Пляска на пепелище

Старшего брата не стало, едва минули его пятые именины, второго изгнали из Семи Королевств спустя год. Ренли запомнил лица, — в свое последнее возвращение в отчий дом Роберт хохотал без устали, гоняя его по каменным коридорам Штормового Предела; изможденный блокадой и последующим, пусть и недолгим пленением Станнис, одни кости, да сталь, уехал молча, стиснув свои тяжелые челюсти при виде младшего брата, — но и только-то. В пору и имена уж позабыть, не попрекай его братьями и родовым именем день ото дня. Нити, связывающие его с теми мятежниками, оборвались, стоило суденышку изгнанника войти в залив. Он зазубрил этот урок достаточно для того, чтобы перестать считаться таким же изменником, но драконам всегда было мало. Даже спустя шестнадцать долгих лет, которые, может статься, и сумели бы сделать его одним из них. Когда закат настанет прежде восхода, и оживут каменные чудовища в тронном зале. С приездом короля Красный Замок несколько оживился. Видеть его мало кто видел: Рейегара чаще необходимого держали некие важные дела и глубокие думы, без которых государство, надо полагать, обратится в вертеп. И как теперь живется Драконьему Камню, без его-то смурных гримас. Посреди всей этой суматохи королевский воспитанник искал избавления от скуки. Утро Ренли случилось провести с принцессой Дейенерис, ловко обставившей его в кайвассу. — Вы, Ренли, столь часто пускаете вперед драконов, что мне думается, у вас с ними родства поболее моего, — она не упустила колкости, конечно же. Счет сложился бы лучше, играй он с ее беловолосым братцем, уделявшим внимание скорее заносчивой болтовне о недалеких мятежниках, нежели фигурам на доске. Или со второй принцессой — дочерью Рейегара, Рейенис. Они были почти ровесники, и Ренли, росший с нею вровень, знал, как не терпит та своих уязвимых мест. Выигрывать у нее решительно приятнее, чем плошать перед пятнадцатилетней девчонкой. С виду — тише воды, но на деле нрав у Дени драконий. И новой королевой как пить дать станет она, что бы не мололи при дворе. Уж как королю не по нраву Таргариеновы обычаи укладывать родственников в одну постель, кровь Древней Валирии от того только жиже. А у его дочурки слишком уж дорнийская мордашка, чтобы рожать Эггу чистокровных принцев с принцессами. Ренли пил и читал, точил тонкие, как иглы, кинжалы и метал их по самодельной мишени. Не валирийская сталь, конечно, но достаточно острая, как для дерева, так и для живой плоти. На обед ему принесли рябчика, тушеного морковью и луком, и сладкого летнего вина, чтобы запить. В книге, которую он читал уже дважды, благородный муж умер по глупости, а семью его прокляли. Думал ли Роберт, что братья будут языками вылизывать последствия его мятежа? У всех дорнийцев черно на языке, а у Красного Змея в особенности. Роберт ни о чем никогда не думал, так чего же ради ему беспокоить себя последствиями, мог бы заметить тому Ренли. Что же это за мир такой, если правду способна озвучить только ядовитая гадюка? Это следовало запить. Он вышел из покоев с гудящей головой, и ноги сами отнесли его вниз: это было легче, чем карабкаться по лестницам, норовящим спустить тебя головою вперед по крутым ступеням. На внутреннем дворе схватились трое рыцарей: двое на одного. Сталь звенела, перемежаясь со скрипом доспеха и редким говором дерущихся. Ренли остановился взглянуть, уж его-то навряд ли допустят до настоящей стали. Идти ему некуда, и ожидать некому. Рыцарь с гербом Тиреллов на груди подставил, казалось бы, чрезмерный для него меч под два одновременно сокрушительных удара. Отскочил в сторону, финтя, пригнулся, снова выбросил ушибленную руку вперед. Щит полетел наземь, и Ренли узнал его. Лорасу Тиреллу было семнадцать, и бился он, словно бессмертный. Он не сходился с