2000 год, планета Земля, Россия, Подмосковье
Однажды в далёком-далёком детстве, когда и трава была зеленее, и небо голубее, и Советский Союз ещё не развалился, Андрей уже твердо для себя решил: «Стану космонавтом». Бабушка от такого заявления схватилась за сердце, а мама расплакалась, стала кричать и приводить примеры – один страшнее другого. И бьются космонавты, и в атмосфере сгорают, а если и возвращаются на Землю невредимые, то вскоре начинают болеть. Кто его знает, этот космос? Что там плавает, какое там хитрое излучение?.. И бесполезно было объяснять: не плачьте, мама и бабушка, когда я вырасту, мы уже и коммунистами планету заселим, и с иными разумами контакт установим, и все у нас будет хорошо! Ну, кроме космических пиратов... Так в книжках умнейшие люди пишут. Не станут же они врать?.. Конечно, нет! Но если для исполнения своей мечты надо прекратить даже говорить о космических полетах... Не такая уж и большая это жертва, да? В девяностые все мечты рухнули вместе с курсом рубля. Андрей окончил школу в девяносто втором, отслужил в стройбате, не заметив, как пролетели два года, и вернулся на гражданку, к несчастной матери. Та всё тряслась, что сына отправят в горячую точку, но нет – миновало. В авиастроительный Андрей поступил просто так, уже расставшись со всеми детскими мечтами, и о космосе даже не вспоминал. Просто – так было лучше. Одна мысль о том, чтобы начать торговать, вызывала лишь позывы к тошноте. Лучше быть инженером! Голодным – да. Никому не нужным в этой выгнившей от мала до велика стране – да. Но – полезным. Совесть не позволила продаться так, как продавались один за другим все вокруг... Поступил, и потянулись бесконечные, полуголодные, выматывающие студенческие будни. Иногда хотелось бросить всё и уйти в отрыв, иногда – выкопать на огороде невесть чей ТТ и показать паре мудаков, с кем можно быковать, а с кем – не стоит... Да уж, чего только не случалось с Андреем, пока на дворе бушевали девяностые и митинги. А через несколько лет оказалось: не прогадал...***
Где-то в космосе, оценка времени бессмысленна
В первую очередь программа разморозки сработала в камерах, где должны были «спать» Лёха и Ленка. Оттаивали они медленно, больше суток; в вены им небольшими дозами впрыскивалось специально разработанное лекарство. Особое покрытие внутренних стенок капсул через 12 часов после запуска программы начало медленно вибрировать, постепенно наращивая темп, чтобы мышцы проснувшихся людей не походили на волокнистое тряпьё и были способны сокращаться хотя бы по минимуму. Восстанавливать форму заново космонавтам предстояло в ближайшие полгода – вплоть до прибытия на новую планету. Климов очнулся в тесном тёмном и жутко трясущемся ящике. Долго не мог понять, ни что происходит, ни где он находится, ни кто он, ни жив ли вообще. Тело содрогалось в ознобе, дышалось с трудом, пальцы еле шевелились, он ощущал себя разбитым горшком, кое-как обмотанным изолентой. «Блин, да чтоб я ещё раз пил с Денисовым! – Это было первое, что он подумал. – Ничего не помню. Совсем ничего. Кто такой этот Денисов вообще?» Попробовал пошевелить рукой. Та кое-как, но слушалась. Тогда стал ощупывать окружающее пространство, которого оказалось не так уж и много. «Докатился, Климов. Допился. Сунули в гроб и забыли. Или в ящик дивана... не понятно». На ощупь действительно не понятно: что-то твердо-упругое, ребристое, где-то в пупырышках, где-то даже на свободном ходу. Климов, как сумел, замахнулся, наугад шарахнул кулаком по левой стенке; та отозвалась пластиковым звоном, как дверца холодильника. – Холодильника... Да я же!.. – Неожиданная ассоциация вытянула из памяти ворох информации. – Да я же в чертовом холодильнике! Непослушными пальцами Лёха, уже полностью уверенный в том, что ищет, нашарил клапаны, кое-как нажал – и вывалился в гулкую, гудящую тишину пустого корабля. Узкий пенал, вмещавший в себя шесть встроенных в стену криокамер[6], освещался только бледной, больнично-синей подсветкой – по лампе на каждую камеру. – Так... Так... Спокойно, Климов. Вспоминай. Разморозку программа запустит сама, а тебе только проследить за... Ленка! – Лё-о-оха? – чуть погодя отозвался приглушенный дверцей голос подруги. – Лёха, это правда ты? Вытащи меня отсюда, а? По звуку определил, из-за какой дверцы раздаётся голос, Климов отжал клапаны, опустил дверцу, выпуская наружу волну холодного воздуха и перепуганную девушку. – Я уж было испугался, что останусь тут один, – слабо пошутил он. – Дурак ты, Климов, – расхохоталась Ленка и попыталась стиснуть друга в объятиях. – Но как же я тебе рада! Как же рада... Думала, навсегда в этом резиновом гробу останусь.***
2005 год, планета Земля, Россия, Подмосковье
