***
Женщина сорока пяти лет со светло-рыжими волосами и зелеными глазами грубо хватает меня за кисть и тащит в сторону хуеобразного здания, пропихивает в двери. В нос ударяет запах медикаментов и немного краски. Привычно глубоко вдыхаю воздух, резко выдергиваю руку и молча плетусь за ней. Открывает пустую маленькую палату с двумя кроватями, и я сажусь на одну из них, согревая горячим дыханием замерзшие руки. — И как это понимать? — зло спрашивает она, недобро сверкая глазами. — Ты б ещё в майке пришел! И в шлепанцах! Вот что за идиот, а? Гробишь своё здоровье, умереть раньше времени захотел?! Да, сложно, да, не лучший период в жизни, но не повод же так наплевательски относиться к своему здоровью! — Теть Марин, — хрипло говорю, поднимая на неё взгляд, отчего женщина вздрагивает и замирает. — С парнем-то что? — Не знаю я. Привезли совсем недавно, в хирургию, там у нас и реанимация. Состояние, вроде, и впрямь тяжелое, больше мне не известно. А ты!.. — указывает пальцем в мою сторону и щурится. — Сиди здесь и не рыпайся! — выходит из палаты, тихо прикрывая за собой дверь. Упираюсь взглядом в старый, обшарпанный деревянный пол и тихо хмыкаю, потирая одну руку о другую. Странно, что в терапевтическом отделении народу нет совсем. Если что, попрошусь здесь переночевать. По крайней мере, на меня одного целая палата, и я даже не болен. Марина возвращается через минут пять, таща с собой какие-то теплые вещи, забавные разноцветные вязаные носки. Всучивает это мне, подходит к окну и щупает батарею, недовольно цокая. — Переодевайся, а я тебе чаю заварю. Глупо киваю, стягиваю мокрые кроссовки и носки, надеваю две пары шерстяных. Толстовку, местами влажную, снимаю тоже и заместо неё натягиваю огромную черную кофту. Залажу на достаточно мягкую кровать с ногами, натягиваю капюшон, обнимаю себя руками, в тщетной попытке согреться и перестать дрожать. — Сунь, — строго говорит из ниоткуда появившаяся женщина и протягивает мне градусник. Несколько раз надрывно кашляю, шмыгаю носом и запихиваю его подмышку, крепко прижимая. Прикладываю свободную холодную руку ко лбу. Что-то чересчур медленно доходит до меня происходящее. — Так с парнем что? — не успокаиваюсь я, пока старая знакомая отца носится туда-сюда, притаскивая за несколько заходов чай, какое-то барахло. — Поверь, когда узнаю, тебе сообщу первым, — протягивает руку, и я отдаю ей градусник. Цокает, хмурит брови. — Тридцать девять и три! — недовольно восклицает Марина, и слова её отзываются тупой болью в голове. — Так, сейчас сбегаю за лекарствами! Сложно за ней, суетящейся, уследить. — Выпей, — пихает какие-то таблетки, и я молча пью. Всегда ненавидел больницы, а, когда мне пихали лекарства, открещивался от них, чуть ли не сбегая. Так почему же сейчас так пофиг, а? Теть Марина хорошая, она всегда мне помогала. Сколько раз я ночевал в больнице, чтобы не видеть отца? Сколько раз я, избитый, оказывался здесь, и она помогала мне, чем могла? Я ж ей по гроб жизни должен, а она отмахивается. Даже когда шоколадки ей таскал, пихала назад и говорила, чтоб съел сам. — Добегался ты, парень, — выдает Марина, накидывая на мои плечи теплое одеяло. — Поспи немного. Доверительно опускаюсь на кровать, зарываясь носом в мягкую подушку. — А как же… — Всё выведаю, всё сообщу, — кивает женщина, поправляя одеяло. — Тебе отдых нужен, а мне поработать, обойти пациентов. — Я полежу немного, — устало говорю, прикрывая глаза. — И встану. — Да-да, — невнятно что-то мелет, поглаживая по плечу. Это не неприятно. Ещё несколько минут шкрябаю короткими ногтями по подушке, запихиваю руку под неё, ежусь. Перемещаю руку под одеяло и сжимаю кофту в районе груди, оттягивая и чувствуя себя опустошенным и уставшим.***