мальчиком близко, однако смотреть на него приятно. В особенности, после встречи со Змеем, чьим личным приоритетом было изгадить все, что плохо лежит. Если при следующем турнире случиться иметь в кармане пару золотых драконов, Ренли дал себе зарок поставить на сира Лораса. Очередной удар оглушил, один из наступавших рыцарей с изрубленным в щепки щитом выронил и оружие. Под шлемом у него оказалось одутловатое «бедное» лицо, щеки скрывала неровная щетина. До незваного зрителя ему нет дело, это ясно. Лорас между тем начинал выдыхаться, и атаки его сделались резкими, теряли поставленный ритм. Обрушив изрядный каскад из пяти нестройных ударов, он неудачно подставился под чужой. А после, не верно расценив прием-обманку, споткнулся о подставленный под колени меч и с бряцаньем повалился на спину. — Хороший бой, сир. Лорас поднялся на ноги с помощью недавнего соперника и скинул с головы тяжелый железный шлем. Волосы слиплись на лбу, покрывшемся испариной, темные глаза лихорадочно горели. — Ренли, — промолвил он, все еще с трудом дыша. — Я могу вам… — Увы, мой дорогой, помочь мне вам будет дорогого стоить. Проходил мимо и не мог не взглянуть. Кровь неожиданно бросилась рыцарю в лицо. Ренли мог бы счесть бой тому виной, но мысль об этом отчего-то крепко не понравилась ему самому. — Тогда, полагаю, я перестал вас более интересовать, милорд? — Лорас стянул кольчужные перчатки и улыбнулся. Ничего в открытом лице молодого Тирелла не выдавало каверзы или насмешки. Ренли отчасти позавидовал взращенной в нем прямоте. Милорд без лордства. Мог ли он злиться от того только, что сиру Лорасу было дано все отнятое у него самого? Бесхитростность юности, безнаказанная мечта. Пальцы невольно дернулись, сжимаясь в кулак. Он сызмальства жил бок о бок с теми, против кого Роберт поднял знамена их дома, но Таргариены и не трудились подсластить «пленника» «воспитанником». Ему так некстати вспомнился один из последних дней Станниса в Красном Замке. День суда. Наверняка, его голодом морили все три ночи, проведенные им в каменном мешке. Выцветшее лицо, слабые руки и ноги, глаза как две открытые раны. — Признаешь ли ты, Станнис из дома Баратеонов, Рейегара Таргариена, короля андалов, ройнаров и Первых Людей, своим государем и сюзереном? — голос Пицеля дребезжал, как старая телега. Кивок. Слышал ли брат хоть слово? Когда старый мейстер объявил о снятии с дома Баратеонов прав на Штормовой Предел, губы Станниса дрогнули. Он цепко зыркнул снизу вверх на молодого короля, блестящего и прекрасного в противовес пленнику, на присяжных лордов и дам, Ренли, за спиной которого истуканами замерли Золотые Плащи. Одно слово против, хотя бы и крошечный намек на крамолу, и ему снесли бы голову. Кивок. Роберт был Станнису лордом и кровным родичем, и он делал для него то, что должен. Усомниться значило бы измену, а Станнис жил ради своего прогорклого долга. Ему снова связали руки и выволокли прочь из зала. Тяжеленная золотая рука убралась с плеча, Ренли поймал холодную улыбку Джейме Ланнистера, всего в белом, как и по сей день. Пятилетнего изменника вывернуло прямо на мраморные ступени под тысячи взглядов и голосов. Послышались смешки. Чему они смеялись? Сир Лорас не посчитал нужным заполнить возникшую паузу. Видно, бой вытащил из него больше сил, чем тот готов был признать. Одеревяневшей рукой Ренли подал ему шлем. Память отпускала, однако обещая возвратиться опять. Думал ли Роберт? — Благодарю, — он замялся. — Вот еще что, Ренли, раз уж вы сами нашли меня… Моя леди-бабушка, Оленна Тирелл, с вашего позволения, приглашает вас навестить Хайгарден, когда мы соберемся возвратиться домой. Зачем, интересно бы узнать, он понадобился Королеве Шипов? Удачного брака с ним не выкроишь, богатого наследства не предвидится, за душой, то