И мира мало

— Маленький кафир, укравший сердце луноликой, снова пользуется своим положением? Я вздрогнул от голоса, похожего на песчаную бурю — такой же глухой и хрустящий частичками пыли. От него становилось подозрительно душно, словно обладатель принёс пустыню с собой. Но мне удалось быстро взять себя в руки, мигом захлопнуть дверь и повернуться к нежданному гостью. — Насколько помню султанское распоряжение, ты сейчас должен бороздить просторы Красного моря, Хасан-паша, — хмыкнул я в ответ, скрестив руки на груди. Рядом со мной стоял мужчина лет двадцати-двадцати пяти на вид, смуглый и черноволосый араб. Жёлтая накидка и доспех под ней выдавали воина, а украшенный серебром пояс и висящая на нём сабля, сверкающая самоцветами, — весьма знатного воина, из тех, что расходуют только на важные битвы. Он рассматривал меня без особого интереса в матово-карих глаза, улыбаясь только искривившимися губами. Но меня не обмануть этой якобы отрешённостью. Потому что этого нечеловека я знаю весьма неплохо, особенно про его любовь ковыряться в чужих душах с невозмутимым лицом. — Покорение Хабеша завершено, — он перестал глазеть на меня и расслабил плечи. — А вот с франками в пределах Зелёного моря воевать придётся ещё очень и очень долго. Но, во-первых, обсуждать это я буду с валиде, — я недовольно заметил его искреннее злорадство напополам со снисхождением. — А во-вторых, этим должен заниматься Алжир — он же у нас капудан-паша. Я никогда не был в этом силён, а у тебя другая сфера, фанариот. Я устало вздохнул и закатил глаза. Ага, естественно. Другая сфера. Можно сказать по-деловому: «Здесь у тебя нет полномочий». Следует понимать, что мы с Турцией проведённое время не только на плотские утехи тратили. Напротив, она довольно много времени уделяла моему обучению для новой работы, а скорее даже перекладыванию на меня части своих обязанностей. Так уж получилось, что воплощения всех Империй очень похожи на венценосных деспотов. Казалось бы, великие державы управляют всем государством без ограничений, на деле — скорее убивают время в пределах столиц, в то время как вся власть «на местах» распределяется по своеобразной иерархии, где существуют доверенные, скажем так, надзиратели, их рабы и рабы рабов (народы самого низкого положения, лишённые самостоятельности). К примеру, мне положено заниматься делами Румелии, то есть западной частью Порты по южную сторону Дуная и княжествами к северу от него. Соответственно, мне подчиняются склавины — Болгария, Сербия и ещё несколько, о которых из-за малых размеров всё время забывают, — и воплощения влахов. И, так как воинов для походов в основном набирают поближе к месту противостояния, то и войной занимаются местные воплощения. Вот славяне наверняка сейчас гниют где-то в мадьярских землях, увязнув в противостоянии с германцами. Но гораздо интересней рассмотреть это на африканцах. Варварский берег, древняя Ифрикия, ныне ставшая пристанищем для морских разбойников, попала под власть султана почти добровольно (лишь бы избежать завоевания испанцами, ведь уж всяко лучше терпеть власть турок-единоверцев, но не гяуров). А потому и права у них особые, будто они и не часть Порты вовсе. Нет, всеми связями занимается Турция, но при этом как и что выполнять они решают сами. А их занятия в основном сводятся к грабежу всего, до чего дотянутся руки. Алжир вот без устали топит суда в Средиземном море и дружелюбно заглядывает в прибрежные города. Поговаривают, он даже выходил за пределы Гибралтара, в Атлантику. Неудивительно, что именно этот бандит получил власть над султанским флотом. Или ещё один из Африки, Египет. Этот араб слишком влиятелен, чтобы превращать его обычную провинцию без малейших прав. К тому же, все те интересы, важные для него прежде, — борьба за господство в Эритрейском море и выход к сказочным