею и боюсь существовать без него, я не знаю, как это, и никогда не узнаю, потому что я люблю его, — Энди переходит на шёпот к концу фразы.       — Я вынужден буду госпитализировать тебя. Это всё слишком далеко зашло, — нервно поглаживая бороду, говорит психолог.       Бирсак стоит посреди кабинета, сцепив руки в замок за спиной. Дверь открывается, в кабинет мистера Каллифа входят два амбала, вкатывая за собой небольшую тележку, на которой лежат шприцы с успокоительным.       — Главное — расслабься, никто не причинит тебе вреда... — слова еле долетают до слуха Бирсака, он разбегается, разбивает своим телом панорамное окно, выходящее на уютный дворик клиники. Короткое мгновение Ди парит в воздухе, оставляя за собой шлейф из мельчайших кусочков стекла. Звонко ударяется о козырёк крыльца, испуская гортанный стон, скатывается, секунды полёта и Энди приземляется на носилки с пациентом, которого два санитара заносили в приёмный покой, выбивая у докторов из рук их ношу. Он вскакивает и как можно быстрее перебирает длинными костлявыми ногами, дабы скрыться, раствориться, исчезнуть навсегда.       Добежав до небольшого пруда в центральном парке, Бирсак останавливается, опираясь на ограду в самом конце пирса, восстанавливая дыхания, потрясая ногами. Черноволосый мальчишка смотрит на уток, старательно избегая собственного отражения, оно пугает, Энди боится самого себя,противен сам себе. Его организм не привык к таким пробежкам, всё его существо: лёгкие, измученные ментоловыми сигаретами, ноги и руки, небогатые на мышечную массу, сердце, привыкшее к малоподвижному образу жизни — против него. Но в мозгу упрямо горела мысль, что парк совсем близко расположен к клинике, что здесь не безопасно. И, в последний раз тяжело выдохнув, Энди бежит к автобусной остановке, объятый страстью попасть в тот лес, в тот маленький домик около того маленького пруда, где он сам чувствовал себя таким маленьким, ибо рядом был такой большой Оли.       Бьётся головой о стекло, повторяя: "Не забывай обо мне. Не забывай обо мне, даже когда я сомневаюсь в тебе, без тебя мне плохо, плохо, плохо". Не помнит, когда начал так много и часто жалеть самого себя, не понимает самого себя, не видит смысла в самом себе. Окраина. Выходит из автобуса, вечер вступает в свои права. Энди видит своё отражение в витринах мелких магазинчиков небольшой улицы. Столь отчаянно ненавидит себя, что не может смотреть в зеркало. Шаг, шаг, шаг. Они все, все они, многочисленные копии, повторяют движения с точностью до малейших деталей, напоминая Бирсаку лишь одним существованием о том, что он пытался похоронить столь долго и упорно. И сегодня, сейчас, он осознал, это возможно лишь одним способом: похоронить своё никчёмное существо навсегда.       Два года назад.       — Эндрю, сынок, ты измазал щёку чернилами... Подожди, ты не там трёшь, Энди, левее. Так, несколько вверх. О, Боже, просто дойди до зеркала в моей спальне и ототри это!       — Ты, верно, забыла. Я не переношу зеркал. Я специально выбил его из шкафа-купе в комнате и снял висевшее в ванной.       — Смотреть на себя необходимо, если ты не хочешь стать всеобщим посмешищем, сын!       — Слишком тяжёлое зрелище. Скоро забуду своей внешний вид, а вместе с этим, наконец-то перестану воспринимать себя материально. Тогда я достигну пика гармонии.       Настоящее время.       Воспоминания скапливаются солёными слезами в уголках глаз. Вечер. Температура понижается. Поднимает камень и запускает в одну из витрин. Оглушительный треск. Бежит со всех ног, обливаемый непонимающими взглядами прохожих. Влетает в аптеку, покупает огромное количество лидокаина, считает оставшуюся мелочь. Хватит на дешёвый, но крепкий виски, поначалу отдающий ослиной мочой. Растратив свои скромные сбережения, Бирсак прикуривает, шагая в сторону леса. А температура всё понижается, и Энди Не уверен, что это когда-нибудь прекратиться, ибо с каждым шагом всё холоднее. Руки трясутся от тёмных мыслей в голове, но он продолжает идти.       — Оливер! Ты, чёрт возьми, единственное, что у меня есть! — отчаянно кричит, распугивая ворон, — не забывай обо мне, не забывай обо мне, даже когда я сомневаюсь в тебе, без тебя мне плохо, плохо, плохо, — нервно шепчет.       Когда ему было пять, мать пыталась приобщить его к церкви, через год она пробовала заставить его усвоить понятие системы, заставить соответствовать школьным требованиям. Он должен был повторять заученные банальные фразочки, являющиеся порождениями той вычурной вежливости о которой так часто шутят в анекдотах про Лондонского утопающего, который некультурно просит о помощи. И Энди никуда не вписался, совсем. Казалось, создан для чего-то более великого, высоко, а в итоге выяснилось, что никчёмен вовсе. А всё никчёмное есть мусор, а мусор принято утилизировать. От ощущения себя большим человеком он плавно опустился к депрессивному пониманию своего существования, равнозначного гниению.       Заходит в дом. Закуривает новую сигарету, подготавливая шприцы. И вот всё его тело обколото лидокаином, дрожащими пальцами открывает бутылку. Пьёт, пьёт, пьёт, имея стремление достигнуть беспамятства.       — Я так хочу, чтобы отметины на моей коже снова что-то значили. Я так хочу, чтобы мы сделали это ещё раз! Я, я испугался тогда. Я пугаюсь потолка и своего отражения, — вымученно усмехается, — но больше всего я всегда боялся потерять тебя. Надеюсь, ты не покинешь меня более никогда, и в своём эферном состоянии я воссоединюсь с тобой. Надеюсь, ты не уйдёшь от меня, пожалуйста, не надо, — тихо произносит заплетающимся языком, достаёт зажигалку из заднего кармана джинс, с пятого раза успешно выщёлкивает огонёк и поджигает футболку на себе, допивая виски.       Трикотаж быстро становится пеплом, пламя перекидывается на штаны, добирается до кожи Бирсака, он горит, не чувствуя боли, кожа обугливается, последний глоток — алкоголь кончился, Энди теряет сознание, бутылка падает и разбивается, сигарета выпадает изо рта. Его тело оседает на стул, кухня загорается.