Пляска на пепелище

Джон убегал. Постыдно и трусливо, как битый щенок. Уши горели, в груди сворачивалась гибкими кольцами злость. — Джон! — неслось ему в след. Деревянный меч полетел на камни словно бы под ноги назойливому преследователю. Порой, задувая на ночь последние свечи, он позволял себе думать, что завтра все закончится. — Волчий ублюдок, — улыбался Визерис. С таким презрением, что оно, должно быть, оседало у Джона на коже, как колючие льдинки снега. — Я мог удушить тебя в колыбели, бастард. Смогу и сейчас, — обещал ему Красный Змей, и не было причин сомневаться, что это не блеф. Все здесь было таким — чуждым ему, враждебным. Жившим непостижимым его душе южным укладом. А Джона сердце звало на Север, туда, где родилась его мать. Сыпучий снег и прозрачно-серое высокое небо, пар изо рта, когда выходишь поутру на улицу, угловатая улыбка на лице обыкновенно пасмурного лорда Эддарда и острые синие глаза брата. Робба, расквасившего Джону нос в день последнего отъезда, потому что я так больше не могу, Сноу, ты или здесь, навсегда и со мной, или не возвращайся больше. Джон не знал, что сказать ему тогда. А потом каждый день после думал: нужно было остаться, с ним и навсегда. — Джон, — к гулкому звуку шагов за спиной прибавилось сбитое дыхание. Джон, не оглядываясь, с уверенностью мог бы сказать, какое выражение сейчас на лице Робба — недовольное, растерянное, невольно азартное из-за вынужденной погони. Чувствуя себя бесконечно глупо, он остановился, чтобы позволить Роббу налететь на себя сзади и, наконец, прекратить нелепые догонялки. — Да что с тобой творится?! Действительно, что? Не признаваться же брату, что ему до ломоты неловко находиться рядом с ним здесь, а не в Винтерфелле, где разделять с Роббом любой досуг было столь естественно, что и думать об этом не приходилось. И Джон, вопреки обыкновению своему, склонен был винить в том не себя, а Старка и его извечные выдумки. Прибытие лорда-дяди и его домочадцев ожидалось только через пару дней, и никто, кроме самого Джона, не разделял радостного нетерпения по этому поводу. Король велел приготовить комнаты в замке, повара корпели над кушаньями для намеченного пира. Поговаривали, будто принцесса Рейенис на время отослала от себя близнецов Фаулер, с которыми была очень дружна в Дорне, а после привезла с собою ко двору. Возможно, по этой причине Джону удалось избежать подколок Визериса по поводу своей «псинной родни». В остальном же все шло по-старому, напряжение ослабевало, так и не распалившись, потому как подогревать его было и некому. А после Джона вырвали посреди ночи к Грязным воротам, где месил слякоть копытом взмыленный Дымный, и Робб, соскочив с ярившегося коня, умолил его никому ничего пока не рассказывать. — Начнется суета, крики… А я хочу посмотреть на замок не глазами гостя, а твоими, — объяснил он, заключая Джона в свои пропахшие лесом и удалью объятия. Правду говоря, криков, так беспокоивших его, Робб не увидит даже по прибытии лорда и леди, но Джон умолчал об этом. Что до второго, надо полагать, брат должен быть в восторге. Позабыв вдруг о своем стремлении сохранить инкогнито, Робб втянул сира Джейме Ланнистера, несшего караул у Башни Десницы, в затяжную беседу о былых бесчинствах Братства Королевского Леса. Ланнистер все бахвалился, а его брат по оружию — молодой рыцарь, совсем недавно сменивший плащ Дейнов из Звездопада на белые одежды Королевской Гвардии, откровенно скучал. После во всем своем цвете перед ним покрасовался царственный двор во главе с Эгом, чехвостившим кого-то из челяди отнюдь не на высоком валирийском, и Визерисом, изводившим злыми насмешками робкую Дени и измотанного уж по крайней мере хорьковатым выражением его лица Джона. А теперь еще и это. Со скукой Оберина Мартелла приходилось сталкиваться всякому, кто хоть на самую малость не приходился ему по вкусу. Джон мирился с нею едва научился ходить. Но несмотря на собственные убеждения, обида все же выпускала в грудине ядовитые когти в ответ каждому нелестному слову, на которые принц Оберин не скупился. Джон не признавался даже себе, но и в нем жила некая часть, тянувшаяся к смелому уму и талантам дорнийца. Неужто тебе мало того, что знает Рейегар Таргариен, бастард, едко допытывался тонкий голосок в его голове, и Джон отвечал, что порой ему даже много. Что один человек попросту не в силах вытерпеть ту отравляющую разум тоску, с которой отец иногда поглядывает в глаза за разговором или редкой тренировочной «перебранкой» на мечах. Когда это успело сделаться привычным — закостенелое презрение, скрывающее правду, и странный блеск в индиговых отцовских глазах при мысли о человеке, которого Джон убил, никогда не зная? Робб между тем поглядывал на него, как на умалишенного. Видимо, Джон снова упустил тот момент, когда он задал свой вопрос в третий раз. — У Теона был похожий вид, когда он, перепившись, пытался разговаривать. А потом он облевал мне сапоги, — со свойственным ему тактом заключил