***
Порой у тебя складывается весьма определённое отношение к другому человеку. По тем или иным причинам, но ты убеждаешь себя в том, какой он. Особенно если раньше это был твой враг. Ведь врага гораздо лучше представлять бесчеловечным и жестоким. Накинуть на него мраморную маску чудовища и ненавидеть придуманный тобою образ, в котором нет ничего хорошего и быть не может по определению. Так легче ненавидеть и не задумываться, что правда может оказаться куда менее однобокой. Но так бывает, что враг перестаёт быть врагом. Вот ведь судьба-злодейка! Она даже заставляет тебя терпеть бывшего соперника рядом с собой. Представляете, какого это? Ещё вчера вы пускали друг другу кровь, а сегодня уже приходится улыбаться сквозь зубы и врать про общие цели, один народ и одного правителя. И, конечно, это вызывает раздражение. Постоянную озлобленность на жизнь, которая заставила тебя находиться рядом с «этим». Приходится глотать гнев, чувствуя, что так скоро им и подавишься. А потом тебе выпадает наблюдать весьма интересное представление: как маска, та самая чудовищная маска, которую ты с такой лёгкостью повесил на другого, слетает. Так уж случается, что даже самый последний грешник не может быть плохим постоянно. И ты с удивлением смотришь, как выдуманное тобою чудовище исчезает, словно мираж в пустыне. А вместо него остаётся всего лишь человек, такой же, как ты. Со своей болью, своими слабостями и своими желаниями. Даже ничуть не хуже, чем у тебя. Это ведь, знаете, не так просто осознать, что воплощение Ада на Земле (как тебе раньше казалось) тоже может оказаться обычным человеком. Ведь когда врёшь сам себе, что у другого не может быть других чувств, кроме ненависти и злобы, то начинаешь в это верить. Думаешь, что, может быть, и правда, в этом человеке нет ничего, что могло бы вызвать симпатию или хотя бы жалость. А потом это всё разбивается вдребезги. Когда Турция без всякого спроса заявилась ко мне, то я испытал именно это. Потому что та девушка, которую я считал неверной, убийцей моего брата, в общем, чуть ли не сатаной… я до сих пор не могу поверить, что она так разревелась передо мной. Асли плакала, хлюпая носом, как маленький ребёнок, лишившийся чего-то столь важного. Я был поражён так сильно, что просто забыл, что передо мной какая-то там Порта, потому что тогда не было никакой Порты. Была обычная девушка, слабая и очень хрупкая. Ей вовсе не пить кровь христиан хотелось, как мне раньше думалось, а всего лишь почувствовать чью-то поддержку. Разве я мог отказать? Нет, ни в коем случае! Поэтому и позволил ей прижаться ко мне настолько близко, как могут себе позволить разве что уже супруги. Она вся тряслась, то ли от холода, то ли от вывернутой наизнанку души. Это и не важно, ведь я смог успокоить её, гладя по волосам и напевая мотив какой-то колыбельной, оставшейся в детской памяти. И когда я снова посмотрел на неё, то не смог не почувствовать разливающееся по сердцу тепло, ведь на опухшем от слёз лице наконец появилась улыбка. Было невыразимо приятно забыть о нашей вражде, хотя бы на время дать себе забыться и представить, что мы вдвоём — просто юноша и девушка, которые нужны друг другу. Это показалось таким правильным и естественным, что я уже не мог думать о том, что когда-то она причиняла мне вред и что сможет сделать это ещё раз. В голову пришла мысль: а можно ли забыть о вражде навсегда? Особенно когда на неё уже нет никаких сил, да и желания тоже. Можно ли перевернуть написанную страницу жизни и начать новую, не оглядываясь в прошлое? Я удивленно моргнул и ещё раз взглянул на лежащую у меня на груди Асли.***
