Среди безмолвных гор

После того как Кили явился домой ночью, Фили не разговаривал с ним целых две недели. Удивительно долго и для младшего брата, и для матушки, и для самого Фили. Обычно братья редко ссорились всерьез, а если уж такое случалось, прощали друг друга почти сразу же, хорошо поразмыслив над ссорой. Но в этот раз все было по-другому. По-взрослому. Фили по-прежнему не высовывал носа из кузницы, а домой если и приходил, то лишь в полдень. С Кили они больше не гуляли, не перебрасывались новостями — попросту не замечали друг друга, отводили глаза в сторону, пытались не пересекаться взглядом. В то памятное утро, когда младший проснулся после неприятного ночного происшествия, Фили не кричал на него, не ругал, не говорил, как волновался. Он попросту застыл на месте, глядя на Кили. Смотрел, как тот, зевая, неторопливо одевается, завтракает, натягивает плащ и берет колчан с луком. Оглянувшись на брата, Кили пожал плечами и недоуменно качнул головой, заметив его странный взгляд. И тут старший не выдержал. Его голос был подобен ярости грома, столкнувшегося с облаками. Кили с удивлением отметил, что у брата голос донельзя похож на голос Торина. И как он только упустил это?.. Фили и выражался, как дядя — сначала говорил холодно и четко, затем постепенно сорвался на крик. Он старался изъяснять мысли спокойно, очень старался, — однако ж его глаза метали молнии, руки дрожали и не знали покоя. Он кричал, что, прождав Кили до одиннадцати часов вечера, матушка начала плакать. Тогда он, не вытерпев страшной муки глядеть на мать и не быть в силах успокоить ее, схватил топор и выбежал на улицу. Он мчался сам не зная куда, окликая Кили, разрубая топором тонкие ветки на своем пути, падая от усталости в грязь и поднимаясь снова. В его ушах свистел ветер, и время, казалось, попросту растворялось в тех порывах, сливаясь в один большой поток. Долго ли он проблуждал в непроглядной темени — этого он не знал. Не найдя Кили, он вернулся домой. А спустя немного времени, когда он уже готов был захлебнуться в собственном отчаянии, неожиданно пожаловал его младший брат. Так естественно разулся на пороге, так обыкновенно обнял матушку, словно ничего и не произошло. Кили выслушал горькие речи брата, не проронив ни звука. Судорожно вцепился в свой лук, точно оружие вдруг стало единственным, что для него важнее всего. В полном молчании сглотнул. Потом, наконец, соизволил сказать пару слов о том, что уже вырос и не нуждается в заботе Фили. К тому же, Фили и сам задерживается допоздна — что уж говорить о нем, младшем, всегда бравшем с брата пример? Лицо старшего вытянулось за время, пока Кили говорил. Не помня себя, Фили метнулся к брату, с размаху влепил ему пощечину, развернулся и ушел работать. Щека полыхала пламенем раскаленных углей, но изнутри Кили жгло невыносимое чувство обиды. Подумать только, первая в жизни пощечина от брата, со злостью думал он. Трогая покрасневшее место на щеке, он трясся от негодования и сердился на целый мир, на самого себя. А больше всего, разумеется на несправедливого старшего брата. В те минуты он мечтал, чтобы Фили оставил его в покое со своими нравоучениями. И понял, что его младший брат — всегда маленький, почти беспомощный, нуждающийся в опеке — уже давным-давно вырос, и может приходить домой, когда ему вздумается. Теперь они не разговаривали. Ни один из них не показывал, как ему тяжело, и продолжал не замечать другого. Они дали себе клятву не заговаривать первыми. Они привыкли держать слово, а раз уж они дали себе зарок не общаться друг с другом, значит, так должно было быть. Конечно, Фили чувствовал, что все это — неправильно, и нужно помириться с братом, держаться вместе, как раньше. Но как простить Кили, если своим отсутствием он вызвал слезы на глазах у матушки и страшное ощущение ужаса в сердце Фили? Понимает ли Кили, как его брат и мама переживали?.. Фили полагал, что нет. Потому и не спешил лезть с извинениями. Осень сменила зима. Мягкий пушистый снег укрыл поля и долины, словно нежной пеленой домашнего одеяла. Наступили холода; тренировочную площадку замело снегом. Сугробы образовались по самое колено, и приходилось часами расчищать дорогу. Вначале Кили брал в руки лопату и бодро отбрасывал снег в сторону, но