Долго смотрю на бледного Кирилла, тянусь к его лицу. Его рука резко дергается, крепко обхватывает мою. Распахивает синие глаза, но не те, что я знал, что любил. Они даже не обреченные и не обессилившие, они пустые. Без чувств и эмоций, без смысла. Улыбается как-то не так, совсем глупо. И закрывает глаза. Равномерное пиканье прибора сменяется одним протяжным звуковым сигналом. Экран гаснет. Вздрагиваю, открываю глаза, упираясь взглядом в потрескавшийся потолок, шумно хватаю ртом воздух. Прикладываю руку ко лбу, скидываю жаркое одеяло и оттягиваю кофту возле шеи. Кирилл. Вскакиваю с кровати, ноги путаются в одеяле, и я лечу вперед лицом, неудачно выворачивая правую руку, а второй упираясь в осколки от стакана. Пиздец я, конечно, удачливый. Шумно выдыхаю, чуть приподнимаюсь на левой руке, сильнее загоняя в неё осколки, и залажу на кровать. Охуенное утро, да уж. — Извини, — слышу тихий голос. Оборачиваюсь и долго смотрю на черноволосую девушку в проходе, сжимающую в руках веник и совок. На ней надеты леггинсы и полосатая кофта — видать, в больнице лежит. Перевожу взгляд на соседнюю кровать, примечая на ней рюкзак и смятое покрывало. Кровь с руки капает на белоснежный пододеяльник, и что-то горячее обжигает кожу. Морщусь от неприятного ощущения, вытягиваю руку вперед, чтобы красная жидкость падала на пол, и медленно вытаскиваю самые крупные осколки. Девушка тут же протягивает салфетки, которыми я зажимаю рану. — Меня Ирой звать, — говорит она, опустив взгляд. А у меня жизнь по пизде идет, здрасьте. — Я медсестру сейчас позову. — Не стоит. Я здесь официально не числюсь. — А? — глупо хлопает карими глазами, отворачивается, копошится в рюкзаке и вытаскивает бинт. — Давай тогда я? Недоверчиво кошусь на неё, после вытягиваю руку вперед, мол, удачи. Пропитывает стекающую кровь чистой салфеткой, вытаскивает длинными, накрашенными в розовый ногтями несколько мелких осколков, обматывает ладонь белым, моментально пропитывающимся кровью бинтом. Долго мотает, пока бинт не перестает снова и снова становиться красным. После отворачивается, переступает через осколки, вытаскивает из рюкзака несколько пластырей и ими заклеивает порезы на пальцах. — Больно? — тихо спрашивает, дотрагиваясь до второй руки. Киваю. — Вывих, наверное. Достаточно крепко перематывает правую руку бинтом, и я неловко отодвигаюсь чуть дальше, когда девушка заканчивает. Не то чтобы это было противно или что-то вроде, но мне хотелось сбежать, когда она дотрагивалась до меня. Теперь и сам не понимаю… Выдумал я эту боязнь к прикосновениям или она и вправду есть? Ира подметает пол, сгружая осколки на совок, выкидывает в мусорное ведро и выходит из комнаты, возвращаясь уже без веника. — Леша, — запоздало представляюсь. — Приятно познакомиться, — улыбается Ира. Она милая. — Так если ты тут не официально, то чего? — Волнует тебя? — говорю грубо, моментально жалею, привычно зарываюсь пальцами в волосы и шиплю от боли. — Друг под машину попал, вот я и остался переночевать в больнице. Да и температура что-то подскочила, не соображал ничего вчера, — замолкаю на пару секунд, после спохватываюсь. — Так я ж бацильный! Чего это тебя сюда положили? — Да мест больше не было, — Ира пожимает плечами. — Сперва к бабке какой-то в палату запихали, а она вечно на жизнь жаловалась и твердила о распущенности молодежи, вот я и попросилась перевестись. Всё нормально, меня фиг заразишь. Да-да, я тоже так думал. — Хэй, Ирка, — спускаю ноги на холодный пол и чуть подаюсь вперед, внимательно глядя на девушку. — У тебя сигарет не найдется? — Нет, я не курю… — бледнеет, заминается. — Не парься ты, осуждать не буду. Нормально это. Каждый сам выбирает, ухуячивать ему свое здоровье или нет. — Квины у меня, — тихо говорит девушка, опустив взгляд. — Розовые. — Пойдет. Ира достает из рюкзака пачку, и я вытаскиваю две штуки, ещё и зажигалку умудряюсь выклянчить. Стягиваю одну пару носков, кое-как обуваю подсохшие кроссовки и выхожу на улицу, ежась от холодного ветра. Снег почти полностью