ресурсам Востока — остаются важны и сейчас, пусть в Каире сидит не мамлюкский султан, а турецкий вали. Потому и повесили на него работу в тех пределах. В общем-то, очень же удобно, согласитесь. Действуя независимо друг от друга, но всё время оглядываясь на Константинополь, паши расширяют пределы и без того колоссального государства, которое уже не знает, куда же направить свою необузданную силу. А тем временем Асли мирно сидит в столице вместе с падишахом и ждёт, пока верные слуги бросят к её ногам ещё одну поверженную страну. Хоть и прекрасно понимает, что о своей выгоде они всегда будут думать больше, чем об общей, имперской. — Знаю, у тебя ведь с Португалией отношения давно неладны. До сих пор спорите, — я не смог удержаться от соблазна и напомнил ему о некогда проигранной войне. Египет поморщился и, ища успокоения, погладил рукоятку сабли. — Дело не в этом, — мамлюк отвернулся от меня. — Просто я хотел бы поговорить с валиде. Без обид, Греция, но ты явно не тот, с кем нужно рассуждать о возможности завоевать Хиндустан. — Индию?.. — переспросил я и восхищённо присвистнул. — Запомни, — снисходительно начал пояснять он, — для нас, правоверных, есть только два вида земель: те, которые мы завоевали; и те, которые мы завоюем! Таков был завет отца, — он устало потянулся, пытаясь размять мышцы. Кажется, он не так давно вернулся с войны и немного помят. О, я явно недооценивал размах планов моей драгоценной турчанки! Но ведь это потрясающе. Индия — страна невероятных богатств, пряностей, раджей, владеющих миллионами миллионов душ и, что самое приятное, страна вечной раздробленности. Никто уже не помнит, когда огромный полуостров был объединён под властью одного правителя. Кажется, это случилось только один раз и ещё до Рождения Христа. Неудивительно, что желающих попасть туда и навязать свою власть было предостаточно: тут отметились и моя мать с дядей, и ненасытный Персия, и свирепый Халифат, и вездесущие тюрки. Вот теперь, спустя две тысячи лет с похода Александра, туда снова пытается попасть кто-то из Европы. Теперь, впрочем, морем. Ну так и мы — морем, да, Хасан-паша? — Но, — теперь ровней продолжает он разговор, — я уже сказал, что не вижу смысла вести беседу об этом с постельным мальчиком. Скажи валиде, что я прибыл и жду приказов, — он бросил взгляд на дверь в комнату, будто зная, кто за ней находится. — Думаю, она не так далеко, чтобы мне пришлось задерживаться. Египет шумно выдохнул и направился прочь, в зал, отбивая тяжёлыми сапогами. И хорошо, что он не видел, как я побагровел одновременно от гнева и смущения. Как он меня назвал?.. Агх, всегда знал, какое это мерзкое племя! Надо же так уметь с утра испортить всё настроение. Да, Хасан, как и большая часть других обитателей османского дворца (из живущих здесь или хотя бы часто появляющихся), прекрасно знает о моих, скажем так, теснейших отношениях с Турцией. На самом деле довольно сложно было не заметить, как то она, то я бегаем к друг другу и подолгу не появляемся на людях. А когда появляемся, то почему-то подозрительно уставшие и одновременно довольные. Никто ничего не уточнял, ещё бы им осмелиться на такое. Но всем было видно, как Асли, гневаясь, искала моей руки и успокаивалась от этого. И, по правде говоря, несмотря на запрет таких отношений (ведь я христианин и раб султана), все, очевидно, были рады увлечённостью своей повелительницы. Ведь чем больше времени она тратила на меня, тем меньше гневалась. И возможность, что кто-то снова получит сотню-другую ударов плетью, становилась заметно ниже. А раньше, поверьте, всё было куда хуже! Я часто имел возможность наблюдать, как разгневанная Порта таскала за уши или лупила палкой кого-то из своих подчинённых. Было даже забавно: арабы и берберы, татары, воплощения всех этих восточных народов, — взрослые мужчины, посвятившие