***
— Тебе не стоит так орать, гадёныш, больно лишь впервый раз. Так, — отвешивает смачный шлепок по белой попке ребёнка, — если ты не заткнёшься, я сделаю это без смазки! — Можно мы не будем этого делать?! Я ещё раз возьму в рот, папочка! Пожалуйста!!!***
— Ты, чёрт возьми, можешь объяснить, что это за диски? Нет? Ну тогда мы их посмотрим! Коробка самодельного кинца, чем ты занимался все эти годы? Я верила, что ты не мог найти работу, но, видимо, ты и не искал... — вставляет в дисковод. — Ты пожалеешь об этом. — Я ни о чем не пожалею сильнее, чем о свадьбе с тобой! — плачет. — Мамочка! — всхлипывает. — Продолжайте дальше этот цирк! Хвастайся, что зарабатываешь деньги, а ты продолжай врать — скулить о своём больном животике! — хлопает дверью.***
— Ты почти два года, два гребенных года, насиловал нашего сына и все это снимал, записывал на эти тупые диски! Какой же ты чертов ублюдок! — отвешивает пощёчину полному мужчине, рыдает навзрыд. — Мэм, мы вынуждены везти вашего мужа в участок, мальчик некоторое время пробудет под наблюдением психологов, он пережил серьёзный стресс.***
— Здравствуйте, это новости часа, сегодня нам стало известно, что в Цинциннати, Огайо, отец почти два года насиловал сына. На данный момент мальчику семь лет. Дело вскрылось когда супруга нашла диски... Хлопки по бледным впавшим щекам, Энди открывает глаза. Видит сидящего на коленях около его головы Оливера. Ди пронзительно долго вглядывается в золотистый карий того, кто как одна большая книга с картинками. Оли припадает к губам худощавого мальчика, который в этот же момент начинает плакать. Он отстраняется. — Оли, я, кажется, вспомнил, всё вспомнил, я абсолютно всё вспомнил. Выдыхает и жмурится. Золотистый карий скрывается за веками. — Мне жаль, Ди, — берёт в руки костлявую кисть, измазанную кровью, и нежно поглаживает её большими пальцами. Солнце катиться к горизонту. Сидят в тишине под стволом той старой раскидистой сосны, покалеченной Энди. Холодно. Бирсак побеждён лающим кашлем. — Хочешь поговорить об этом? Это, вероятно, облегчит твои муки и душевные терзания, Ди. — Я, я, я так зол на свою мать. Всё время моя жизнь напоминала какой-то дурацкий пазл, где не хватает одной детали, — кашляет, — а я усердно собирал его дальше, и у меня не получалось, ибо без той детали я не понимал, что делать дальше и ошибался, ошибался, ошибался... — закашливается. — И я собирал пазл, когда мои вены были перерезаны, а ты служил маленьким, коротеньким одноразовым бинтиком, так отчаянно сдерживавшим потоки крови, не давая мне сдохнуть к чертям собачим, — смотрит в землю. — Она, она могла все эти годы просто дать мне недостающий кусок, но нет, нет. Весь мир знал обо мне больше, чем я сам. И знаешь что? Я более не хочу собирать идиотский пазл, а бинты на моих венах развязались. Это дело времени... — не успевает закончить. — Это не дело вовсе! Ты, чёрт возьми, помнишь, что я говорил тебе о тенях?! — трагично шепчет, утопая в голубой бездне глаз Бирсака. — Прости, Оли, кажется, я проиграл, мой костёр затушен. Полчаса тишины. Ночь вступает в свои права. — Знаю, ты боишься любви. Всех её проявлений. Но жизнь есть битва, дай бой своим страхам. Энди смеётся, громко и заливисто, его смех вскоре переходит в кашель, а после они смешиваются. — Просто разреши мне показать тебе, что это доставляет блаженство, а не боль, — говорит сквозь зубы, держа мальчонку за воротник футболки. — Дай мне неделю чтобы разжечь тебя, Энди. — Ты же знаешь, детка, — приторно хихикает, — я весь твой. Навечно и бесконе-е-ечно ,Оливер, — растягивает хриплым, убитым кашлем голосом. В этот момент Бирсак чувствует страстный поцелуй на своих губах, холодные руки Оли быстро задирают футболку Ди и начинают блуждать по его груди. Энди ощущает себя скованно, но всё, определённо не так, как в воспоминаниях. Страх плавно сменяется удовольствием, и вскоре Бирсак осознаёт, что ему нравится быть вжатым в ствол сосны несколько потным и тёплым телом Оливера, нравится издавать стоны, когда его руки больно и приятно одновременно крутят соски... Худощавый мальчишка вдруг обхватывает бледными тонкими руками шею друга и резко притягивает его к себе, заставляя Оли оставить засос на его белой шее. — Ты — это сосредоточение эстетики всего мира, — выдыхает человек, похожий на одну большую книгу с картинками. Опьянённый ментолом губ Бирсака, он освобождает Ди от футболки. Прокладывает мокрую дорожку по груди Энди до резинки его трусов, торчащей из-под обтягивающих джинс. Оливер расстёгивает его ширинку. — Я зависим от тебя, — слышит Бирсак, глядя в ночное небо, освещающее момент их соития миллионами тысяч звёзд, после он чувствует губы Оли на своём члене и издаёт громкий стон. Это так нежно и приятно, что, будучи не в состоянии совладать с самим собой, Ди впивает ногти в ствол дерева, царапая его и сдирая кору. Колечко губ плавно двигается вместе с языком. Это продолжается довольно долго, и вот звёзды загораются для Бирсак ещё ярче, а рот Оливера наполняется вязкой белой жидкостью, так эротично капающей с его подбородка. Энди рывком тянет человека-картинку на себя, помогая ему подняться с колен, и нежно целует, слизывая всё с подбородка. В этот момент Оли раздевается, глаза худощавого мальчишки вдруг блестят стеклянным страхом, но плавные прикосновения Оливера возвращают спокойствие. Ди чувствует в себе палец, через некоторое время два, тянущее чувство боли начинает кричать о себе на третьем пальце. В один момент Оливер дарит Бирсаку глубокий поцелуй и входит. Глаза Ди вновь застилает тьма воспоминаний, он стонет от боли, но трепетное посасывание его верхней губы заставляет увидеть перед собой блаженное лицо Оли. Дав Энди привыкнуть, человек-картинка движется в нём. После первых пяти толчков боль уходит и Ди поднимает на крыльях эйфории. Сосна вновь терпит терзания маленьких ноготочков. Оливер продолжает двигаться, и вскоре кончает, взрывая все стереотипы Бирсака тем бешеным счастьем, что вызвал в нём. — Ты хуже никотина, — шепчет охрипшим голосом и теряет сознание. Оли одевается сам и одевает Ди, затем, взяв на руки худое тельце, направляется к домику в лесу.