его труд был напрасен: за ночь неизменно поднималась метель, новый снег опадал с тусклых небес, заметая плоды его кропотливой и долгой работы. К тому же, после расчистки тяжелого, часто мокрого снега Кили уставал так, что уже не хотел ни стрелять из лука, ни устраивать поединки на мечах. Январь тоже выдался снежным и холодным. Небо заволокло пропитанными угрозой тучами, погода с каждым днем портилась. Бушевал, неистовствовал ледяной ветер, свирепым чудовищем врываясь в теплые дома, распахивая окна и завывая в дымоходе. Сверкая тысячами ярких бриллиантов и самоцветов, зачарованно полыхал снег то под равнодушным зимним солнцем, то под бледно-серой сумрачной луной. Водя извечные хороводы, кружились в незабываемом танце острые, как лезвие, снежинки. Они неслышной белой краской ложились на голые ветви деревьев, укрывая их чистым светящимся серебром. Лишь стволы стояли немые, кора на них была обглодана — это постарались голодные олени. Темнело рано. Кили уже не мог играть на рояле по вечерам. Он был вынужден приходить к наставнице после обеда, или же утром. Она настояла на этом, да и он не особенно горел желанием возвращаться домой под ночь. Вдобавок, идти через грозный вековечный лес, кишащий волками и прочими нещадными хищниками. Поэтому, как только толстое покрывало снега начинало искриться под лучами рассветного солнца, Кили уже бежал к Ариадэли на занятие. Он не понимал, что же такого в музыке. Отчего ему так хочется слушать ее все время? Почему рояль вдруг стал для него живым ласковым другом, к которому всегда можно обратиться за помощью и развеять грусть? У него не была ответа на свои же вопросы. Впрочем, он продолжал играть — сперва никудышно, но со временем совершенствуясь. Он выучил несколько более сложных мелодий. Играл уже используя обе руки. Поразительно, однако за пару-тройку месяцев он привязался к роялю настолько, что уже не чувствовал себя счастливым без него. На протяжении двух последних недель Кили только и пропадал подле инструмента, стараясь не вспоминать о ссоре с братом. Зачастую он играл по три, а то и по четыре часа, что было весьма необычным для него — он не мог усидеть на одном месте, не мог сосредоточиться на уроках… Однако у рояля его внимательность достигала вершин высшей похвалы. Он действительно отдавал себя музыке без остатка, зарабатывая одобрительные взгляды Ариадэли своим же трудом. Теперь вечера у него были свободны. Не зная, чем заняться, он зарывался под одеяло и лежал с закрытыми глазами. Разные мысли посещали его голову, в первую очередь раздумья о брате и музыке. Но о чем он думал, для остальных оставалось секретом. Порою из-под пледа доносились тихие вздохи, и матушка удивлялась: Кили не свойственно было впадать в уныние. Она, конечно же, знала о ссоре сыновей, но полагала, что они уже давно помирились, забыли старые обиды и начали новую жизнь вместе. Тут было дело и в братьях — при матери они делали вид, что смеются и подшучивают друг над другом, чтобы не огорчать ее. Но стоило ей на минуточку отлучиться, как с их лиц сползали улыбки, а глаза неловко рассматривали пол или носки сапог. Обращались они друг к другу лишь по делу, да и то разговаривали сухими короткими предложениями. Но то было нечасто. Фили все так же отказывался замечать брата, гордо отводил голову в сторону от него. Если ему и случалось окликнуть его, то делал он это издалека, не поворачивая головы и не глядя младшему в глаза. Кили раздражался. Он не любил, когда собеседник смотрит не прямо ему в лицо, и голос неразборчивым эхом долетает до его ушей. Тем не менее, он вел себя так же, подражая Фили и передразнивая его в минуты, когда оставался один, что случалось чаще, чем когда-либо на его памяти. Впрочем, Кили тосковал. Ему было не по себе по вечерам — он слушал вой холодной январской вьюги за окном, развязывавшей ледяную битву ветров, заглушая звуки голосов и напевов. Он не боялся. Ему попросту было грустно, что любоваться зимой во всей ее красе может лишь он один. В своих тайных мечтах он представлял, как Фили садится рядом с ним и начинает разговор. Тяжелый, оголяющий душу и пронизывающий каждым словом насквозь, но так необходимый им обоим. Однако же, Кили ясно понимал, что брат тоже упрям, так что вряд ли первым пойдет на