свои жизни «священной войне» на уничтожение «неверных», но перед хрупкой девушкой они теряли весь свой пыл и превращались в обычные подстилки. Жаловались, унижались и валялись в ногах. И последнее не преувеличение. (До сих пор не могу забыть, как Селим — Крымское Ханство — вымаливал прощение за провальный поход в Россию. Рыдал, просил не наказывать его и был готов расцеловать Асли туфельки. Но… она не была бы собой, если бы не лишила его половины зубов одним хорошим ударом) С женщинами дела обстоят получше, во многом потому, что они не так часто давали повод злиться на них. Вон Албания так и вовсе ходит в любимицах, всё время присматривает за славянами и не даёт им забыть о своём низком положении. Хотя слишком обольщаться не стоит. Турция других девушек не жалует, особенно если они осмеливаются быть красивыми. Очевидно ведь, что в Константинополе никто, кроме луноликой, красотой обладать не должен! Если не пытаются, пряча лица за платками, — совсем другой вопрос и другое отношение. (Хотя, признаюсь, меня не могло не забавлять и беспокоить одновременно: раньше стоило Асли увидеть, что я смотрю на другую страну-женщину, как она, не задумываясь, могла отдать какой-нибудь ужасный приказ. В лучшем случае о высылке из Города навсегда. Мне приятно чувствовать её ревность, не буду скрывать, но это уже слишком). Но радует, что, общаясь со мной, она постепенно отказывается от подобных привычек. Ну, не совсем отказывается, до полного осознания ещё далеко, но что-то меняется. По крайне мере стоит мне её поцеловать, как ход мыслей меняется с «отрубить голову, а тело бросить в море» до «отправить служить в пустыню». Я рад этому и не особо удивлён имперской жестокости. Мой старший брат в своё время проявлял такую смекалку в этом грязном ремесле, что от одних воспоминаний ещё долго кошмары снились. А Болгария как-то целый век слепым ходил… — Он ушёл? — шепотом спросила Турция, опасливо, одним глазком, выглядывая из-за двери. — Да ушёл-ушёл, — успокаивающим тоном ответил я, открывая дверь полностью. — Согласись, что это ребячество. Он, между прочим, не развлекаться сюда приехал. Понимаю, валиде-султан не пристало появляться в столь соблазнительном виде, — я осмотрел её, стоящую в одном лёгком платье, улыбнувшись непозволительно довольно. — Но это не оправдание для твоего бездельничества. Асли возмущённо покосилась на меня и демонстративно не стала выходить. — Ну вот и отлично. Пусть не развлекается здесь, сколько душе угодно. А я выйду, когда захочу и в чём захочу, — она фыркнула и захлопнула дверь. Послышался замочный щелчок. Я тихо рассмеялся, сокрушённо кивая головой. Нет, ей повзрослеть не суждено, не в этом тысячелетии. Заперлась-то она в моей комнате.

***

У Турции, помимо множества хороших и плохих привычек, есть такие… ну, скажу так. Средние. Которые по желанию можно было бы оценивать и как чудесные, просто великолепные и как ужасные, те, от которых нужно избавиться, чем быстрее — тем лучшее. Знаете, когда я думаю о её характере, мне всё чаще приходит на ум сравнение с кошкой. Особенно с персидской, в том числе и с белоснежной турецкой любимицей, что сейчас играется со своей хозяйкой на кровати, пока я разбираю бумаги рядом. А почему нет? Такая же, с одной стороны, любовь к забавам, а с другой — полное неумение и нежелание жить за пределами не то что городских стен, а просто султанского дворца. Болезненная изнеженность, граничащая с домоседством и ленью. Асли очень любит, когда за ней ухаживают и носят на руках (то есть, правда; случалось, впадая в особое баловство, она могла шутливо приказать мне таскать себя, ибо «великая царица не должна ступать по грешной земле»), когда нет необходимости заботиться не только о жизни, даже просто вставать лишний раз. Только сидеть в границах каменно-белой обители в окружении