Робб. Теона Грейджоя Джон знал плохо, поэтому оскорбиться в должной мере не смог. — Твои сапоги в безопасности, слово бастарда, — кисло отшутился он. — Говорят, у бастардов мало чести. А ты никак разобиделся на дорнийского упыря? Джон предостерегающе округлил глаза, и словно в подтверждение его опасений, звонкий голосок принцессы позади них произнес: — В Королевской Гавани повсюду уши. Тебе бы научиться следить за своим языком, Робб Старк. Тот проводил ее долгим подозрительным взглядом. — Ваше высочество неплохо осведомлены, — для женщины, мог бы добавить он. — Мое высочество осведомлено отлично, потому что не слепо. Ты куда более похож на разбойника, чем на оруженосца. Рейенис подмигнула ему хитрым черным глазом, а после подтянулась на цыпочки и чмокнула Джона в щеку. От нее сладко пахло розой и апельсинами. — Мой дядя просто большой ребенок, Джон, а детям мы многое готовы спустить. Кто, интересно бы знать, натаскивает ее саму, если не дядюшка. Бастарды, как известно, взрослеют быстрее, вот и Джона годы бок о бок с королевским двором в скорости научили смотреть глубже. И если глазами он видел мечту — цветущее создание, облаченное в летящий шелк цвета дорнийского солнца, то чутье говорило ему, что принцесса отнюдь не спроста нашла их здесь. — Вы прекрасны сегодня, ваше высочество, — его обучали и тому, как следует разговаривать с леди. Рейенис, впрочем, пропустила его слова мимо ушей. — Меня в последнюю очередь интересуют причины этих уверток, — она снова заговорила с Роббом. — Но раз уж вы здесь, и притом так рано, не откажите мне в милости показать вам замок? Робб искоса глянул на Джона, словно спрашивая, стоит ли. Стоило, потому что, когда принцессы просят оказать им милость, они обыкновенно не слышат в ответ отказа. Рени рассмеялась, словно перебрала пальцами по струнам арфы. — Драконам нет нужны мериться силой с волками, Старк, но, если боишься, Джон может прогуляться с нами. Робб заломил усмешку в углу рта. — У меня есть основания бояться вашего высочества, ваше высочество? — Я хотел показать брату драконов, — должно быть, ревность просквозила в голосе Джона явственнее, чем ему бы хотелось, потому что Рейенис вновь просияла лукавой улыбкой. — Кто я такая, чтобы нарушать планы Джона Сноу? Идем смотреть драконов — вернее то, что от них осталось. Что-то настораживало в выражении ее глаз, как легкий кровавый душок от розового бутона. Робб, наверняка, тоже чувствовал это. — Думаю, в другой раз, миледи, — излишне резко для столь щекотливой ситуации начал он, Рейенис прищурилась. — Мы на Севере чтим Старых Богов, и сейчас мне бы хотелось посетить богорощу. Джон поймал себя на том, что до боли закусил губу, слушая их, на языке засвербело от горьковатого привкуса крови. Принцесса передернула плечами, отчего складки ткани в лифе ее платья расправились, открывая участок смуглой кожи у груди. Крошечный бриллиант на ее шее поблескивал, как капелька испарины. Джону казалось, он может на себе ощутить, какие усилия проделывал брат над собой, чтобы не опустить взгляда ниже ее глаз. — Какая жалость, — здесь она не лукавила, гримаска легкого раздражения на лице принцессы говорила, что своим отказом Робб нарушил какие-то ее далекоидущие планы. — Смотри, Старк, если откажешь мне во второй раз, на себе узнаете, сколь мало драконье терпение. Не говоря более ни слова, она снова потянулась к Джону, на этот раз целуя в угол рта, едва ли не любовно. Однако от этого тень угрозы в ее насмешливых интонациях не умалилась ни на грамм — более того, место, где коснулись лица губы принцессы, горело, будто обожженное. — Зачем тебе в богорощу? — спросил Джон, когда они остались вдвоем. — Это будет нашим маленьким секретом, — загадочно молвил Робб, неожиданно заставляя брата смутиться. Они долго шли молча вдоль заросших травой тропок, некогда исхоженных Джоном вдоль и поперек. Чардрево появилось, как всегда, словно бы из ниоткуда. Его ветви, унизанные красной листвой, вздымались к небу, как белые руки, словно прося о чем-то, недоступном никому из живущих. Высеченный на стволе лик слепо наблюдал за ними заплывшими смолой глазами, умудренный веками и не знающий, что такое покой. Робб сморгнул невольное восхищение и кинулся к дереву, нашаривая тайник у его корней. Джон присел рядом на корточки. — Что… — начал было он, но услышав тихий поскуливающий звук, осекся. Робб разулыбался, точно мальчишка, глядя на то, как вытянулось лицо брата при виде комочков серого и белого меха в его руках. Щенки сонно жмурились на яркое солнце, один все недовольно ворчал, пока второй, молчаливый, пытался освободиться из удерживающей его хватки. Джон смотрел в красные, словно полыхающие изнутри глаза, — открытые раны на снежно-белом мехе, и не верил родившейся вдруг догадке. — Это ведь не просто щенки… — осторожно заговорил он. Робб хмыкнул, когда волчонок, извернувшись, лизнул его мокрым шершавым языком. — А ты внимательный, Сноу. Верно, не просто, — это лютоволки.