Но если есть в кармане пачка сигарет...

Утро выдаётся не просто отвратительным, как это бывает всегда, а отвратительным в сотой степени. Отстой. Кое-как встаю с кровати и подхожу к зеркалу, чтобы увидеть своё помятое отражение: весь живот в здоровых гематомах, кожа бледная, как у мертвеца, а под глазами красуются огромные синяки. Выгляжу сегодня по-особенному убито. Скольжу взглядом по выпирающим ключицам, прессу, достаточно мускулистым рукам и, тяжело вздыхая, опускаюсь на пол. — Раз, — сквозь плотно сжатые зубы говорю я, начиная отжиматься. Главное правило: что бы ни случилось — продолжай работать. Отец приучил меня к этому. Боль сковывает всё тело, руки трясутся и что-то сильно ноет в районе груди и живота, будто пытаясь притянуть тело к паркету. — Два, — шумно выдыхаю я, заваливаясь на пол. Слишком больно. Я не смогу. Чёртов слабак. Вместо жалости к себе приходит злость, и я, сев на колени, начинаю изо всех сил ударять кулаками по полу, сдирая кожу на костяшках. Глупо гляжу на кровавые следы на полу, вскоре ощущая лишь горечь. Ладонями оттираю начавшую подсыхать алую жидкость и встаю, машинально запуская руки в волосы. Как же хочется доказать, что я на что-то способен. Как же я глуп. Шиплю от боли, сводящей тело, и медленно плетусь в ванную, где, вымыв руки и намочив волосы, опускаю взгляд на сбитые костяшки. Хочется рычать, кричать, но вместо этого я прикрываю глаза, делаю глубокие вдохи, шумно выдыхая, и улыбаюсь сквозь боль. Вот и причина, почему я терплю удары — они заставляют чувствовать себя живым. После нехилой встряски я испытываю много чувств к себе, типа жалости и злости, но зато ощущаю себя живым, когда хочу закричать и свернуть зеркало. Именно это я и делаю: резко подаюсь вперёд и со всех сил ударяю несколько раз по нему, оставляя кровавые следы на осколках, тут же падающих на пол. Оставшуюся сверху небольшую часть просто смахиваю на пол, об который она разбивается на мелкие частички, уславшие собой голубую плитку. Я улыбаюсь. Кровь с рук темными каплями падает на ранее идеально чистый пол, а теперь он устлан осколками и вымазан кровью. — Идите нахуй! — кричу я, начиная смеяться. В коридор выбегает перепуганный, взбудораженный Егор, лицо которого искажается от удивления: засрал я квартирку прилично. — Ты что творишь, малолетний ублюдок? — шипит он, подбегая ко мне и с силой сжимая волосы на затылке. Я чувствую себя живым. Потрясающе. Так что, знаешь, действительно вали-ка ты нахуй. Резко подаюсь вперёд, избавляясь от руки, до боли сжимавшей пряди черных волос, и тут же, просчитав траекторию, уклоняясь от удара, который наверняка должен был разбить губу или сломать челюсть. Сам наношу хук левой и сразу же правой, из-за чего Егор пятится назад и кричит от боли, наступая на осколки. Не удерживается на ногах и заваливается в белоснежную ванную. Нехер с невъебенным похмельем пытаться что-то доказать, проучить. Тихо усмехаюсь, глядя на него. — Ты только кажешься сильным, — зло выплёвываю я, разворачиваясь и собираясь вернуться в свою комнату. — На самом деле ты слабак. Такой же, как и я. Но этого вслух не произношу. Натягиваю черные джинсы, майку и любимую толстовку с капюшоном; подхватываю рюкзак со вчерашними учебниками и выхожу из дома, зная, что опоздал на первый урок. Идти быстро не могу, испытывая сильную боль в боку. Костяшки приятно ноют. Люди, идущие рядом, бесят, потому что их слишком много и они слишком близко. Каждые несколько секунд поправляю капюшон, пытаясь натянуть его ниже и уже не чувствуя тех сильных чувств, что испытывал с утра. Я не смогу убежать от своих демонов, как бы я ни пытался.