Alma Mater

Возвращение в колледж стало каким-то необычным событием для Джеймса. Будто он вернулся в прошлое, совсем недавнее, стоит заметить, и, фыркнув в лицо запуганному четырнадцатилетнему мальчишке, которым был буквально месяц назад, переступил некий порог, шагнув в будущее. Прошлое остается позади, но оно не забыто, осмысленно, просчитано и поставлено на учет. Люди, приходящие в нашу жизнь, никогда не приходят просто так – они чему-то учат нас, неважно, хорошо это или плохо. И никогда они не уходят навсегда – они всегда оставляют свой след в душе, оставляют нестерпимую боль потери. Именно так думает Джим, когда представляет Себастьяна в своих запутанных мыслях. Он часто думает о нем, возможно, слишком часто, учитывая, что он постоянно твердит себе о невозможности прощения… или искупления? Джиму нравится мысль об искуплении, в ней есть что-то царственное, что-то недоступное обычным людям. Но Джеймс не чувствует себя использованным – он хотел Морана и он его получил, получил именно так, как хотел и это, определенно, победа. Как и последующие слова юноши, от которых Джим попросту сбежал, не желая находить в себе сил для сопротивления и не желая снова быть подчиненным. Хотя подчиняться… В этом что-то есть. Джим неожиданно пошло ухмыляется своему отражению в зеркале, после чего внимательно разглядывает свою комнату. Она, как и следовало ожидать, осталась неизменной, разве что воздух какой-то нехороший: здесь пахнет прогнившей душой и плесневелыми мечтами. Этот запах впитался в мебель, в стены, в книги. Джим бы с радостью сжег все, что ему напоминало о себе прошлом, о себе слабом. Когда-нибудь он так и сделает. Картины прошлого невольно всплывают в фантазиях мальчика, стоит ему внимательно оглядеть помещение. Он не без удовольствия, но и не без едкой насмешки, вспоминает, как они вдвоем лежали на этой кровати, как Джим предавался пустым, детским совсем мечтам, блаженно улыбаясь и пытаясь притянуть Морана к себе еще хоть на пару минут, хоть на один поцелуй. Себастьян вел себя всегда предсказуемо – удовлетворив свои потребности, он в спешке одевался и старался исчезнуть как можно быстрее. Джим переводит изучающий взгляд на кресло, сдерживая судорожный выдох, отдающийся жаркой волной во всем теле – кресло явно повидало разврата больше, чем кровать, и Джим, вспоминая, почти заливается краской. Почти – потому что, взглянув в зеркало, никаких изменений в цвете лица не находит. Куда бы он ни взглянул, везде воспоминания, отчетливые фрагменты прошлого, всплывающие перед глазами. Мориарти выходит из комнаты, совершенно не зная, куда ему пойти. Кажется, что все пути заколочены досками прошлого, которое и не дает двинуться вперед, заставляет топтаться на одном месте. Джим считает, что нынешнего рывка, прыжка через самого себя – ему мало. Нужно еще, нужно двигаться дальше – и быстрее. Но еще нужно разобраться с тем, что его не пускает. Он находится в замкнутом кругу, вместе с Мораном, но двигаются вдоль окружности в одном направлении, с равной скоростью, исключая саму возможность встречи. Себастьян, попытавшись сделать первый шаг – обжегся и отскочил обратно, на свою территорию, а Джим, совершенно нелепо защитив себя, теперь не двигается с места, боясь провалиться в бездну под названием «чувства», повторить свои ошибки, потерять себя. Джеймс идет сквозь толпу людей, совершенно не обращая на них внимания – гибко проскальзывая между телами, не замечая, как его толкают другие дети, спешащие в свои комнаты. Ему наплевать на них на всех. Жажда мести уже остыла, ей на смену пришла апатия, легкая отрешенность. Так бывает, когда возвращаешься из сказки в реальную жизнь, особенно, если приходится для этого сломать себя и начать строить заново. Джим засовывает руки в карманы брюк и спускается по лестнице, направляясь к тому месту, где произошла их первая, если так можно выразиться, встреча с Себастьяном. Ноги сами несут его в известном направлении, а в душе словно догорают последние угольки. Но лучше перегореть, чем сгореть дотла. Джим все ускоряет шаг