Шелест зелёных листьев

Время: второй год старшей школы Кадзунари Такао оказался в концертном зале «Muza Kawasaki» впервые. Классическая музыка никогда не входила в круг его интересов, но непорядок же, если Шин-чан и Акаши пойдут, а он — нет. Поэтому и напросился вместе с ними, хотя билет в первый ряд обошёлся недёшево. Огромный зал, который выглядел вполне современно, к удивлению Кадзунари, был почти полон, среди посетителей встречались и иностранцы. Но музыка не доставляла Кадзунари никакого удовольствия. Какое там! Это заунывное однообразное пиликанье радовало его только тогда, когда звучали последние ноты. Но Кадзунари в любой скучной ситуации находил что-то интересное, и раз он не мог наслаждаться музыкой, то с любопытством разглядывал пританцовывающего дирижёра, симпатичную молодую скрипачку и, разумеется, обоих своих спутников. Акаши сидел с закрытыми глазами. Кадзунари уже хотел было прыснуть, что тот задремал, но вовремя заметил, что пальцы правой руки отстукивают по коленке прямо в такт музыке. Нет, Акаши не спал определённо. И Кадзунари надеялся, что он не ошибки ищет у оркестра, хотя с него бы, конечно, сталось. Шин-чан, разумеется, глаза не закрывал, и забинтованные пальцы лежали вполне спокойно. Он сидел, немного подавшись вперёд, внимательно глядя на сцену — причём настолько внимательно, что, казалось, не замечал взгляда Кадзунари. Его лицо было более мягким и расслабленным, чем обычно. Похоже, ему действительно очень нравилась эта музыка. Как нравилась и Акаши. А самому Кадзунари хотелось зевать. Концерт казался бесконечным. Оторвавшись от созерцания наслаждающихся музыкой друзей, он думал, что один раз из любопытства сюда можно было наведаться, но только один раз. Слушать подобное два часа кряду у него получалось плохо. — Кажется, раньше он играл Шопена лучше, — заметил Акаши, когда закончилось первое отделение концерта. Разумеется, вместо «он» была названа какая-то фамилия, которая Кадзунари ничего не говорила. — Немного смазана вторая часть, ясное дело, — Шин-чан поправил очки. — Но в целом довольно выразительно. Кадзунари усмехнулся: они сравнивают исполнения, когда он впервые слушал — точнее не слушал — это произведение. — Я говорил, что тебе не понравится, Такао, — заметил Шин-чан. И впрямь он предупреждал, хотя Кадзунари с ним и не спорил. — Да я и не за музыкой сюда пришёл, — ответил он, пожимая плечами. — Всё нормально, ты совершенно не обязан любить классику, — добавил Акаши. — Но мы оба благодарны тебе, что несмотря на это, ты составил нам компанию. Так, Мидорима? — Так и есть, ясное дело, — ответил Шин-чан, поправляя очки. И после непродолжительного молчания добавил: — Но я надеюсь, Такао, что ты оценишь заключительное произведение. — Спасибо за заботу, Шин-чан, — растянулся в улыбке Кадзунари и похлопал его по плечу. — Но что ты имеешь в виду? Что может мне понравиться? Кадзунари не представлял такого произведения — для него они все сливались в одно невнятное месиво из звуков. Но сколько бы он ни приставал с вопросами, Шин-чан хранил загадочное молчание, а уж вытянуть что-либо из Акаши оказалось вообще невозможно. Кадзунари повертел головой в надежде наткнуться на приветливых девушек, что продавали программки перед концертом, но так и не нашёл ни одной. Они все будто по волшебству исчезли, не иначе учились у Куроко. Всё второе отделение Кадзунари, изнывая и вертясь в кресле, с нетерпением ждал «заключительное произведение», потому что ему было невероятно любопытно, что же именно Шин-чан приписывает его вкусу. Пару раз он успел поторопить события, спрашивая у Шин-чана: — Ты про эту вещицу говорил? Тот, нервничая из-за шума и из-за того, что его отвлекают, только мотал головой. — Ты хоть локтем меня ткни, когда оно начнётся, — попросил Кадзунари. — Обидно будет пропустить. — Сам узнаешь, ясное дело, — одними губами ответил Шин-чан. Кадзунари не понимал, как именно он должен узнать. Если только со сцены не объявят: «Мелодия, которая, по авторитетнейшему мнению Шинтаро Мидоримы, должна понравиться даже Такао», то он всё пропустит и опомнится только тогда, когда зал будет вызывать оркестр на бис. Но его внутренние смешливые опасения были совершенно напрасны. Он понял, что это то, что он ждёт, когда на сцену вынесли… пишущую машинку. Кадзунари смотрел во все глаза на то, как дирижёр, с самым серьёзным видом, ничуть не уступающим Шин-чанову, усаживается за столик с пишущей машинкой и заправляет в неё чистый лист бумаги. — Зачем это ещё? — шёпотом спросил он Шин-чана. Впрочем, ответ он получил от конферансье, объявлявшего все произведения на этом вечере: «Лерой Андерсон. Пьеса для пишущей машинки с оркестром». — Дирижёр действительно будет играть на пишущей машинке, ясное дело, — тихо пояснил Мидорима. Дирижёр взмахнул рукой, «включая» оркестр, а сам принялся энергично стучать по клавишам пишущей машинки. Кадзунари впервые за этот вечер оживился и вслушался в музыку. Это было очень фееричное, энергичное и неожиданное произведение. Он совсем забыл про скуку. Хотя продлилось это потрясающее представление всего две минуты, Кадзунари оно очень захватило. Он даже не ожидал, что на этом концерте он будет вполне искренне аплодировать. В голове даже мелькнула мысль, что неплохо бы ещё как-нибудь сюда заглянуть. Может, из-за этой эффектной точки, которой завершился концерт… — Ты был прав: это круто, Шин-чан! — воскликнул он, пока они аплодировали. — Этот Андерсон. — Тогда поищи ещё «Танец на наждачной бумаге» и «Вальсирующий кот», Такао, — посоветовал ему, улыбаясь Акаши.       …а может — сколько бы его приятели тут ни ворчали и ни строили из себя знатоков — из-за их общего восхищения, ради которого и стоило напроситься.