оравы слуг, готовых шеи посворачивать, лишь бы выполнить малейший приказ своей повелительницы. Думаю, тут свою роль сыграли нелёгкое детство под властью монголов и лихая юность в бесконечных, пусть чаще удачных, войнах. Ведь это всё было время постоянных решений и нужды, когда порой даже воинская похлёбка в радость. Любой устанет постоянно отказывать себе и когда-нибудь захочет жить только в своё удовольствие. Неудивительно, что теперь Турции хотелось наверстать упущенное и она часто позволяет себе капризничать. Как ни странно, но мне нравится потакать ей. Можете считать меня бесхарактерным, но я не вижу ничего плохого в таких небольших уступках. Мне-то совсем не сложно принести корзину свежих фруктов или горячий кофе, а рахат-лукум моего сердца радуется и хлопает в ладоши, как счастливая девочка. Хорошо, что для этого нужно столь мало, но честно — ради её улыбки я бы достал звёзды с неба, пусть пришлось бы сжечь руки. Но, возвращаясь к мысли. Есть всё же у неё одна такая черта, которая может невероятно понравиться, но сердцем; разум же всегда возмущенно кричит, требуя хоть немного одуматься. Как кошки иногда очень хотят ласки, так и Асли поражает такая необходимость. Как вот сейчас. Когда мы вроде бы сидим спокойно, я работаю, она гладит мурлычущую Ширин, ничего не предвещает беды. Но вдруг девичье лицо искажается. Она хмурится, а потом приходит просветление. В глазах появляется подозрительный блеск и я даже спиной чувствую, как она одним взглядом меня съесть успела. Турция издаёт смешок и медленно подходит ко мне. Обнимает и дышит в ухо, слабо куснув мочку, отчего я вздрагиваю всем телом. — Греци-и-и-я, — нараспев протягивает она, зарывшись носом в мои волосы. — Ты посмотри на Солнце. Самое время сделать небольшой перерыв. Я не спешу откладывать письмо, кажется, от Австрии. Так уж получилось, что в нашей паре за логику отвечаю я, а поэтому именно мне принадлежат все мысли в стиле «этим заняться можно всегда, а вот работа не ждёт». В самом деле, не сейчас же! Кто-то должен заниматься важным делом, переводы сами по себе не делаются, а в случае задержки султан с меня шкуру сдирать будет. А саму Турцию приводить в пример величайшего трудолюбия, хотя при дворе никто уже давно не помнит, за что же она отвечает. И отвечает ли за что-то вообще. Она почти мурлычет (да, сравнение отнюдь не случайно) и прижимается ко мне сильней, руками забравшись вперёд и оказавшись уже далеко, слишком далеко, заставляя пах приятно-мучительно ныть. Её пальчики совсем рядом, но ни разу не касаются возбуждённого места, отчего я скреплю зубами и пытаюсь отодвинуться. — А говорил, что люби-и-ишь, — нарочито обидчивым тоном ворчит Асли. — Так вот какая у тебя любовь? Бумажки важней, правда? — Давай без этого, — возмущённо пыхчу в ответ. — Этими «бумажками» я для тебя занимаюсь, а не потому что очень хочется. — Врёшь, — прерывает она, возмущённо отвернувшись от меня и скрестив руки на груди. — Просто не люби-и-ишь, вот и уткнулся в письма. Конечно, я понимаю, на что она рассчитывает. Хочет втянуть меня в спор, чтобы обидеться на ещё какие-нибудь мои слова. Думает, что я поверю её поддельному негодованию и брошусь утешать, вымаливать прощение за то, что испортил Прекраснейшей настроение. Ну нет, Турция, не рассчитывай получить моё внимание такими методами. Хитрые огоньки в глазах выдают тебя с головой. Я уже говорил, что чувствителен к притворству, и меня так просто не обдуришь. — Что же, в таком случае, я тебя не держу пока, — кивок в сторону двери. — Можешь подождать немного, и я обязательно приду. Потом — не сейчас. Если захочешь, конечно. — Не хочу ждать! — девушка слегка ударяет кулаком воздух. Но так и не поворачивается ко мне, а только вздыхает и встаёт. Я выдохнул с облегчением и вернулся к работе. В штанах ещё предательски тесно, но это