и через несколько минут уже оглядывает то место, куда и направлялся. Днем это место выглядит иначе. Днем все выглядит иначе – скучнее, проще, жизненней. Темнота – лучшее время суток и спутник одиночества. Ночь закрашивает тысячей оттенков черного хмурую обыденность и горькую тоску, рисуя поверх тоскующей души сказочные узоры. А день безжалостно стирает рисунки ночи, являя неприглядную правду со всей жестокостью, присущей бытию. От сказочных узоров не остается и следа, день ясно дает понять, что ничего из всего произошедшего настоящим не было. Но Джим мечтательно улыбается, прижимаясь спиной к холодной стене. Морозный воздух покалыванием отдается в легких, но Джиму не хочется уходить. Хочется постоять здесь и не думать ни о чем: ни об уроках, ни о Карле, ни о том, как аккуратно смазать безвкусным ядом фильтры сигарет в пачке. Эта идея не дает Джиму покоя. Но сейчас хочется дышать полной грудью, жить, как и все другие. Почему у него все не так… Разве он не достоин нормальной жизни? Но «нормальности» не вернешь, как ни старайся. Хочется закричать; вырвать из сердца боль и разбить ее вдребезги. Хочется закрасить воспоминания, а прошлое прикрыть тенью забвения. Если он живет в сказке, то почему у него не получается этого сделать? Никакой магии, никаких чудес. Нужно творить лишь собственными руками. Только так, и не иначе. Джим устало прикрывает глаза, о его измученное сердце сжимается от тоски и переполняющих душу чувств. В этом странном месте лежат осколки того момента, той ночи, когда началась эта история. В осколках отражаются те секунды, те действия, которые запали в сознание мальчика навсегда. Джеймс вглядывается в них, но вдруг осколки превращаются во что-то легкое, невесомое, и, вспорхнув, улетают прочь на изящных крыльях темных бабочек, гонимые ветром, от которого по коже бежит холодок. Он с сожалением вздыхает, вынимая руки из кармана и опуская голову. Где-то рядом слышится шум, очень похожий на быстрые шаги. За ним кто-то следил, конечно же. Мориарти отталкивается от стены, уже придумывая отговорку для преподавателя и машинально поправляя галстук, запахивая куртку. Но ожидание было ошибочным. В следующую секунду перед Джимом возник Себастьян Моран, во рту которого дымилась сигарета, а густые светлые волосы были растрепаны, как и всегда. Брюнет опешил, непроизвольно сделав шаг назад и снова прижавшись к стене. Себастьян приближается к нему, выкидывая сигарету. Из его ноздрей выходят тонкие струйки дыма, и Джеймс, с наслаждением прикрыв глаза, чувствует, как неистовая тоска разъедает его душу кислотой и разрезает ее острым лезвием сентиментальности. Эти растрепанные волосы, этот до безумия прекрасно-ядовитый взгляд глаз карибской голубизны, эти сухие губы… Мориарти блуждает жадным взглядом по Себастьяну, а тот хватает его за галстук, лишая его возможности привычно дышать. Сердце готово выпрыгнуть из груди, взорваться. Шумное дыхание Джима пробуждает в Моране животный инстинкт, присущий ему. Он медленно приближается к губам мальчишки, раздвигая их языком и возбужденно хрипло шепча: - Вот теперь ты не уйдешь от меня… Джим издает чувственный стон, а его дрожащие руки обвивают шею, притягивая ближе к себе. Ему не хочется задавать никаких вопросов. Ему хочется только одного – воссоединения. - Ты простишь меня, детка… куда же ты денешься, - так же завораживающе шепчет Моран, спешно ныряя ладонями под куртку, нетерпеливо расстегивая пуговицы на белоснежной рубашке Джеймса и прикасаясь к горячей коже холодными пальцами, - ты сводишь меня с ума, чертов искуситель… Грудь Джеймса тяжело вздымается. Его глаза плотно закрыты. Он лишь кивает, снова и полностью отдаваясь в доминирование своего насильника. Стоны смешиваются с безумием и запахом родного тела. Джим проводит языком по шее Морана, смакуя кисловатый вкус кожи. Запах сигарет, парфюма… - К черту… к черту все, Себастьян… - сипло, но жестко произносит Джим, приоткрывая глаза и смутно разглядывая лицо любовника, - ты нужен мне, и это все, что мне необходимо. Но ты расплатишься за все.