Сборник: Чариск

Она никогда не подпускала никого к себе близко. Держала на расстоянии вытянутой руки. В этой же руке сжимала смертоносную косу, что была готова в любой момент снести голову любому, кто осмелился переступить линию дозволенной близости. Разрешила она когда-то перейти условную черту лучшему другу, Азриэлю, что был для нее надеждой на человечество. Чара была любимым послушником Богов, она давала людям просветление: передавала им Божью любовь, но видела, что они были не достойны этого. Но она продолжала наедяться на их исправление. Зря. Девушка была убита людьми. Те, подобно диким зверям, кричали, что послушница лгунья, что она не праведница Божья, что это грех, выдавать себя за праведника, если ты им не являешься - еще больше подобных слов, что больно ранили ее душу в унисон ударов ног об ее тело, пока не была избита до смерти под ложные обвинения. Чара звала Богов. Сначала крича, а потом тихим хрипом, когда сорвала голос, и во рту было слишком много ее крови. ...Но никто не пришел. Ее тело осталось разлагаться где-то на дне реки, куда его сбросили уже убийцы, чтобы подмести свое злодеяние. Они готовы были убивать, чтобы стать сильнее, и это - та ЛЮБОВЬ, что заменила им Божью. Хрупкая надежда девушки умерла последней, и Азриэль прекратил свое существование как Бога Надежды, принеся в мир отчаяние. Но Чара переродилась. Она была повержена, но не сломлена, и Смерть не смог коснуться ее своим холодным и смертельным касанием. Казалось, что даже Отчаяние, Флауи, загорелся внутри маленькой искрой утраченной надежды на счастливое существование рядом с лучшим другом, и та-что-снова-жива видела этот маленький слабый свет своими черными, пустыми глазами. Глупо было не воспользоватся этим. "Давай как раньше будем вместе. Мы сможем отлично повеселиться, вспомнить старые времена..." - и бывший Бог так легко и беззаботно повелся на слащавые слова "лучшего друга", проигнорировав открытый подтекст и то, что Чара, праведная служительница, в конце концов уже давно как умерла: тело девушки разложилось на дне темной реки. Он доверчиво оплетал стеблем ее руку и не замечал, что хоть физического расстояния между ними не было, но неосязаемо, где-то на духовном уровне, аномалия держала острое лезвие косы вплотную с ним. Раньше у нее не было оружия: раньше она презирала это, но не теперь. Что еще более важно: Чара помнит, что Отчаянье-когда-то-Надежда тоже кинул ее вместе с другими Богам на произвол жестокой судьбе. Флауи делал все, что говорил "друг", снова слепо, не видя, что то - приказы, за неисполнение которых он лишится той маленькой искры внутри; она срубит его стебель, а потом с наслаждением вырвет лепестки, ведь они, как та его надежда, так неприятно режут глаза своим ярким цветом. Но что мог сделать цветок? Чем он мог быть полезным? Он лишь сорняк, прозвавший себя Богом Отчаяния, наверное, желая впечатлить этим Чару. Последняя это понимала. Возрожденная погрузила его в настоящее отчаяние, лишив его любой надежды и веры, как было это с ней; аномалия бросила его так же, как когда-то он ее со всеми теми, кто зовет себя святыми. "Разве ты не понимаешь? Я не хочу иметь лучшего друга. Я хочу иметь отличного партнера, а ты - бесполезное навязчивое растение, что стоит на моем пути. Сгинь с моих глаз!" - Флауи успел скрыться до того, как лезвие косы встретилось бы с ним. Отец-Бог был свидетелем, и лишь одну мысль он озвучил в слух: "Никогда не видел, чтобы цветы плакали".