Когда привязываешься к кому-то и понимаешь это, то почему-то сначала появляется страх. Страх потерять контроль, ведь уже не можешь управлять ни телом, ни душой, которые рвутся к объекту желаний, и ты понимаешь, что остановить их не получится. Стоит только симпатии запустить коготки к сердцу, как в тебя будто дух вселяется. Ангел небесный или проклятый демон, не так уж важно, потому что отныне он магнитом тащит тебя к другому человеку, не давая опомниться. Не оставляя шансов на победу в неравной борьбе. Страх взаимности, ибо такие отношения — это прежде всего обязательства, связывать себя которыми тяжело любому человеку. Обязательства перед другим. Теперь нужно думать наперёд, ведь от твоих решений зависит не только твоя жизнь, но и чужая, тонкой ниточкой привязанная к собственной. От ответственности невозможно получить удовольствие, особенно когда приходится отвечать за целого человека. Ведь кто знает? Один неудачный шаг может серьёзно навредить обоим. И дьявол с ней, с твоей судьбой, но калечить её другому совсем не хочется. Страх быть отвергнутым, потому что нет ничего хуже любви, которая осталась неразделённой. Чувствовать её в себе — словно быть переполненным кувшином, из которого брызжет вода, но который глупый владелец не догадывается облегчить. Тебя разрывает от нереализованных желаний, но ты понимаешь, что никогда не сможешь это исправить, а потому — медленно тонешь в океане уныния. Сердце проваливается, оставляя в груди зияющую дыру, высасывающую всё оставшееся — все хорошие чувства, все краски мира, всю надежду. А то, что осталось, начинает умирать и гнить, отравляя душу трупным ядом. И наконец — страх полюбить. Полюбить, проникнуться к другому, по-настоящему и сильно… чтобы потом потерять навсегда. Люди, как ни странно, чаще думают о возможностях плохого будущего. А потому ты тоже начинаешь бояться. Ну, а вдруг? Вдруг с любимым человеком что-то случится? Вдруг что-то случится с тобой и другой останется один на один с горем? И, что самое ужасное, вдруг другой разлюбит или разлюбишь ты?.. Ведь не бывает в этом мире ничего вечного, ничего «навсегда» и «окончательно». Ничего, кроме горького разочарования от провалившихся надежд. Ничего, кроме одиночества, больше похожего на смерть. Боялся ли я? Что же, не имеет смысла лукавить: в самом начале мне даже не хватило смелости признаться, что же я чувствую. А как в таком можно признаться? То есть, можно и в конце концов даже неизбежно придётся. Но в том и дело, что это может продолжаться долго, да к тому же весьма больно. Прежняя неприязнь, надуманная или нет, но крепко вросшая в душу, очень не хотела уходить. Даже погибая под валом новых и сильных чувств, она продолжала кривыми лапами цепляться за сердце, рвать его на части, озлобленным шепотом зудеть в разуме (Как же ты можешь! Неужели забыл? Предавший память!) и всеми силами удерживать положение. И я сам, привыкнув к этому, всё никак не мог решиться сказать себе — да, то, что я испытываю теперь, можно описать очень многими словами, но ненависти среди них больше нет. Почему так случилось — другой и не менее занимательный вопрос. Хотя на самом деле здесь нет ничего сложного. Просто когда ты убеждаешь себя в том, что человек рядом с тобой — гнусность каких поискать, а потом оказываешься вынужден успокаивать рыдающее навзрыд «зло», то сомнения возникают сами собой. И начинаешь понимать, что сильно ошибался и что он… она, вернее, не так уж плоха и вовсе не хочет тебя уничтожить. Нет, это ведь не демон во плоти. Всего лишь смертная, с красной кровью в жилах, бьющимся сердцем и душой, способной испытывать боль, любить и скорбеть. Но вот сказать себе честно «да, был не прав»?! О нет. Это было бы слишком просто. Меня, рождённого в пурпурном зареве императорской власти, воспитывали совершенно иначе: никогда не признавай своих промахов, даже если ошибался во всём; ликуй и упивайся победой, даже когда от величия не осталось и следа; держи голову прямо и гордо, даже если придётся шеей коснуться орудия палача; не поддавайся слабостям и всегда меняй человечность на силу; никогда и никому не доверяй, каким