уступки. Трудно ему было сделать шаг навстречу. Но, вконец истосковавшаяся по брату душа в какое-то светлое мгновение потребовала покоя, и Кили решил попробовать помириться. В конце концов, что он потеряет, если скажет Фили пару слов? Оттолкнет его брат — значит, так тому и быть. Но все-таки поговорить им надо, уже давно и очень серьезно. За несколько минут до полудня Кили нахлобучил на голову шапку, накинул куртку, впрыгнул в валенки и, начисто позабыв об оружии, побежал по направлению к кузнице. Ему посчастливилось встретить брата на полпути к их дому. Фили целенаправленно шел домой, и его шаги оставляли протоптанную ровную дорожку. Он сделал вид, что не заметил Кили, хотя тот успел поравняться с ним и зашагать в ногу. — Фили… Постой, нам нужно поговорить. Старший не ответил, лишь хмуро отвел взгляд и стиснул зубы. Кили надоело, что брат все время бегает от него, уходит от разговора, хотя ничем не выдает своего недовольства. Младший скрипнул зубами, но не отступился от намерений. Если взялся за дело — доводи его до конца. — Фили… Погоди, пожалуйста, я не успеваю за тобой. Вместо ответа тот зашагал еще быстрее, и младший едва удержался от ругательства. Нельзя было срываться сейчас. — Послушай меня, Фили… У меня есть разговор к тебе. Кили перегнал брата и встал впереди, загородив ему дорогу. Устало вздохнув, старший коротко осведомился: — Чего тебе? — Поговорить, — твердо произнес Кили. — Насколько я помню, мы уже разговаривали, — буркнул Фили. — И после окончания разговора не пришли к согласию, — он скользнул глазами по лицу брата, задержавшись на бледно-розовой отметине на правой щеке. — Фили… — Ну, что еще? — Мне плохо, — сдавленно прошептал младший, ожидающе глядя на брата. У того в глазах на миг промелькнуло беспокойство, и он кашлянул: — Хм, разве у матушки нет травяного отвара? Иди домой и выпей. — Я вовсе не болен. Мне плохо оттого, что ты меня не замечаешь. — Я замечаю тебя. Я обязан тебя замечать, — проговорил Фили, подчеркнув слово «обязан». — Ты никуда не денешься из моей жизни, и я уж давно с этим смирился. — Правда? — радостно переспросил Кили. — И ты простишь меня? Старший потупился, вспомнив, как до хрипа срывал голос в темном лесу, зовя Кили. — Я не могу простить тебя, — тихо сказал он, качнув головой. Карие, почти черные глаза Кили, полыхающие своей живой надеждой, потухли. — Ты все равно так ничего и не понял. Ты — все тот же беспечный, безрассудный, думающий лишь о себе младший брат. Я не в силах оправдать твой поступок. Кили горько усмехнулся. Если бы брат знал, сколько бессонных ночей он провел глядя в потолок, думая о своем поступке и мысленно избивая себя за него! Если бы Фили только знал, как хотелось ему помириться! Чтобы все было, как раньше. Чтобы Фили не работал тяжело и долго, почти не видя белого света. Чтобы наступила весна, запели птицы и расцвела земля. Чтобы не было войн, чтоб оружие ковали лишь для красоты… Именно, благодаря своей чистой наивной душе, Кили мечтал о счастье во всем мире. Он начинал размышлять о брате, затем его раздумья улетали к более возвышенным вещам. Хоть порой эти мечты казались ему до такого детскими, что он в мыслях себя одергивал. — Поэтому… — запнулся старший брат, колеблясь и запустив руку в волосы. — Поэтому иди домой. После того, что ты сделал, мы не можем разговаривать по душам. — Но… — Иди. Фили произнес последнее слово точь-в-точь как Торин. Холодно. Тоном, не терпящим возражений… Кили опешил, но всего лишь на миг. — Хорошо, я уйду, — горько ответил он, — только тогда ты пожалеешь. — Иди, — прошипел брат. Едва слышный вздох — и Кили устало побрел прочь, обреченно опустив плечи, согнувшись и чуть наклонившись вперед, будто под тяжестью своей обиды. Фили поднес руку к глазам, провел по ним, вздохнул. Кто сказал, что ему не было больно прогонять брата? Фили было тяжело — но он надеялся, что его поведение повлияет на характер Кили. В самом деле, нельзя же быть таким бессовестным! Заставить матушку бросить все и заливаться слезами, вынудить Фили медленно сходить с ума, гадая, что же с Кили приключилось, — за это нужно расплачиваться, без сомнений. Кили не спешил возвращаться домой. Он не знал, чем заниматься в пустой без брата комнате, не знал, как притвориться перед