***

Чара хотела показать себя Богам в своей новой ипостаси. Дать им вытерпеть все то, что терпела она: боль, слезы и смерть. Девушка хотела банально отомстить и ей было до ярости неприятно видеть, как Жизнь беззаботно продолжала создавать новых людей и как легко подменяла одно ее дитя другим. Ториэль создала ей замену. Темноволосая девушка с желтоватой кожей, вечно прикрытыми глазами, что носит на своей голове золотой лавровый венок, а на теле - белое греческое одеяние. Эмиссар Милосердия, Фриск, и она так похожа на Чару, до жгучего гнева последней. Мама забыла ее? Действительно заменила? Неужели Боги не имеют ни капли принципов? Зачем Жизнь сделала это? Для какой цели? Просто для чего? Чара решила уничтожить свою копию и новую надежду "Всевышних". Сама Фриск живет на два фронта: приходила в человеческий мир, чтобы научить их милосердию, а в свободное время находилась в царстве Богов, никогда не пересекаясь ни с кем. Девочка находилась в счастливом одиночестве и, кажется, это ее ни чуть не смущало. Это немногое, что было схожее между ней и Чарой: одиночество. Только первая находила в этом свое маленькое счастье с упокоением, а у второй оно вызвало гордость и некое чувство превосходства. Поляна со старым деревом в скрытом мирке Жизни стало любимым местом эмиссара. Ториель не приходит сюда: вид умершего растения, которое она не может оживить, угнетало ее, и потому сидеть у больших сухих корней - любимое занятие шатенки. Она умиротворенно слушала шелест листвы этого небесного Рая и засыпала под далекие пения птиц. Никто не знал о человеке здесь. ... Кроме тени. Ненавязчивой и осторожной. Темная фигура скрывалась среди ветвей, камней, людей, Божеств, а ее взор почти всегда был устремлен на девочку. Чара желала узнать все о той, что стала ее заменой. Предпочтения, любимые блюда, привычки, - узнавая все это, возрожденная все больше понимала: они, на самом деле, разные. Настолько, насколько это возможно. Лишь внешне они схожи, лишь одиночество их объединяет. Кажется, Жизнь не справилась со своей задачей. Чаре не хватало информации: слежка стала бессмысленной, и она лично предстала перед юной служительницей. И последняя даже не испугалась таинственной личности с косой в руках. Фриск лишь улыбнулась и спросила имя потерянной души. "Чара. Меня зовут Чара", - отвечает та немного растерянно, удивляясь такому вопросу, не наполненного страхом и ужасом. "А меня Фриск", - эмиссар с улыбкой тянет руку для рукопожатия - некий ритуал закрепления нового знакомства. И холодная бледная ладонь сжала другую, теплую, почти горячую с желтоватой кожей. Аномалия узнавала все больше нового о своей знакомой. Девочка была достаточно разговорчивой: любила рассказывать интересные истории и вязать венки из золотых цветов, что росли около того мертвого дерева, и говорит, что когда-то те укрывали его ветви. "Лютики напоминают маленькие солнышки, - один венок человек надевает на голову собеседницы, другой - поверх своего лаврового венка. - А ты как думаешь?" "Лютики ядовитые и из них делают хороший яд", - отвечает та и поправляет венок на своей голове. "Есть много разных лютиков. Эти не ядовиты, а наоборот, из них делают лекарства или даже заваривают с ними чай. Чай из лютиков полезный, к слову". "Заблудшая душа" лишь хмыкает, проверяет взглядом рядом лежащую косу и думает, что этой глупой девчонке с ее добротой не помешало бы оружие. Или кто-то, кто смог бы защитить ее. "Не волнуйся, меня защитят Боги", - отвечала на такие слова эмиссар и продолжала беззаботно засыпать под тенью дерева. Только вот Чара сидела рядом настороженной, потому что понимала: Боги бросят. Лишь Смерть возьмет в свои костяные руки. И даже если в мрачном сознании она знала, что Смертью малышки будет Папайрус, она так же осознавала: когда милосердие подарило ей свою первую улыбку, Санс увидел ее. Ведь это грех - впускать в свою душу первобытное зло.

