Двенадцать подвигов Шекспира

　...их ослепила тьма. 　　Свет ослепляет гораздо чаще, но тьма, настоящая, не то её жалкое подобие, что разбавляет сияние луны, делает это куда эффективнее. 　　Иногда боги перестают быть богами. Это случается чаще, чем парад планет, и гораздо более незаметно, чем старость. Это случается даже несмотря на то, что ни один бог не может избавиться от своей божественной сущности навсегда. Это случается даже с копиями: богов почитают во всех мирах, иногда одних и тех же, а быть в нескольких местах одновременно — фокус почище зеркал и дыма. 　　Иногда боги становятся смертными, а после — снова богами. Больше всего это похоже на сон, после которого в один прекрасный день открываешь глаза и понимаешь, что тебе не обязательно гнуть сегодня спину на работе, а можно просто убедить мир в том, что у тебя всегда были деньги. Например, в том почти оторванном левом кармане. В конце концов, чудеса — как езда на велосипеде. Вмиг вспомнишь, что нужно делать, стоит только начать. 　　Ричард Маккиннон всегда мог отличить сон от реальности. Более того, он выплетал сновидения по собственной прихоти: мог свернуть за угол и оказаться в приключении, которого и хотелось в этот прекрасный вторник или не такой уж и прекрасный четверг. 　　Ричард был абсолютно уверен в своём сегодняшнем сне, даже после того, как в него ворвался незнакомый (так ведь?) пират, а после — живой (определённо живой) океан, шептавший ему на ухо все тайны Вселенной. Среди этих тайн была и та, которую вовсе не хотелось забывать, но если б он не выпустил её из рук, то ушёл бы на дно быстрее самого тяжёлого якоря. 　　Видите ли, люди по ту сторону Стены тоже могут терять сердца. И имена — не те, что обменивают на другие вместе со свадебными клятвами, а настоящие, лежащие в самой сути. 　　Никто не знает, что происходит с богом, если ему вдруг вздумается выменять имя на что-то более полезное в хозяйстве. Например, ткацкий станок. Или неплохую шпагу. Или целый мир, подвластный твоей воле, но разбивающийся вдребезги с лучами утреннего солнца. 　　Тьма схлынула, подобно океану, в каменный пол вонзились несколько острых солнечных лучей, но сон и не подумал исчезать. Он давно перестал принадлежать кому-то одному и превратился в историю. А все истории на свете — собственность пауков. Даже самые жестокие, в которых слабые не выходят победителями, а проклятия остаются на своём месте, так никем и не разрушенные. 　　Темнота аккуратно взяла Уильяма за запястье и отвела руку в сторону: так, чтобы кровь из оставленных Львом порезов попадала в чашу и смешивалась с расплескавшимся по её стенам светом. 　　— Это точно не мой сон, — Ричард вгляделся в темноту и отпрянул назад, ближе к заворожённо наблюдавшему за собственной кровью Уильяму, когда из мрака вышли боги. 　　Их невозможно было спутать с кем-то иным. 　　— Ужасно невежливо, — Маккиннон закутал руку Уильяма в оторванный от края сюртука кусок ткани, — без спросу врываться в чужую дрёму. 　　Уильям подумал, что совсем недавно проделал то же самое. Впрочем, пираты и не должны отличаться особой вежливостью — иначе какие же они пираты? Пусть даже и бывшие. Или, в его случае, ещё не наступившие? 　　Одна из трёх божественных фигур встретилась с ним взглядом: в её карих глазах плясал охотничий азарт и вихрь осенних листьев. Она улыбнулась, и Уильям увидел её вне человеческой шкуры — Лань с золотыми рогами и сверкающими в темноте копытами. 　　— От тебя это слышать почти смешно, — Лань не отвела взгляда, но обращалась теперь к Ричарду. 　　— Не мы пришли к тебе, а вы к нам, — подала голос низенькая фигура с очень широкими плечами. Уильям посмотрел в её сторону краем глаза. Вепрь. Конечно, Вепрь. 　　— Как нельзя кстати, — подхватил третий голос, принадлежавший сгорбленному Быку. Его узнать было легче всего. В отличие от остальных на его лице не было ни одной человеческой черты. 　　Иногда боги перестают быть богами и примеряют на себя другие маски. Герой чужой истории — одна из таких. В сказках герой побеждает силу хитростью, а злобу — расчётливостью. Собственное прошлое герой обычно побеждает принятием. 　　Океан настойчиво шептал Ричарду его настоящее имя, имя брата смерти, имя сына ночи и мрака. Оно было слишком тяжёлым, и его пришлось оставить позади. 　　Океан напоминал Уильяму о том, что он — Хэмпсток, и сердце его принадлежит мирам по обе стороны Стены. «Шекспир» было куда легче и приятно кружило голову. 　　Хэмпсток навсегда останется Хэмпстоком, даже если выменяет имя на что-то более полезное. В этом они с богами очень похожи. 　　Уильям всегда мог отличить сон от реальности, хотя бы потому, что никогда не был в Англии. Теперь реальность смешалась со снами, и оставалось только следовать за нитью паутины, как говорил старина Лев и боги из пещеры. Все четверо. 　　— Ты поймёшь, — сказала Лань, зачерпнув ладонями смешанную с солнечным светом кровь из чаши. Она смотрела в глаза Уильяму, но обращалась вовсе не к нему. — Ты старше нас. Ты поймёшь, когда история подойдёт к концу. 　　— Найдёте героя. И смертная кровь вернёт вас обратно, — хрюкнул Вепрь. 　　— Как хлебные крошки, — заключил Бык. 　　На этот раз им не пришлось делать шаг. Звероголовые боги исчезли, и окружающий их сон зашёл за горизонт, подобно солнцу, а вместо него появилась луна...