мамой, что у него хорошее настроение. Хотя матушка и сама все понимает, ее не обманешь. На деланную веселость сыновей она лишь недоуменно качает головой, хмурит брови и морщит лоб. В последнее время она стала слишком сосредоточенной, излишне неразговорчивой. Возможно, все дело в Кили с Фили? Или в чем-либо другом? Младший из братьев выбрал дорогу через лес — это была другая лесистая местность, не на пути к Чертогам Торина, а в совсем иной стороне. Кили тоже любил пропадать здесь часами, зачастую в компании друзей или брата. Ему было весело скатываться с небольшого холмика наперегонки с мальчишками, дразнить девочек, прячась в кустах, устраивать шутливые бои врукопашную или же с помощью длинных прямых палок. Лес прекрасно подходил и для отдыха и чтения книг, чем обычно занимался Фили, и для подвижных игр и пряток, что было уделом Кили. Весной природа расцветала, и лес наполнялся гомоном птиц и запахом утренней свежести. Летом здесь шумела трава на полянах, царило оживление лесных обитателей, а цикады никому не давали покоя своим стрекотанием. Осенью лес преображался в яркий золотистый наряд. Хрустели опавшие листья под лапами лисиц и зайцев, с деревьев срывались частички багрово-алой краски и то весело, то грустно падали вниз. Листья укрывали землю мягким разноцветным ковром, а некоторые задерживались в воздухе, подхваченные летящим осенним ветром. Этой осенью Кили нередко бывал в лесу. Он забирался на самые высокие деревья, восторженно поедая любопытными глазами красочный чарующий вид сверху. Он собирал золотые, оранжевые, красные, зеленые и коричневые листья в кучу и, разбегаясь, прыгал в нее, совсем как ребенок. Когда он был один или с братом, он, к слову, с удовольствием вел себя по-детски. Сейчас же перед Кили не предстала картина спокойного прохладного осеннего леса. Голые деревья тревожно застыли — таинственно чернели их стволы, провожая Кили суровым взглядом опечаленно-пустых ветвей. Те листья, которые еще не успели зарыться под ледяное снежное одеяло, жалко виднелись на бедной, обделенной травой, земле. То там, то сям Кили видел сугробы чудовищной величины, хотя успела укрыться пеленой снега еще не вся земля. Словно зеркально отражая ее, под небом низко повисли огромные плотные облака, вместе с неясной дымной облачной пылью. Само небо зима окрасила в тусклый серый цвет. Оно было гнетущим, тяжелым, отчаянным — странные чувства отражались на его поверхности, подвергая Кили в смятение и вынуждая его опускать глаза. Он прежде никогда не видел небеса такими. Создавалось впечатление, что над ними нависла неведомая угроза. Глубокое заледеневшее озеро на окраине леса неслышно кануло в задумчивость. На минуту Кили остановился да так и остался стоять на его берегу, прислушиваясь, тщетно стремясь услышать слабый шепот ветра или скрипучий напев сугробов. Тихо. Ни единого звука не потревожило немую тишину озера, ни снежинки не всколыхнулось на его белой, покрытой толстым слоем льда поверхности. Кили на мгновение затаил дыхание, и вокруг стало совсем неподвижно. Мертво и смутно затихли деревья, грозными стражами разместившись на другом берегу, и вместе с ними, казалось, остановилось вечное время. Скорбное небо мрачно повисло толстым куполом над равнодушным озером. Кили даже подумалось, что где-то сейчас устраиваются похороны. С дрожью отогнав эту страшную мысль, он попрыгал на месте, пытаясь согреться. Мороз остро и нещадно жалил его щеки и нос, подкрашивая их алой краской. Кили плотнее укутался в длинный шерстяной шарф. Матушка наказала не снимать его с себя и пригрозила, что не пустит обратно в дом, если Кили нарушит ее приказ. Теперь он был ей искренне благодарен, что обмотал им шею. Поднеся шарф к лицу, Кили зарылся в него носом. Собственное горячее дыхание быстро согрело его лицо — он почти чувствовал, что скоро оно запылает самым настоящим пламенем. Вновь обмотав шарфом шею, он весело улыбнулся. И тут же подумал, что ведет себя, как маленький. Слегка посерьезнел. Было интересно узнать, выдержит ли его лед на озере. Кили и не заметил, как навязчивая идея ни с того ни с сего пришла в голову и стала крутиться в мыслях. Он сразу же начал себя отговаривать, напоминая себе, что все неприятности до сих пор происходили только из-за этих