***

С тех пор как храм на земле был достроен, человек стал реже появляться на небе. Он проводил смертные темные ночи в своей комнате в новой постройке. Подобных кельев в здании много, и все это напоминает некий вид общежития, где мог жить каждый служитель. Одни по несколько человек, другие - одни, как Фриск. Чара не ведает, почему девочка променяла теплый и светлый мир Жизни с любимым деревом и мягкими лютиками на черные, холодные ночи на небольшой, как и хозяйка, кровати. Этот мир не сравнится с миром свыше, так зачем малышка все больше отказывается от него? И если бы она навсегда осталась там... Рассуждать так было глупо: не Чаре ли знать, что ее «замена» любит людей и земной мир. И для последней остаться тут, с чем-то таким смертным и мимолетным - только радость. Бездушной больше не понять этого желания. Ей главное, чтобы ее человек был в порядке и безопасности, и если он считает, что тут - самое такое место, то пускай. Ведь если милосердие будет разлагаться в той реке - Чара не простит себе. Фриск ничем не заслужила такой участи. Но Санс решил устроить для себя совсем другой расклад событий. О неприязни поверженной к Богам смерти (в большей части именно к вышеупомянутому) знают все. И это неудивительно: аномалия должна была "принять жизнь после смерти и получить вечный покой", - именно так выражается Папайрус к невинным добрым душам. Только уже она не любимый послушник и не "невинная добрая душа": теперь она воплощение всего злого и греховного; она воплощение того, что таится во всех смертных либо глубоко в душе, либо открыто, "на показ". С момента, когда Чара осознала причину своего возрождения, ей вслед тянется мрачная тень Санса. Смерть давно мечтает свершить над ней свой суд, да только она не просто "гнилая душа". Павшая сама является почти Богом во всем своем естестве, и это создание, что имеет в руках власть самой совершать свой личный суд нам остальными Богами, несомненно использует силу в угодных случаях. Рискованно было нападать на бывшего послушника открыто, но чувствует он, что срубит двух зайцев своей косой: та-что-почти-как-Бог впустила в свою душу милосердие - еще неосознанная "Ахиллесова пята" для первой. А покуда Фриск больше не сидит в сокрытом ото всех мире Ториель, то ее жизнь (как и существование Чары) натянуто струной прямо над лезвием орудия Санса. За что же умрет эмиссар? Она ведь еще малышка (по меркам бессмертных), но скелет все прекрасно видит. Любовь. Ах, прекрасное чувство! Такое чистое, искреннее, поистине доброе и, что ни есть, самое милосердное. Но можно ли так описать нежный порыв, когда ангел соглашается на грех страсти и трепетного безумия с демоном? Определенно нет. Покои человека в храме находятся в конце коридора, подальше от всех остальных, ибо он любит тишину и темноту. Так спокойно и чисто в голове, кода ты слышишь лишь собственное дыхание, стук сердца и шелест листвы за окном в ночи. Если бы в комнате кто-то жил вместе с ним, то идиллия умиротворенного одиночества быстро нарушилась бы. Здесь только девушка и тень. Не ее тень, далеко не ее. Вздохи, быстрые стуки сердца, шептания, легкие холодные прикосновения - в тишине это слышится слишком четко, а темнота обостряет ощущения до головокружения. И в такой момент непонятно, чего хочется: прекратить или продолжить. Они даже не поняли, как это началось. У Фриск глаза не блестят небесной голубизной, не искрятся зеленью свежей травы, не сияют золотой звездной, не трепещут серым пеплом и, - Боже упаси! - не налиты алой кровью, как когда-то у Чары. Последняя смотрела на обычные карие глаза, напоминающие по цвету не любимый шоколад, не крепкий кофе, а влажную землю. От девочки пахнет так же: утренней свежестью или хвойным лесом после дождя - аномалия не смогла определиться. Шатенка по-живому тепла, а ее грудь медленно вздымается от неспешного и глубокого дыхания. Боялся ли человек? Немного, но решительность слишком ярко горела внутри, а Чара была приятно прохладной. Почти мертвецки, но как нельзя правильно. Она пахнет чем-то снежно-ледяным и знакомыми золотыми цветами. Замерзшие лютики. А тьма, что плетется по ногам эмиссара все выше, оказалась не вязкой и омерзительной, а воздушно-щекотливой. Падать в грех всегда так легко, а чернить святую душу так противоречиво. Почти-Богиня не хотела продолжать (хоть желала этого больше всех из них двоих), но контрастный поцелуй между теплым и холодным не только вызывал мурашки, но и срывал все замки в еще ясном сознании. Жалела ли "тень"? Нет, нисколько, ни секунды. Но где-то она боялась плохих последствий и, что более важно, виной того будет она. Возрожденная намного старше смертной девушки, которой только недавно стукнуло восемнадцать; поверженная, если не прожила, то просуществовала больше кареглазой и более была осведомлена к чему приведут их чувства. Ладно если бы они просто любили друг друга на словах, но Чара так же была свыше порочней и греховней. Терпеть невесомую и воздушную влюбленность, - что для бывшей послушницы были в легких, как расплавленный свинец, вечно напоминая о том, что милосердие принадлежало ей лишь на этих чертовых пустых словах, - долго не могла. И она не влюблена в милосердие вовсе, она любит это, и еще больше любит человека, который не без причины называется эмиссаром этого чувства. «Позволишь мне очернить себя?» Этот вопрос "тень" помнит прекрасно. Даже не потому, что сама же спросила его, как потому, что ответ решал все. Отрицание свяжет ее по рукам и ногам, и она больше никогда не посмела бы тревожить еще чистую душу; разрешение дало бы ей свободу и волю, а бывшая послушница тогда будет с эмиссаром всегда, до конца ее дней и продолжит любить смертную девочку так, как ни любой другой смертный или бессмертный. Только цена неземной любви - непорочность святой души, и Фриск это знает. Ленты тьмы, что невесомо скользили по конечностям, сразу остановились. Не ясно, откуда они тянулись: из окружающей темноты или из платья(?) возрожденной, потому что перед глазами все смешалось в одно. Казалось, что одежда былой служительницы распространилась черным туманом по всей комнате и оно тянулось к ней, словно призрачные руки. Они щекотали кисти и лодыжки, обхватывали руки и ноги, поглаживали голову и гладили по щеке. Каждое действие было осторожным и донельзя приятным, что хотелось таять, и потому, когда все резко прекратилось и прозвучал вопрос, человек на несколько секунд растерялся. Лунный свет из окна, на чьем пути находились ветви яблони за окном, разбросался по комнате хаотичными полосами. Они падали на бледное лицо неживой, которое словно светилось на темном фоне. Сфокусировав свой мутный взгляд на уже-почти-любовнице, Фриск на выдохе решительно произносит: «Да», - ни капли колебаний. И "тени" больше ничего не нужно: ни сила, ни Боги, ни месть; и больше ее ничего не волнует: ни справедливость, ни правильность, ни суд. Кроме ее любимой, чье тело такое горячее и покрывается мелкой дрожью, когда тьма змеями вьется по всему телу, а холодные руки скользят вместе с ними в унисон. Чара все же решила для себя: шатенка пахнет утренней свежестью. И теперь немного ею.