растаял, лишь кое-где на траве лежат небольшие сугробы. На улице грязь, болото, лужи. Идет дождь, хотя ещё вчера всё было заметено белоснежным снегом. Упираюсь взглядом в табличку «за курение на территории больницы штраф до 30 базовых величин», отворачиваюсь от неё, поджигаю тонкую, непривычную сигарету и до боли втягиваю в себя дым. — Ты пацан, блять, или истеричка, — хмуро шепчу, потирая пальцами слезящиеся глаза. Сорвано выдыхаю, упираюсь локтями и лбом в перила, вздрагиваю от прикосновения к холодному железу. Докуриваю одну сигарету, поджигаю другую. Горло саднит, надрывно кашляю и будто назло скуриваю до самого фильтра. Усмехаясь, смотрю на шлепающую по лужам в резиновых сапогах тетю Марину, на которой надет дождевик. — Доброе утро, — улыбаюсь я, махнув рукой. — А с лапами уже что? — недовольно ворчит женщина. — И что ты стал здесь? — чуть подается вперед, принюхивается. — Курил, засранец? Ты не человек, а ходячая вредная привычка! К тридцати проблем не оберешься! Ну, вообще-то, я никогда не думал, что доживу до тридцати. — Как… Кирилл? — спрашиваю тихо, впиваясь короткими ногтями в бедро. — Без сознания, — скупо отвечает Марина. Темнит, знаю я её. — Проведешь? — Ладно, — обреченно машет рукой, косится на кроссовки и недовольно цыкает. Кое-как перепрыгиваю через лужи и переступаю грязь, натянув на голову капюшон. — Как твое самочувствие? — спрашивает Марина. — Я в норме. Конечно же, вру. Не стоит ей волноваться обо мне ещё больше. Недоверчиво хмыкает и сворачивает к зданию, на табличке над дверью которого успеваю прочитать лишь «корпус 5». Захожу медленно, чуть не торможу в дверях, чувствуя, в каком бешеном ритме колотится сердце. Меня трясет. Женщина останавливается возле вахтерши, здоровается, отдает ей мокрый плащ и забирает балетки и белый халат. Последний накидывает мне на плечи. Оставляет меня возле закрытой двери палаты, и я замираю, протягиваю заклеенную пластырями руку к ручке и не нахожу в себе сил нажать. Руки трясутся, помещение плывет, сердце бьется быстро-быстро. Шумно выдыхаю и открываю дверь, заходя внутрь. Сердце ухает вниз. Кирилл, неестественно бледный, потрепанный, с огромными синяками под глазами и несколькими небольшими царапинами на скулах, напоминает собой живой труп. От его тела отходят провода, а на лице — кислородная маска. Тихо пикает кардиомонитор. Шумно вдыхаю воздух, поджимаю губы, перетаскиваю легкий стул поближе к парню и сажусь рядом с Кириллом. Осторожно опускаю на его бледную, холодную руку свою, упираюсь лбом в край кушетки. — Всё ведь нормально, да? — тихо спрашиваю, переплетая его пальцы со своими. — Ты сейчас немного отлежишься, очухаешься и заживешь… Чувак, у тебя будет самая ахуенная в мире жизнь, честно. Такую девку красивую найдешь, а какие она борщи будет готовить, ммм! И ты женишься на ней, а потом у тебя будет красавица-дочка, а сын будет крышевать весь двор да всяких бедолаг от мудаков защищать, потому что у тебя будет топовый сын… Тихо усмехаюсь, поддеваю губами край толстовки и с силой сжимаю его зубами. — А может, тебе не повезет, ты окажешься конченым ебланом и останешься со мной чуть дольше. Сильнее сжимаю его пальцы, вздрагиваю, приподнимаюсь и отпускаю его руку. Сейчас Кирилл кажется таким хрупким, слабым, что я боюсь в лишний раз до него дотрагиваться, будто прикосновение может сломать ему кости. Его тело в синяках, ссадинах, местами перебинтованы раны покрупнее. Наверняка, глубокие. Он ведь не чувствует боли сейчас? Прикладываю забинтованную руку к горячему лбу и откидываюсь на спинку стула, вытягивая ноги вперед. Я так часто лежал в больнице. То серьезно больной, то со швами, то потому что терял сознание. Но я никогда не сидел рядом с кем-то, дорогим сердцу, никогда не видел человека, без которого не представляю жизни, оказавшимся где-то между жизнью и смертью. Атмосфера давит, незнание, непонимание