бишь ни гроша. Что это, жалость, или причина для беспокойства? — Если вы не заинтересованы… — Это большая честь для меня, сир. Но леди Оленне, надо думать, известно о претензиях короля на мою свободу. Не просто будет убедить его спустить мятежника с рук. Судя по тому, как скисла улыбка молодого рыцаря, эта горькая острота была им замечена. — Оставим это за бабушкой. Я был бы счастлив узнать вас ближе, Ренли, — он неожиданно дотронулся его ладони своей, сухой и горячей, ни сколь не грубой пока что. Хорошее чувство, подумалось Ренли Баратеону. Он заметил себе, что и он был бы не прочь. Волосы у Лораса Тирелла премило вились, кожа гладкая и белая, а тело под доспехами и вареной кожей, должно быть, крепкое от долгих тренировок с мечом и копьем. В конце концов, почему нет. В Хайгардене тепло и зелено, и на душистых деревьях растут крупные сочные персики. Уже к вечеру, когда Ренли переменил одежду, пропахшую Королевской Гаванью и собственной усталостью, для позднего выхода, его вызывали в горницу короля. Что же, он как раз не счел нужным надеть Таргариенскую символику: стоит, пожалуй, показать, сколь нежеланна ему эта встреча. У дверей в королевские покои нес стражу молодой Герольд Дейн. Впрочем, если о нем заходил разговор, чаще его называли Темной Звездой, и ясно, почему. Очевидно, тот, кому взбрела в голову мысль поручить Герольду пост в Белой Гвардии, действовал из соображений оградить от него общественность. Это не было лишено смысла, однако Ренли склонялся к тому, что тот всего лишь занимал место своего родича — Эртура Дейна, убитого во время восстания. — Добрый вечер, сир, — с ни к чему не обязывающей улыбкой окликнул он рыцаря. Среброволосый, с густо-лиловыми глазами, он был очевидно красив, но смотреть на него долго казалось неприятным. Может, дело в жестоком изгибе его рта. Или в том, что никто не мог с уверенностью сказать, какая дума у рыцаря на уме. Тот выгнул изящно очерченные брови, словно даже смотреть ему было скучно, и уронил скупое: — Проходи. Прислушавшись, он отметил, что явно не единственный, удостоившийся чести говорить с Рейегаром в столь неранний час. За простой дубовой дверью покоев слышались приглушенные голоса, причем были и незнакомые ему. Благо, боги не додали Ренли вдоволь робости, чтобы простоять у дверей дольше стука. Внутри оказалось довольно тихо, но людно для столь тесного помещения — от силы человек пять-шесть. Ренли поприветствовало несколько хмурых взглядов, но и только. Членов королевской семьи еще не было, зато принц Оберин тут как тут. Среди знакомых он отметил также Джона Коннингтона, известного своей кратковременной ссылкой: та, продлившись два года, подошла к концу, едва тело ее виновника успело остыть. Как близкий друг короля, он занимал неплохой пост в Малом Совете и, не исключено, что именно в честь лорда Джона и был назван бастард его величества. Пусть и к лучшему, однако странно не видеть здесь ко всему золотого десницу, лорда Тайвина. Восстание не затронуло ни его баснословного кошелька, ни столь же богатой родни, но у Таргариенов не было причин сомневаться в преданности дома Ланнистеров короне. Как не было их и для того, чтобы принимать милорда за друга. Глупо отрицать ловкость замысла, многотысячное Ланнистерское войско простояло в Бобровом Утесе до тех пор, пока в победе Рейегара не осталось сомнений. Падение неприступного Штормового Предела, служившего вотчиной Баратеонов века напролет, — заслуга Ланнистеров, но только если верить мейстерским свиткам. Вражеский флот подошел на подмогу Тиреллу и Редвину как раз вовремя: контрабандистская лодка, чье содержимое позволило бы людям Станниса не умереть с голоду, была схвачена и разграблена, ее капитан переправлен к стенам замка — частями. Не прошло и недели, как