Двенадцать подвигов Шекспира

　Ричард помнил, зачем пришёл на Ярмарку в первый раз. Повидать старого друга — чем не причина? Мистер Бромий заметно схуднул с тех пор, как его перестали называть Дионисом, но силы черпал всё такими же большими горстями. Волшебный Народец умел веселиться. Жители Застенья и гости Ярмарки тоже. 　　Во второй раз он пришёл, когда сам почти полностью уверился в своей смертности и больше не откликался на старое имя. Он продал его торговцу снами в розлив, у которого была богатая именная коллекция. 　　Смертные кажутся такими любопытными, пока не залезешь целиком в их шкуру и не начнёшь тонуть в окружающей реальности, изредка выбираясь на поверхность и глотая изголодавшимся ртом мечты. 　　Теперь Ричард Маккиннон знал, что лучше всего утолять своё любопытство издалека, не то рискуешь подхватить чужое проклятие и угодить в паутину чужой истории. Не то чтобы из этого не получится славного приключения. 　　— Но одинокий путь подобен смерти*, — пробормотал он себе под нос и открыл глаза. 　　Они всё ещё были во сне. За ними всё ещё вилась дорожка из капель человеческой крови, по которой можно было найти дорогу обратно. Но этот сон был тем самым. Ричард знал это наверняка: пусть его божественная суть лишилась настоящего имени, но чутьё оставалось при ней. 　　Этот сон был похож на смерть — больше, чем все остальные. И не удивительно: яблоки одно время были любимым орудием отравителей. 　　— А всё кругом беззвучно и мертво*, — донеслось с той стороны, где, по всей видимости, лежал Уильям Шекспир. 　　— Надежды нет! — вот в этом и надежда!* — этот голос определённо не принадлежал ни Уильяму, ни Ричарду. Хотя бы потому, что был женским. 　　Королева, кожа которой была белая, как снег, губы алыми, как кровь, а волосы чёрными, как крылья хищных птиц, стерегущих границы, стояла перед стеной из розовых кустов и сжимала в руках меч. 　　— Вы тоже спите? — прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос. 　　— Думаю, мы нашли героя, — последовал ответ. 　　Она должна была выйти замуж, но вместо белого платья надела доспехи, оседлала коня и отправилась навстречу проклятию — не из любопытства, а чтобы победить. 　　Сонный мор шёл по Волшебной Стране, не останавливаясь ни перед чем. Люди засыпали во время работы, птицы — в полёте, звери — смыкая зубы на горле обеда. Лошадь королевы — без жёлтых острых зубов и плотоядных наклонностей, как в её кошмарах — заснула, когда на горизонте показался увитый терновыми зарослями замок. 　　Сама королева провалилась в сон, когда заметила на замковых стенах покрытые розами скелеты. Их доспехи проржавели от спящих дождей, а мечи рассыпались ржавой трухой. 　　Королева когда-то откусила от красного, как кровь, яблока и проспала целый год. Но проклятие было древнее завистливой волшбы и отравленных подарков. Сон накрыл её с головой, и она так и заснула, не выпустив из рук меч. 　　Ей снился замок, в который она никак не могла попасть. А теперь ещё снился пират и джентльмен, неправильно держащий шпагу. В другой раз королева бы рассмеялась, но она чуть склонила голову и увидела то, что скрывается под человеческой шкурой. Над богами не стоит смеяться. Над теми, кто дружен с океанами — тоже. 　　Нить истории, сотканная из паутины, пропиталась человеческой кровью. Она вывела их из вороха снов, и Ричарду показалось это до крайности забавным. 　　— Не только Шекспир, но и немного Ариадна, — усмехнулся он. 　　Когда спит почти целая страна, всё вокруг можно считать сном. 　　Путь их тянулся, как целая жизнь. А то и три. 　　Но настал день, королева прошла сквозь терновый щит, добралась до замка, взошла на самую высокую его башню и встретилась с проклятием лицом к лицу, как и подобает героям. И проклятие рассыпалось, словно паутина под порывом холодного ветра. 　　Уильям почувствовал, как сон выцветает и постепенно превращается в реальность. Скелеты несчастных рыцарей, увитые терниями, исчезали, и вместо них проступала знакомая линия горизонта. Где-то высоко над ней команда капитана Труподела гонялась за молниями и, может быть, иногда вспоминала об Уильяме. 　　Вместе с ним просыпался и Ричард — по другую сторону Стены, в такой близкой и такой недостижимой Англии. 　　— Ну что ж, Шекспир, — Маккиннон ухмыльнулся. — Славный вышел сон. 　　— Мы созданы из вещества того же, что наши сны... — Уильям улыбнулся в ответ. Той улыбкой, которой научился у Льва. 　　— ...и сном окружена вся наша маленькая жизнь,* — закончил Ричард, и его силуэт стёрло порывом рассветного ветра. 　　Вот что теперь Уильям знал о Ричард Маккинноне: тот не был настоящим лондонцем. Или был — тут уж как посмотреть. 　　Ричард Маккиннон видел удивительные сны и с радостью делился ими при случае. Это было в его природе. Это было почти что его профессией. 　　Ричард Маккиннон когда-то был богом. Океан шепнул Уильяму его имя, когда пришлось оставить в волнах своё. 　　Уильям проснулся. Посмотрел на лежащий на боку бочонок, из которого по капле лились остатки чужих снов, поднялся с места, потянулся и отправился на восток. 　　«Шекспир» всё-таки звучало удивительно по-пиратски.