Братья

      Привал они устраивают, только когда Храм Священного Праха начинает маячить на горизонте. Усталый лейтенант бегает меж рядов, кричит, чтоб все остановились, что впереди – отряд магов, и нужно их пропустить. Некоторые ворчат, но никуда не идут – стычек перед самым Конклавом не желает никто, да и ноги после двухдневного марш-броска держат не всех. Среди толпы людей в храмовничьих доспехах Максвелл чувствует себя чужим – и невероятно радуется этому.       Витто сияет повязкой на голове и рассказывает всем желающим о произошедшем в Оствике. Вид у него при этом такой торжественно-наставительный, что Максвеллу хочется еще раз хорошенько ему врезать. Впрочем, тут есть личности похуже Витто – и получше. За то время, пока они добирались сюда от Вольной Марки, Максвелл успел насмотреться и наслушаться всякого. Особенно его интересуют храмовники из Киркволла. Те из них, которые застали начало бунта, вздрагивают, когда их спрашивают, как все было, и Максвеллу искренне жаль этих людей. Есть те, которые рассказывают про зверства своих командиров, и твердят, что Орден прогнил. Витто смотрит на них с неодобрением, и советует Максвеллу не слишком много разговаривать с «предателями». Назло кузену Тревельян проводит с ними дни напролет, пока не начинает тошнить от рассказов о незаконно усмиренных или замученных и убитых магах. Что-то из этого правда: Максвелл видит, какими взглядами провожают храмовников в деревнях. Ни почтения, ни доверия, столь щедро описываемых кузеном, там нет.       Почему-то Тревельяна распирает от обиды. Это несправедливо, думает он, правда несправедливо: здесь, рядом с ним, шагают воины с обожженными или проеденными кислотой лицами, руками, хромающие или потерявшие разум от лириума и увиденных ужасов. Некоторые рассказывают об отступниках, разорявших целые поселения, об одержимых, потерявших человеческий облик – от таких-то кошмаров защищают храмовники простых людей. Никто этого не видит. Видят – убийц, истязателей, забирающих детей из отчего дома. Никто не думает о том, что твое собственное дитя, которое ты, конечно, утаишь, потому что сильно любишь, в один прекрасный день может превратиться в чудовище, и ты пожалеешь, что рядом нет храмовников.       Нет, такой жизни для себя Максвелл до сих пор не хочет – лириумный поводок короток для него, обеты – тяжелы, и он слишком любит восхищенные шепотки за спиной. Но глядя на воинов, несущих на себе весь груз ответственности за магов, Максвелл желает сделать хоть что-нибудь. Хотя бы оценить их подвиг по достоинству.       Он суетится у костров вместе с рекрутами, помогает готовить пищу и таскает миски, пока не выбивается из сил. За кострами все так же слышатся нотации Витто, и Максвелл морщится. Ему кажется, что кузену не место среди храмовников. Он бы хорошо смотрелся в Церкви, в одеянии церковного брата, зачитывающим строки Песни. Но здесь, где нужно принимать тяжелые решения, бороться, не надеясь на благодарность – нет, нет-нет-нет.       Из мыслей Тревельяна вырывает Ярен – молодой рекрут из Киркволла. У него ферелденские корни и лицо деревенского простачка. Максвеллу Ярен нравится – с ним не нужно обдумывать каждое слово, боясь подставиться или оскорбить.       - Макс! – Кричит Ярен, потрясая тертой флягой. – Иди к нам! – И его лицо светится дружелюбием. Большинство храмовников давно разучились искренне улыбаться, но Ярен еще только в самом начале горького пути. Максвеллу хочется схватить его за плечи, встряхнуть, и уговорить променять латы в ближайшей деревне на тачку с картошкой или свинью.       У Ярена на коленях – чуть розоватые яблоки, Тревельян издали ощущает фруктовый аромат. Он потягивается, и опускается на шершавое бревно напротив рекрута. Небо залито рассветным бледным солнцем, так что пытаться уснуть бесполезно: скоро снова в путь. Ярен будто угадывает его мысли:       - Некоторые отряды уже отправились. Мы только к обеду пойдем, можно пока отдохнуть. Лови! – И поблескивающее яблоко летит через костер Максвеллу прямо в руки.       Только вместо прикосновения прохладной фруктовой кожицы, Тревельян чувствует, как его руку обжигает болью, словно он сунул ее в огонь – пальцы корежит, сводит. Яблоко летит с колен – прямо в костер, лопается, шипит испаряющийся сок.       У Максвелла гудит голова – кажется, Ярен все пытается добиться от него ответа на какой-то вопрос, но взгляд Тревельяна сам собой поворачивается туда, где виднеются очертания Храма. Он напряженно вглядывается вдаль несколько секунд, сам не зная, чего ожидает, словно стоя спиной к морю, и понимая, что сейчас с головой накроет волна.       А потом все заволакивает вспышка белоснежного света, а Максвелл смотрит, смотрит до рези в глазах, не в силах пошевелиться.       «Да что же это такое?» - шепчет он одними губами. – «Почему со мной?»       Он чувствует, как впился ему в запястье перепуганный Ярен. Надо было все-таки убедить мальчика дезертировать в той милой деревушке. Волна мерцающего зеленого света катит на них, перекатываясь и играя – так медленно, так жутко. У самого уха пролетает со свистом чей-то щит – у Тревельяна весь воздух из легких уходит с перепугу.       Максвелл не закрывает глаза до той самой секунды, пока волной его не сшибает на снег, и угли костра не летят ему в лицо.       Ярена он все-таки убеждает остаться в Создателем забытой деревне, прежде чем отправляется искать войска зарождающейся Инквизиции