бы искренним не казался человек. Моему старшему брату Господь не даровал детей, но кто-то должен был понести венец после его смерти (а он часто оказывался в ситуациях, когда она дышала прямо в затылок). Будучи истинным римлянином, он искренне хотел сделать меня таким же и потому вкладывался, как мог. Вбивал эти принципы — не насилием, но суровостью и муштрой. Но увы, я никогда не был хорошим учеником. Отдающая холодом логика и детская уверенность в правоте прежних учений вступали в яростный бой с сердцем, которое требовало сдаться безоговорочно. Эмоциям нужно поддаться — или уничтожить их без остатка. Развернувшаяся в моём разуме война не могла не отразиться на здоровье. Я стал понемногу понимать, что утрачиваю связь с настоящим миром. Нет, быть честным с собой было ещё страшно. Но в это же время очень хотелось как-то выплеснуть жрущее меня изнутри чувство. Я подумал, что легче убедить себя: это не симпатия и, конечно же, не любовь. Это просто любопытство. Да, точно. Мне просто интересно, чем вызвано столь странное поведение тогда, да и после, когда захватившая меня дикарка упорно пряталась, кажется, стыдясь своих слабостей. Любопытство, разумеется, тоже порок. Но явно не такой большой, как… не важно. Пока было рано говорить это слово. Но ведь есть же у некоторых людей интересное умение: своими ответами создавать ещё больше вопросов! Хотя я и не получил тогда никаких ответов, даже вопросов задать не успел. А вот губы продолжало предательски приятно жечь. Понять, что она пыталась сказать, было просто невозможно. Но… поцелуй, глубокий и быстрый, сумел разжечь во мне пожар. Не могу понять, что именно я испытал, но слишком ясно почувствовал, что теперь это обглодает меня изнутри, но не отпустит. Меня начал захлёстывать злобный азарт. Я убедил себя, что узнать причину её поведения — это моя самая главная задача. Я должен был это сделать, понимаете? Должен был. Забыв о всякой усталости, о необходимости есть и спать, о страхе перед султанскими слугами, я думал только о ней. И я начал искать. Везде, где только можно было. Перестал уделять себе время и запустил расшатанное здоровье, но рыскал всюду, выслеживал и караулил, стоя возле её дверей до боли в ногах. Не обращая внимания на удивлённые взгляды других, просто сводил себя с ума, потому что успел войти во вкус и уже не мог просто бросить это. Она была мне нужна. Сперва было непонятно, в каком смысле. Казалось, что хочется поговорить. Хочется понять всё и закончить на этом. Ничего сложного. Нужно всего лишь утолить свой разум и странный зуд пройдёт, уступив место прохладному равнодушию. Но когда я увидел её снова… Господи! Словно этот самый душевный пожар вмиг разросся до невероятных размеров, заполнил всё тело и начал биться о кожу, требуя выпустить. Потому что она была… нет, не была. Она всегда, сама по себе, прекрасна, и я готов кричать об этом. Я понял, чего мне так хочется. Хочется её. Без остатка. Испить до дна этот кубок вина и почувствовать долгожданное облегчение от крепкой хватки душевной жажды. И что же в итоге? Я охмелел до безобразного состояния. А как же иначе, когда получаешь в руки это прекрасное тело? Мягкое и хрупкое, но потому и приятное и — как же хорошо-плохо от этих воспоминаний, так что голова кружится — вкусное. Я расцеловал каждый кусочек её кожи и до сих пор на губах осталось немного сладости. И от одной мысли сердце ноет, опускаясь вглубь груди и резко вставая на место, отбивая во всё тело дрожь. Но в чём самая главная беда, так это в столь легко принятом осознании, что одного раза мне не хватит. Что хочется брать её, красную и разомлевшую от моих ласк, бесконечно. Чувствовать нечеловеческое слияние, когда две души касаются друг друга и, обменявшись жаром, становятся неразличимы. О, какое же это непередаваемое ощущение! Ведь так приятно стать частью чего-то большего, чем ты