***

За три месяца эмиссар так и не появилась в царстве Богов, как и больше никто ничего не слышал о неспокойной темной душе. Просто первая была занята земными делами и своей работой, а последняя находилась всегда рядом. Кареглазую это ничуть не смущало и даже в какой-то степени льстило. Как Фриск узнала за этот маленький период их тайных, - но между собой вполне официальных - отношений, ее девушка ревнива. И очень. Она прожигает взглядом чуть ли не каждого, с кем общается ее человек, а с учетом имеющихся пустых черных глаз временами становится жутко даже самой девочке. И да, Фриск для Чары все еще "девочка", ведь та старше эмиссара на несколько сотен лет. Аномалия не считала любимую за дите (хоть той присуще некие детские черты характера), но она не упускала момента в удобный случай подколоть по поводу "слушайся старших". Это было забавно, а девочка-которая-девушка обижалась так, как было присуще самому настоящему ребенку: по-доброму и ненадолго. И так проходили еще несколько месяцев, полгода и уже почти год. Человеку скоро будет девятнадцать и его переведут из храма в монастырь. Сначала думалось, что ее назначат неофитом, но после выяснилось, что настоятель созвал ее стать иеромонахом милосердия в их области. Приход был против этой заварухи, но не подавал этому виду: что они могли против архиерея? К тому же митрополита. Но и Фриск не очень рада оставлять свой любимый храм. Поверженная тоже не может назвать себя советником в этом деле. Девочка достойна быть в более высоких чинах, но Чара очень волнуется насчет всего этого. Хорошо, что есть время подумать. Но каждый день возрожденная чувствовала запах тревоги все сильней. И все куда сложнее, ибо тело стало морозить от холода Смерти рядом. Чего он хочет? Убить ее дорогое милосердие? Он правда рискнет, зная, что Чара всегда рядом с малышкой? Санс знает о ее силе и смыслит, что сейчас Чара готова стоять до последнего за жизнь эмиссара: последняя не должна платить своей жизнью за свою доброту. И аномалия оказывается замешательстве, услышав цветочный запах Жизни вместе с холодом. Но лишние мысли с переживаниями улетучиваются прочь, когда кареглазая сильнее прижимается к ней. Она тихо сопит под ухом и обдувает спокойным дыханием бледную шею. "Тень" крепче сжимает ладонь с их переплетенными пальцами и думает, что аромат цветов исходит от цветущих деревьев и растений - и от яблони, под которой они сидят, - а холод - от ветра после недавней зимы. Ничего такого, от чего стоит волноваться. Это мертвая надежда?