происходящего добивает. Встаю, поддеваю пальцами синие пряди, утыкаюсь лбом в плечо Кирилла, боязливо отшатываюсь, вновь сажусь на стул. Опускаю руку на тыльную сторону его ладони, аккуратно поглаживаю. — Я ведь не справлюсь, если ты меня оставишь, знаешь? Как бы я хотел, чтобы Кирилл мне что-нибудь ответил, но он молчит. Он не откроет глаза прямо сейчас и не скажет, что всё в порядке, как бы я того ни хотел. — Не оставляй меня. Ладно, похуй на меня, не оставляй семью. У тебя брат ахуенный, приди в себя хотя бы ради него. Опускаю вторую руку на его бедро, чуть сжимаю. — Я люблю тебя. Усмехаюсь и, чуть приподняв его руку, касаюсь губами пальцев, бережно положив обратно. — Так блядски люблю. Опускаю голову на край кушетки и прикрываю глаза, слабо сжимая в своей руке руку Кирилла. Если бы вчера я не ушел, он был бы в порядке, верно? Значит, только я виноват в этом со своим ебучим характером. Если бы я только мог не сбегать от тяжелых разговоров, а оставаться, решать проблемы, разговаривать с людьми, но я всегда сваливал. Хватит. Вздрагиваю и встаю со стула, когда дверь открывается и на пороге появляется бледная, потрёпанная женщина. Её волосы взлохмачены, на плечах болтается халат, а глаза лихорадочно мечутся по палате. Точно, Марина ведь говорила, что родители Кирилла вылетели самым первым рейсом, но также она сказала, что позовет меня, когда они приедут. По сути, у меня нет никакого права находиться здесь сейчас. — Ты ещё кто такой?! — зло восклицает женщина. — Что ты здесь делаешь?! — Я… — растерянно бормочу, глупо оглядываясь по сторонам. — Мам, это Леша, я рассказывал, — тихо говорит Витя, заходя в палату вслед за матерью. — Извини, — она шумно выдыхает, опускает руку на мое плечо, из-за чего я тут же отшатываюсь, чувствуя себя при этом тем ещё мудаком. Устало потирает пальцами переносицу. — Просто… так сложно… мой сын… Как так? Понимающе киваю, глядя, как брюнетка медленно подходит к Кириллу. Тихо всхлипывает, что-то невнятно бормочет. Моё сердце сжимается с дикой болью. Витя подходит ко мне, обнимает, утыкаясь носом в грудь, и я опускаю одну руку на его плечо, а вторую на голову, ероша волосы. Отчего-то становится чуть лучше в его объятиях. — Он очнется, — уверенно заявляет мальчишка. — Потому что Кирилл ничего не боится, даже смерти. Выхожу из палаты, когда в неё заходит отец Кирилла. В коридоре стоят дорожные сумки, значит, они ещё не были дома, а поехали сразу к сыну. Витя верит в Кирилла. Чем я хуже? Я тоже буду верить, как не верил ни в кого прежде. Кидаю халат на стул и выхожу на улицу, где моросит дождь. Ненавижу дождь, ненавижу болото и грязь. Люблю снег и солнце. И Кирилла. Если подумать, я ведь никогда никого не любил прежде. Разве что Тему, только как друга, брата. Это разное. Совсем. — Ладно, — шумно выдыхаю, потираю пальцами вновь слезящиеся глаза. — Ладно… Что-то разревелся я в последнее время. Ей-богу, как баба. И вот нахуй так делать?***
Открываю квартиру запасным ключом, беспечно заныканным под ковриком, и захожу внутрь. Стоит запах перегара и сигарет. Молодец, блять, Кирилл. Вот приехали бы сюда твои родители сразу, потом получал бы. Стягиваю грязные кроссовки в коридоре, выставляю за дверь, чтобы не оставлять лужи воды и песок. Прохожу в зал и долго смотрю на беспорядок, что тут остался. На полу стоит ещё одна бутылка водки, выпита из которой третья часть, валяется тумбочка, какие-то листы, разбитая ваза. — Очнешься и будешь мне по гроб жизни обязан, — зло бормочу, собирая осколки. Поднять достаточно тяжелую тумбочку оказывается проблемой из-за моих рук, но я всё-таки умудряюсь сделать это, собираю листы в стопку. Открываю все окна в квартире, проветривая её, после застилаю диван, кое-как мою импровизированные пепельницы Кирилла, забираю себе пачку сигарет и ставлю бутылки в коридоре. — Ну ебать, — устало выдыхаю, глядя на