сам; получить в собственное распоряжение её личность и отдать собственную, больше ничего не стесняясь и не храня тайн. В конце концов, просто на какое-то время почувствовать свободу от оков тела и ощущать себя только душой — одной на двоих. Я делал попытки сопротивляться этому, но быстро понял, что на это не хватит никаких сил, что не могу. И вряд ли когда-нибудь смогу. Да и не хочется. Потому что, когда Солнце взошло и очарование ночи сгинуло вслед за тьмой, я со своей жаждой не расстался. Напротив, стоило увидеть её, такую по-доброму хитрую, как захотелось снова. Но теперь уже не терзать тело, нет. Просто быть рядом с ней. Расцеловать и обнять, взять за руку и идти вместе. Просто чувствовать рядом с собой. Слышать звенящий голос, видеть блеск глаз и теплоту улыбки. И это вдруг показалось настолько само собой разумеющимся, что я, не задумываясь, повиновался желанию. И, что самое приятное — ничуть об этом не жалею.***
Помните, я говорил, как же это удивительно — вдруг осознавать, насколько же ты ошибался в человеке? Так вот, я теперь могу сказать, что ошибался в том, насколько ошибался раньше. Как бы странно это не звучало. Раньше я не мог представить себе, что Турция может плакать. Нет уж действительно, как так? Ведь она — чудовище. У чудовищ не бывает чувств, кроме ненависти к несчастным людям. А лить слёзы свойственно только смертному с душой. Я бы даже сказал, что это одно из основных свойств нормального человека. Ведь когда он теряет возможность плакать, — от счастья, от горя, от боли — то превращается в нечто иное, гораздо более тёмное и уродливое. Демоны уж точно не плачут, ведь они уже сделали свой выбор. А Турция могла. Я помню и уже вряд ли смогу забыть этот режущий уши и, гораздо сильнее, сердце, но человеческий плач. Хотелось утешить её, и я сделал это, ни на миг не сомневаясь в своей правоте. Ещё, и это известно, демоны не могут любить. Любовь создал Господь и даровал её ангелам Своим, дабы они заботились о мироздании и людях. Но для одного ангела это чувство оказалось менее важным, чем собственная гордыня и за это он был низвергнут, утянув за собой треть небесных звёзд. И потому падшие не способны что-то и кого-то любить. Это часть наказания, ведь без вместо этого они получили безграничное море ненависти и злобы, адским пламенем выжигающий остатки добра, оставляя после себя лишь зловонную серу. Асли, которую я видел перед собой, была на любовь более чем способна. Она, срываясь на хрип, рассказала мне, как любила Валентина, и я с трудом мог заподозрить её во лжи, хотя, к своему стыду, сперва попытался. Но как можно было? Я видел слёзы такие искренние и чистые, как идеальное море в Эгеиде. Да ни один лжец в мире, даже самый искусный, никогда бы не смог так подделать дрожащий голос и мутнеющие от воспоминаний глаза. Может она любить и сейчас. Сложно было не понять это, когда я целовал и ласкал её, а она отвечала сторицей. Пусть и умудрилась расцарапать мне всю спину, но это, ей богу, сущий пустяк. Я ведь помню, с какой любовью она смотрела на меня, помню, с какой нежность прикасалась ко мне, помню, как разрывалась от нетерпения и удовольствия, стоило мне только проникнуть в неё. Нет на свете человека, способного так лгать! Ну и, самое главное, то, что происходит теперь. А теперь я готов поклясться чем угодно, что все её чувства, всё её ликование от моего согласия, всё это до последнего томного вздоха — искреннее и неподдельно. — Ты совсем засиделся, — её голос где-то совсем рядом. — Решил бросить меня одну? Я возвращаюсь в мир, вновь замечая, что слишком задумался и пропустил её пробуждение. Она улыбается, и я с трудом сдерживаю переполненное любовью сердце при одном взгляд на неё. Нет, глупости всё это. Нельзя так подделывать чувства, невозможно это. — Нет, — я улыбнулся в ответ и взял её за руку, — не говори глупостей. Как же я тебя брошу?