***

"Как я тебе?" - шатенка прокручивается на месте, и полы рясы вместе с широкими рукавами с золотыми бейками задергиваются и так же кружатся в воздухе. Но Чара молчит: ее лицо, полное восхищения и восторга, говорит само за себя. Фриск на это тихо смеется и еще раз кружится по комнате, на этот раз делая небольшие шаги, словно танцует. Она доходит так до аномалии, хватает ту под руку и начинает кругами продвигаться по комнате вместе с ней - теперь это правда похоже на парный танец. Почти-Богиня не растерялась: кладет свои ладони на талию человека и прижимает последнего к себе. Тот смеется, обхватывает руками шею партнера, который на пол головы выше, и продолжает синхронно переступать ногами. Правая, левая. Возрожденная быстро подстраивается. Раз, два. Поворот. Они танцуют вальс. Милосердие опускает голову на плече возлюбленной и тихо рассказывает что-то свое: о чем думала, что чувствовала; просто говорит то, что хочет сказать. Чара слушает и шепчет на ухо что-то понимающее. И сочувствующее-утишительное, когда на оголенное плечо духа падают слезы, и танец останавливается под тихие всхлипы. Длинные холодные пальцы зарываются в темные, каштановые волосы. Бледные губы целуют лицо и не перестают шептать. ... Потому что говорить не получается. Фриск не хочет ехать, не хочет до истерики, но, как оказалось, выбора у нее нет. Монастырю в обязательном порядке нужен кто-то, кто отвечает за милосердие, а у храма есть только один такой человек. Все это с самого начала было иллюзией выбора: если девушка сама не явится, то за ней придут. И вот она теперь стоит в своей почти пустой комнате и одетая в рясу совсем чужих служителей. Уже собраны вещи, а через минуту-вторую за ней приедут: эмиссар так и не согласилась ехать по своей воле. Бежать? Это сделает только трус. Бороться? Впервые она чувствует такую беспомощность. Такое неприятное состояние, что хочется просто лечь на пол и пусть хоть волки грызут. Но даже так она останется свободной. Кареглазая не хочет сидеть в монастыре, отрезанная от внешнего мира, не хочет следовать жестким правилам, которые ей придется выполнять. Бунтовать? А стоит ли оно того? Решительность так предательски молчит. Но две вещи точно останутся с ней там: собственная вера и Чара. Первое монастырь со своими жесткими канонами сломить не сможет, а до второй - не смогут добраться.

***

В окнах машины быстро мелькали пейзажи один за другим. Деревья, дороги, люди. Большое белое здание, казалось, светилось в свете дня - это был тот самый монастырь. Фриск может сказать, что здание слишком... слишком... "расфуфыренное". Повлияло ли на это присутствие того самого митрополита - девочка не знает, но для нее это место оставалось слишком громадным и слишком изысканным, что так не подходило к термину "скромный, но потому правильный монастырь". Строение не только снаружи было таким, но и внутри напоминало не место, где монахи "проводят жизнь в уединении и в отречении от всего мирского", а главный холл дорогого отеля. Так же тут был задний двор, что представлял из себя обширный сад с плодоносными деревьями, искусственным небольшим озером, подстриженными кустарниками, цветами и даже со статуями и фонтаном. Выделенная Фриск комната точно закрепила в ее голове образ не монастыря, а пятизвездочной гостиницы. Сев на широкую двуспальную кровать, эмиссар сразу упала на нее спиной. Однако удобно. - Все как-то здесь неправильно, - милосердие ощущает когнитивный диссонанс между тем, что видела в своем монастыре и тем, что видит тут. В ее уставах сдержанность была главной чертой подобных мест, но сейчас ее стандарты рушилсиь напрочь. - Тут довольно... просторно, - констатирует факт Чара, обведя комнату взглядом. Фриск тяжело вздыхает, поднимается и с грустью смотрит в пол. Аномалия подлетает к ней, обхватывает ее лицо холодными ладонями и приподнимает голову, заставляя уделить свое внимание не доскам в полу, а ей. - Все будет хорошо, Фриск. Я с тобой, - почти-Богиня целует малышку в лоб. - Я люблю тебя. Шатенка кладет свои ладони поверх чужих и позволяет всем тревогам уйти прочь, когда бледные губы покрывают ее лицо мелкими поцелуями.