голодный мор выкурил предателя, и ночью ворота открылись навстречу победителям. Ренли Баратеон знал их всех в лицо: лорда Тайвина с золотыми бакенбардами и цепким взглядом, сутулого, всего в конопушках Пакстера Редвина и жирного Розана Мейса Тирелла, чей младший сын волей богов пожелал стать его человеком, или орудием, жизнь покажет. Три девушки, дорнийки, судя по одеждам, шептались с Красным Змеем. Две из них носили оружие. Суровая и широкоплечая, старшая среди остальных, скривила и без того не слишком красивое лицо, когда он шел мимо. Вторую, схожую чертами с самим Оберином, Ренли заинтересовал, и, видимо, больше как мужчина, чем тот, кого следует опасаться. Последняя избегала открытых взглядов и выглядела наименее настораживающей. Белокурые волосы и кружевное платье в то время, как остальные одеты по-мужски. Не то септа, не то сама Дева. — Мне не хватает фантазии представить, для чего здесь вы, Ренли, однако приветствую вас, — проговорил Красный Змей, вынуждая того все-таки остановиться поблизости. — Любопытно увидеть последнего из мятежного рода, — тонко улыбнулась ему смуглая красавица, волосы у нее на лбу росли мысом, точно как у принца. — Отец нарек меня Нимерией. — Мой брат Станнис, полагаю, до сих пор здравствует, так что последний я лишь отчасти, — Ренли вернул ей ее колючую улыбку. — Вы прекрасны, миледи, и мое имя, верно, знаете. Надо думать, это и есть бастарды Красного Змея. Те, что зовут себя Песчаными Змейками. Пожалуй, настолько различных сестер Ренли не приходилось видеть до сих пор. Угрюмая назвалась Обарой, невинная — Тиеной. Будто он пришел сюда, отказавшись от собственных планов, от одного только интереса к Обериновым ублюдкам. В тот скучный миг, когда леди Ним наливала вина в золоченый кубок, а сам Ренли подумывал улепетнуть отсюда, как это говорится, под шумок, наконец, двери вновь распахнулись. Первой впорхнула принцесса Рейенис под руку с незнакомой девицей, похожей с нею как две капли воды. Следом вышагивал напыщенный Визерис с сестрицей и торопился длинноногий Эйегон. Все трое с золотисто-серебряными волосами и фиалковыми глазами, словно сошедшие со страниц сказаний о древней Республике. Как и сам король, шедший вровень с королевой, еще более смуглой на фоне его породистой бледности. Годы, если и оставили свой безжалостный след в лике Рейегара Таргариена, высмотреть его было не просто. Разве только складки у носа сделались глубже, и тонкие черты ожесточились. Насколько сам Ренли мог судить, тот едва ли менялся вообще. И наконец, в конце пестрой процессии плелся Джон Сноу. Вид у него был настолько кислый, что от одного его взгляда ужин в желудке Ренли имел все шансы испортиться. С медноволосым спутником бастарда он будто уже виделся когда-то. В день рождения того, не иначе. Люди обыкновенно не помнят себя до мало-мальски осознанных лет, но жизнь младшего из Баратеонов буквально раскололась надвое: до восстания и после. И Робба Старка он знал в свой первый период, незадолго до того, как все обратилось в пепел. Быть может, в тот день они окончательно все и решили, Роберт и Нед Старк, самый верный его товарищ с детских лет. Винтерфелл тогда показался ему холодным и извечно простуженным, лорд и леди — скупыми на смех, а сам Робб был просто скучным младенцем. Едва ли в нем нынешнем легко было признать тот сверток пуховых одеял, за который уже знали: он станет наследовать Север. И все-таки он навряд ли ошибался, Ренли вообще ошибался реже, чем ему бы хотелось. — На Драконий Камень прибыл ворон из Цитадели, — произнес король голосом глубоким и многое обещающим. — Белый ворон. С вестью об окончании долгого лета. Велика важность. Зима настала, когда Роберт не вернулся с Трезубца, чтобы снять осаду с замка, который уже тогда перестал принадлежать им.