глупых идей. «Помнишь случай, когда Фили допустил оплошность, и дядина арфа упала ему на ногу? — спокойно спросил внутренний голос. — Разве он не задал себе вопрос, тяжела ли арфа? Именно, он задал вопрос и, стремясь получить ответ, совершил бездумный поступок». Кили задумался. В конце концов, ему уже тринадцать, значит, необходимо тщательно взвешивать все решения. Если лед не выдержит — он утонет, если выдержит… Какая же для него будет выгода, если лед выдержит? Он преспокойно пойдет домой и не больше не вспомнит про этот случай? А что будет, если лед не выдержит? Фили рядом нет, поэтому спасать его некому. Разве что некая добрая душа услышит его крики и по сугробам побежит вытаскивать его из воды. С другой стороны, ему безумно хочется попробовать и доказать себе, что в мире нет ничего невозможного. Но что станется с матушкой, дядей и братом, если Кили утонет? А что будет, если он не утонет?.. Ладно. Кили удалось уверить себя, что ничего плохого не случится, если он просто постоит на льду недалеко от берега, чтобы в случае опасности отбежать назад. Недолго думая, он приблизился к озеру, осторожно коснулся носком сапога его поверхности. Ничего не произошло, лед с треском не раскололся, как он себе представлял. Подумав, что лед на самом деле гораздо крепче, чем кажется, Кили сделал уверенный шаг. Подождав пару минут, он оглянулся. И, больше не оборачиваясь, бодро зашагал вперед, и его шаги отдавались глухим эхом под толщиной льдины. Все произошло совершенно внезапно. Он даже не успел понять, что случилось, а его тело уже полностью оказалось в ледяной воде. Несмотря на то, его словно всего обожгло яростным, жестоким пламенем. Сердце подпрыгнуло, глаза расширились. В горле застрял крик, и он никак не мог позвать на помощь, сколько ни старался — не выходило даже хрипеть, не то, что кричать. Кили в панике озирался по сторонам, вертел головой, но ему только удалось заметить, как от того места, где он теперь барахтается, расходятся трещины. Лед со скрипом трескался, и звук этот был настолько ужасен, что Кили мимолетно зажмурился. Это значило, что сейчас у него не будет опоры. Он не сможет вылезти из воды. Удивительно, однако Кили не потерял самообладание от ужаса в тот миг, когда его ноги не нашарили дна внизу. Недаром говорят, что гномы — крепкий, выносливый народ. И Кили воистину повезло, что он относился именно к роду Дурина, потомки которого славились тем, что умели принимать решения за доли одного мига. Вот и сейчас Кили пытался соображать. Но пока у него плохо получалось. Все силы уходили на то, чтобы только удержаться на поверхности воды и раз за разом стараться вскарабкаться по гладкой скользящей льдине. В какое-то мгновение она не выдержала. С плеском ударив по темно-синей водной глади, льдина перевернулась. Кили ощутил мощнейший удар по голове — хорошо, что та была крепкая, и он не потерял сознание. Иначе его жизнь бы резко оборвалась. Он невольно оказался под водой, а льдина — на поверхности, перекрыв все окольные пути к верху. Стараясь не думать, что же будет, когда у него кончится воздух, Кили начал долбить ее снизу. Тяжелая, неподъемная, толстая, непробиваемая… Это ему не мешки с гречкой, которые они с Фили приносили домой по выходным дням. Кили еще тогда жаловался брату, что ему страшно тяжело тащить такой груз… Теперь, по сравнению со льдом, мешки с гречкой казались Кили легче пушинки. Голова закружилась от недостатка воздуха. Еще мгновение, и он бы не выдержал, но льдина неожиданно поддалась. С шумом глотнув воздух, Кили вынырнул и уже хотел было влезть на лед. Но по телу медленно, очень медленно начал разливаться холод, который до этой минуты оставался незаметен. Кили чувствовал, как у него коченеют ноги, отнимаются пальцы рук и сами руки, отказывается слушаться все тело. Наступило полное, непонятное и чудовищно, до дрожи ужасное оцепенение. Он уже плохо понимал, где он и что с ним. Он отказался от борьбы с этими темными и таинственными водами, которые затягивали его все глубже в неизвестность. Интересно, это больно — умирать?.. Кили судорожно сжался, ощутив, как беспомощно начинает тонуть. Вскоре его сознание заволокло туманом, и последним, о чем он успел подумать, был брат. Еще миг — и от него по воде пошли пузыри.