***

- Ты знаешь, что такое реинкарнация? - Смерть был неприглашенным, но желанным гостем в эту ночь. Возрожденная даже не поворачивается к нему, когда слышит его слова за спиной. Она продолжает сидеть на краю крыши какой-то случайной многоэтажки и смотреть на сумрачное небо, на мимолетно пролетавших птиц и на редких прохожих внизу. - Конечно не знаешь: я уверен, что если бы знала - не позволила бы этому случиться. Санс подходит ближе, и Чара сильнее ощущает морозящий холод по спине. Скелет садится рядом и выглядит даже сочувствующим, и говорит, словно он понимает. - Пожалуй, жизнь кидает нам кость разочарования и заставляет чувствовать себя беспомощным и бесхребетным, - кидает свои каламбуры с грустным смехом, и Поверженная не уверена, что именно он говорит: про жизнь или про Ториель – хотя одна дрянь. - Был ли шанс на другой конец? – спрашивает – теперь не заблудшая - мертвая душа у Смерти. Последний какое-то время молчит, а после говорит: - Она была чиста. И осталась ею, даже когда приняла тебя, чему я был очень удивлен. Но я не Бог Судьбы и не могу решать, какая душа прогниет, а какая останется невинно-светлой. Я лишь последнее звено в этой цепи, - снова секундная тишина. – Фриск как эта бабочка. Чара удивленно взглянула на Санса и, увидев, как он неотрывно смотрит на ее голову, протянула руку к своей макушке. Под ладонью быстро затрепетала тонкая пара крылышек, а после что-то вцепилась в худые пальцы. Она придвинула к лицу руку и увидела бабочку. Маленькую, с белыми крыльями. - И вправду… прямо как Фриск, - Сломленная впервые за последнее время слабо улыбнулась, хоть и с горечью. Пустые черные глаза наблюдали, как мотылек, не боявшись человека, перебирал своими лапками по конечности Аномалии, щекотала, поднималась в воздух и снова опускалась на ладонь. Но недолго продолжился этот миг: в конце бабочка взлетела – на несколько секунд зависнув перед лицом Мертвой, точно бы прощаясь – и улетела прочь. Вместе с ней за горизонт исчезли последние лучи солнца, и темнота накрыла город. Это последняя весенняя ночь. - Прямо как Фриск… - еще раз повторила себе под нос уже-не-Бог, когда бабочка окончательно пропала из виду. Скелет молчал, смотрел на звезды и ждал, когда его собеседница заговорит сама. Он понимал ее чувства, знал эти игры: Ториель его ненавидит и презирает за то, что он завершает начатое ею самой. Судьба приходит с жизнью: Богиня фатализма – это Богиня жизни. Не Санс дал Фриск способность существовать, не он привел малышку к такой судьбе и к этой истории каламбурщик с убийственным юмором меньше всего причастен. Его с братом сотворили заканчивать истории и отчего-то быть виноватым за это – смешно до смерти. - Кем стала Фриск? – Чара спрашивает обыденно и, кажется, наконец смирилась. - Я не знаю, - ответ безэмоциональный: он смирился со своей судьбой (насколько бы это иронично сейчас не звучало) очень давно. – Но думаю, что если она оказалась у Папайруса, то это уже хорошо. Сосредоточено раздумывая над чем-то, свешивая в голове все "за" и "против", мертвая душа спрашивает: - Дашь мне фору? - Шанс на исправление? – Смерть издает короткий смешок. - Плохая шутка, - негромко фыркает. – Шанс на исчезновение. - В иных случаях я сказал бы нет, но, знаешь, нам всем иногда нужно уходить. Хоть кто-то из нас двоих это сделает, - Санс снова тихо смеется, но смехом далеким от радости. - Я буду надеяться, - когда-то-сильно-любившая встает на ноги, - ты тоже сможешь уйти. - Плохая шутка, - потому что каламбурщик уже пытался сделать это. - Азриель мертв вместе с надеждой. - Я тоже мертва, но смогла жить. Чара поворачивается спиной к краю крыши и прижимает к груди засохший венок из лютиков и красных листьев, что до этого времени лежал у нее на коленях, как последнее воспоминание о любимой. - Пока, Санс. - Ага, удачи там тебе… где-то. Сломленная закрывает глаза, сильнее сжимает в бледных пальцах венок и наклоняется назад. Она летит вниз стремительно быстро. Смерть даже не взглянул на Чару, когда та прощалась и падала. Только глухой стук, донесшийся снизу, заставил его наклониться и посмотреть. Там, в тусклом свете луны и уличных фонарных столбов, Санс смог увидеть только одиноко лежавший венок. Шутник внутри себя ухмыльнулся: она и вправду исчезла, яко никогда и не была на свете. Он… надеется, что эта душа будет счастлива снова. Как раньше с Фриск… … Которая как перерождение повторила судьбу Чары и была избита бессердечными людьми до смерти, что обвиняли ее в богохульстве. Жизнь справилась со своей задачей.