Мама умерла неожиданно. Ещё вчера весело болтали по телефону, жаловались друг другу на жизнь, неизбежно скатывались в политику – как же её не обругать? Такую-то паршивую?.. Пару раз она звонила во время испытаний, и Андрей старался перекричать голоса и гул центрифуги, надеясь, что мама не настолько проницательна и не поймет, что громкие стонущие звуки – не просто гигантский вентилятор в цеху. Может, уже и можно было ей сказать, но кто взялся бы угадать её реакцию?.. А теперь и рассказывать некому стало. На следующий день Андрей Климов взял увольнительную и отправился на родину, уже не казавшуюся ему по-прежнему светлой и теплой. Старый деревенский дом, старательно ремонтируемый вот уже полвека и всё никак не желающий пасть в битве с ветхостью, уныло колыхал занавесками на окне. Внутри и снаружи суетились соседки, толпились соседи, прохожие с интересом поглядывали на выставленную у калитки гробовую крышку, обитую дешевым красным бархатом. Бабушка потерянно сидела у окна и тихо плакала; слёзы медленно стекали по её сухим щекам и пропадали в платке. Не в силах дольше выносить эту давящую атмосферу – самому в пору расплакаться, Господи! – и не зная, куда себя приткнуть, Андрей вышел покурить, выслушал несколько сочувствий и пошел слоняться по дому, пока не забрел на чердак. Через маленькое оконце сюда проникало несколько солнечных лучей, выхватывая из пыльного тумана какие-то сундуки, чемоданы, тряпки, папки, старый андреев велосипед и дырявую ванну, двух жирных пауков, раскинувших сеть прямо посреди прохода, и бесконечные птичьи перья. Пол скрипел нещадно, а доски в центре прогибались так глубоко, что Андрей предпочел пойти вдоль шкафов, забитых бумагой так, как иные не отказались бы набить собственный кошелёк. Пыль здесь клубилась особенно густая и едкая, и удержаться от чиха просто напросто не получилось. Пару мгновений Андрей с опаской прождал: вот сейчас ему на голову посыплется хлам, погребёт под собой и, если не убьёт, то навеки избавит от необходимости соблюдать диету и тщательно следить за здоровьем. За чем следить-то?.. Но всё было тихо. Минута, ещё одна... Муха, с противным визгом кружившая по чердаку, успела влипнуть в паутину и основательно в ней запутаться, а пауки, не до конца ещё поверив в свою удачу, уже потирали лапки. Только когда серебристые нити перестали дёргаться, Андрей решился шагнуть в сторону – и тут же получил по затылку. Книгу эту он узнал сразу – сам же и делал, ещё когда в первом классе учился. Сам резал листы, сам переплетал и проклеивал, сам обтягивал коробочный картон найденным в сундуках фиолетовым плюшем. И маме на Восьмое марта тоже сам дарил. Она тогда улыбалась так, будто никогда в жизни не была счастливее! Сказала, теперь это будет её дневник... Андрей прижал ветхую книжицу к груди и буквально выбежал с чердака. Удивительно, как только не свернул шею на крутой лестнице.***
Где-то в космосе, оценка времени бессмысленна
– Это как же теперь получается, нам всем уже за сотню? – Удивленно качала головой Ирина, когда они все, наконец, собрались за одним столом в главном зале. – Или все-таки как было, – не согласился Мишка Головин. – Тела же так и остались двадцатилетними. Ну, у кого как... Но все равно! И память тоже прежняя, опыта ни на день не прибавилось. – Мы, ребята, теперь временные парадоксы, – подхватил Сашка. – Почти как парадокс близнецов, но наоборот. – Мы-то ладно, – щербато улыбнулась Ленка, обнимая герметичную кружку с кипятком, – а вы? Наглядная иллюстрация нашего антипарадокса. – Эйнштейн бы оценил, – довольно сощурился Климов. – И обосновал бы. А представьте, вернемся мы домой, а там уже прогресс семимильными скачками... а люди с нашим парадоксом – всё равно явление не частое. И в нашу честь... назовут... ну, например... «возраст шести космонавтов». Каково, а? – Товарищи космонавты, вы как хотите, а температуру я убавлю, не то поплавятся на фиг все предохранители, а Ирке потом чинить, – встрял Юрец. По всему было видно: ему тоже хочется вставить своё слово в разговор, посмеяться со всеми, может быть – погрустить, но взваленное Акимовым бремя ответственности не позволяло. Жара по всему кораблю стояла невыносимая – продрогшая за много лет ледяного сна команда блаженствовала и не скупясь тратила энергию, накопленную солнечными батареями. – Да починю, – рассмеялась Ирина. – Какие проблемы... – А олово и канифоль? А медь? Экономить надо, Ир, мало ли что случится. И вообще, полетевшая электроника – штука опасная. Дома ещё куда ни шло, а в космосе мы без этих приборов – ничто. Буквально. – Вот вечно ты не к месту влезешь, Юрий! – Лёшка взлохматил рукой отросшую за время полёта шевелюру. – Давай ещё немного погреемся. Ну, самому же хочется, на роже ж написано! – Хочется, – вздохнул Юрец. – Лен, нальешь и мне кипяточку? – Угу. – Девушка потянулась к бойлеру. – Правда, Юрка... ну полчасика... – Ируш, а ты что скажешь, как специалист? – влез Мишка. В глазах братьев снова плясали бесенята, прорываясь наружу веснушками и густыми – волосок к волоску, мелкими огненными кудрями. – Скажу, что все правы. А поэтому предлагаю компромисс. На мостике снизим температуру до двадцати по Цельсию – иначе действительно нарвемся на перегрев. А в каютах оставим как есть. Добро? – Девушка скосила на капитана глаза. Получилось хитро и кокетливо. – Добро, – кивнул Юрец и солнечно улыбнулся, совсем как Гагарин с газетных страниц. – Тогда, команда, слушай мою команду. Сегодня отдыхаем, приходим в себя, и вообще всячески радуемся жизни. А завтра начнём тренировки. – Есть! – Дружно грянула команда.