разбитое зеркало в ванной комнате. С этим сделать я ничего не могу. Закрываю окна, убеждаюсь, что навел какой-никакой порядок. Залипаю на детскую фотографию Кирилла в рамке: достаточно высокий, немного худощавый, с черными волосами, стремной челкой и неизменными глубокими синими глазами. Он как-то надел линзы, потому что считал естественный цвет глаз ничем непримечательным, но я видел в его глазах океаны: бушующие и спокойные, ясные и мутные, с блеском и тьмой. Есть ли вероятность, что и он нашел что-то в моих?.. Опускаю фотографию на полку, беру следующую. Кириллу здесь лет шестнадцать, кончики волос покрашены в розовый, глаза полуприкрыты, он показывает язык и вытягивает правую руку вперед с оттопыренными средним и указательным пальцами. Язык и ухо проколоты. Чертовски мило. Поддеваю ногтем заднюю часть рамки, вытаскиваю фотографию и, сложив пополам, пихаю в карман джинсов. Забираю бутылки, свои вещи, засунутые в рюкзак, и выхожу из квартиры, пряча ключ обратно под коврик. Пустую бутылку выкидываю в мусорку, почти целую пихаю под толстовку и ремень, надежно фиксируя им, ибо в рюкзак она точно не влезет. Вытаскиваю телефон и набираю выученный наизусть номер. — Леша? — слышу удивленный голос на том конце. — Привет, Тем, — сглатываю вязкую слюну. — Не хочешь встретиться?***
Издалека вижу фигуру суетящегося Артема. Ходит туда-сюда, оглядывается каждую секунду по сторонам, то и дела запуская руки в блондинистые патлы. Вдруг замирает, долго смотрит в мою сторону, срывается с места и тормозит недалеко от меня, не в состоянии сказать хоть слово или сделать ещё шаг навстречу. Сам сокращаю оставшееся расстояние, крепко обнимаю его и понимаю, как скучал, чувствуя неизменный запах стирального порошка, дешевой туалетной воды и сигарет. Что-то знакомое, родное. Запах детства. Его руки смыкаются на моей спине, и он с силой сжимает меня в объятиях, утыкаясь носом в плечо и тихо всхлипывая. Я думал, что справлюсь без него. Нихуя. — Я скучал, — тихо говорит Тема, и я глупо киваю. — И это что, бутылка? — хлопает ладонью по спине, задевая пальцами водку. — Ах ты алкашина! — он смеется, и на моём лице невольно расползается улыбка. Оставляю его на пару минут одного, затаскивая к бабке достаточно тяжелый рюкзак. Она ворчит, мол, мог бы и предупредить, что дома не появишься несколько дней, и я понимаю, что волновалась-таки. И это цепляет, задевает за живое, потому что, будь ей на меня плевать, было бы куда проще. — Моя жизнь — нескончаемая череда пиздеца, — заявляю я, плюхаясь на скамейку рядом с Темой и вытаскивая водку. Открываю бутылку, делаю несколько глотков и утыкаюсь носом в изгиб локтя. — Чего опять? — интересуется парень, забирает бутылку и, забивая на какую-то бабку, проходящую возле нас и что-то недовольно бурчащую, глотает горькую жидкость. — Твой друг — пидор. — Пидор — в смысле говнюк или гей? — Это спорный вопрос, — говорю я. — Потому что, как оказалось, я не только говнюк, но и гей. — Да ты гонишь. — Я серьезен. Несколько минут сидим в давящей тишине, и лучше бы он кричал, что зря связался со мной когда-то давно, чем это. — Ну и? — хмыкаю. — Как же крики, что раз мне нравится парень, то я больше не человек? — Что бы между нами ни произошло, ты всегда будешь моим лучшим другом. Так что похуй на ориентацию. Кого ебать — твой выбор. Сердце сжимается с такой силой, будто хочет меня убить, и я инстинктивно подаюсь вперед, обнимая Тему, утыкаясь лбом в его плечо. — Надеюсь, ты не думаешь, что это выглядит пидорски, бро, — бормочу я в его куртку. — Надеюсь, ты не думаешь, что я не спрошу, как зовут твоего парня, и не набью ему морду, ибо нехуй с парнями. — Эм? — отстраняюсь и глупо смотрю на Тему, прижавшего горлышко бутылки к губам. — Что? Ты мой бро. Можешь ебать, кого хочешь, мне пофиг. А вот этот мудак — пидор, а пидоров, которые не мои бро, я немножко презираю, — усмехается собеседник и протягивает мне бутылку. Хмыкаю и опускаю взгляд. — Так что случилось? — серьезно спрашивает Тема. — Этого самого парня, который мне нравится, сбила машина, — делаю глоток, ставлю бутылку на асфальт и рассматриваю чуть испачкавшиеся бинты на руках. — Кажется, из-за меня. У меня проблемы в семье, ты же знаешь. И он предложил мне некоторое время, пока предки свалили заграницу, пожить у него. Вчера мы повздорили, как-то дошло до того, что он назвал моего отца мудаком, я свалил. И в тот же день какой-то пьяный дебил сбил его на машине, — упираюсь локтями в колени и опускаю голову. — Я ведь ненавидел отца, так какого черта вспылил из-за него? Вот же идиот. — В этом твоя проблема, — заявляет Артем и опускает руку на мою спину. — Во-первых, ты винишь себя буквально всем. Даже когда совсем не виноват. Во-вторых, разграничиваешь жизнь на черное и белое. На самом деле, ничто не мешает тебе ненавидеть отца, но в то же время не позволять другим говорить о нем, как о враге народа, потому что он твой отец. Лично я, конечно, всегда его ненавидел, пару раз мечтал всадить нож ему в горло, но, когда он в порядке исключения переставал пить и таскал тебя на рыбалку, ты выглядел счастливым, поэтому я начинал ненавидеть его чуть меньше. — А если он не очнется? — дрожащим голосом спрашиваю я. — Очнется-очнется, куда денется. Пусть только попробует! Да я его воскрешу и самолично грохну, ибо нехуй, — опускает руку на мое плечо и сжимает. — Не бойся — прорвемся! Ведь ты снова со мной, бро, так что пусть весь мир и его заебоны идут нахуй. Улыбаюсь, поднимаю водку и протягиваю её Артему. С ним всегда становилось легче.***
Юркаю мимо вахтерши в больницу и, чуть пошатываясь, плетусь к нужной палате. Я должен увидеть Кирилла, убедиться, что его состояние улучшилось. Потому что мне нужен этот ебучий «Happy End». Нужен как никому другому. Заебала уже эта черная, беспросветная полоса в жизни. — Леша, — строгий женский голос заставляет замереть, и я оборачиваюсь, глядя на Марину, как вор в магазине. — Что ты здесь делаешь? — Наверное, пришел погулять. Я же жуть как люблю больницы. Всегда ненавидел, меня от них в дрожь бросает. — Вовремя я зашла за документами, ничего не скажешь. К Кириллу я тебя не пущу, — говорит она, и я давлюсь воздухом. — Почему это? — Потому что тебя и так жизнь потрепала, хватит себя мучить. Тебе надо забыть об этом парне и жить дальше, — сжимает в руках листы, сминая края. — У него полчаса назад случилась клиническая смерть, еле реанимировали. Возможно, подобное повторится. Он уже не жилец, считай. Всё, что сейчас поддерживает в нём жизнь, это приборы. Прикрываю глаза, касаюсь кончиками пальцев лба. Нет-нет-нет, не верю. Быть такого не может. Кирилл же сильный, и я знаю это, и я верю в него. Обещал же верить. Шумно хватаю ртом воздух, прижимая руку к груди, будто пытаясь дотянуться до ноющего сердца. — Леша? — Марина подбегает ко мне, хочет дотронуться, но я отскакиваю почти на метр, выдыхаю. — Я ж о тебе думаю! — Плевать, — уверенно заявляю, распрямляясь. — Вы можете в него не верить, могут не верить все, но он очнется, я знаю. — Не надейся на многое, — хватает за руку, останавливая. — Тебя доломает, если надежды не будут оправданы. — Никогда ни во что не верил, знаете, — выдергиваю руку и смотрю в темные глаза Марины. — Я не собираюсь молиться богу, чтобы он вытащил Кирилла, нефига. Я просто буду рядом и понадеюсь на наилучший исход. Женщина хмыкает, и я прохожу мимо неё в палату Кирилла, из которой уже выпроводили его родителей. Времени мало, скоро обход. Но мне хватит и этих недолгих минут. Я, правда, просто хочу побыть рядом с Кириллом столько, сколько смогу. Возможно, у него и впрямь осталось совсем мало времени, но я буду верить, что он найдет в себе силы открыть глаза и сказать, что я мудак, раз посмел хотя бы на секунду в нём усомниться.