пройдёт, стоит только откинуться на спинку стула и немного расслабиться. И поймите меня правильно. Я совсем не против всех этих любовных забав. Хотя временами хочется лезть рвать волосы от её игр, когда Асли заводит меня, доводит до напряжения, а потом неожиданно решает, что есть дела поважней. Да-да, просто разворачивается и уходит. В такие моменты так и хочется догнать её, схватить за волосы, прижаться к губам, забраться руками под одежду… просто хочется её. Возьми себя в руки, иначе никогда не успокоишься. Я по сути своей человек спокойный и не люблю нараспашку открывать душу. Пробираться сквозь эти резкие и крутые склоны чувств утомительно, поэтому я предпочитаю выражаться иными способами. Например, занимаясь бумажными делами, которые Асли терпеть не может, ей просто не хватает терпения разбираться со всем этим, да и нужно понимать многие языки (а откуда турчанке знать латинский?). Или выполняя прочие мелкие и средние просьбы, о чём я уже говорил. Разве это не выражение любви? Если бы я не любил её, то не стал бы тратить своё время на то, что мне не нужно. Хотя, справедливости ради, от могущества Империи зависит и жизнь моих людей, в том числе и служащих султану. И дело не только в этом. Бумажные хлопоты дают мне смирение. Может, потому что я никогда не был «настоящей» страной и войн завоевательных не люблю. Впрочем, здесь нет ничего удивительного. Мой старший брат был талантливейшим управленцем и очень хотел привить мне часть своих знаний. Получилось не так плохо, как могло бы. Я уже почти успокоился и готов продолжить работу, как вдруг что-то дёргает меня. Естественно, это Турция. Однако теперь я вижу в её глазах пугающую решительность. Она заставляет меня встать, а потом прижимает к себе и целует. Не буду скрывать, что мои попытки сжать зубы и оторваться, пока ещё разум действует, провалились. Никогда не мог (и не хотел) сопротивляться ей, а потому, мысленно поругав себя за потерянное время, ответил, запустив пальцы в мягкие волосы и прижав её к себе. Но как же я ошибался, если думал, что всё пройдёт как обычно — потому что это прекрасно, но всё же не так уж редко — и что она не умудрится удивить меня в этот раз. Асли бросает меня на кровать, заставив снова подивиться её неестественной для девушки силе. Оказывается рядом и прикладывает палец к губам, в известном жесте пытаясь сказать мне «молчи». Я нехотя вспоминаю, что Египет и остальные всё ещё здесь, что мы сейчас в моей комнате — в мужской половине дома, а значит сюда может кто-то войти, абсолютно не задумываясь. Да, все привыкли, что я бываю у Турции, и мы часто разгуливаем вместе, но вряд ли кто-то действительно может быть готов увидеть её у меня. — Будь потише, — охрипшим от возбуждения голосом она подтверждает мои мысли. — И потерпи немного. Я кое-что попробую. Тебе понравится. Я смотрю на неё с непониманием и даже немного недоверием, но она улыбается и качает головой. — Поверь мне. Как будто я могу сказать «нет». Мягко принудив меня откинуться и потерять её из виду, Асли стаскивает мои штаны, одновременно ругая многочисленные ремни. Мне не особо понятна её хитрость, но тут я чувствую там, ниже живота, её острые зубы и немного шершавый язык. Конечно, за прошедшее время мы успели попробовать многое и я не могу сказать, что она хоть один раз сделала мне неприятно. Напротив, каждый раз был, есть и будет по-своему прекрасен. Остаётся надеяться, что она чувствует нечто подобное. Хотя если не чувствовало бы — не старалась бы так для меня, правда?.. Но эти мысли сейчас совсем лишние и быстро улетучиваются из головы. Пока она работает губами, оставляя после себя красноватые следы, я не могу ни о чём думать. Только сжимать челюсть от напряжения и сдерживаться, чтобы не схватить её и не заставить заглотнуть глубже. Но это и не нужно, ведь я чувствую, как она ускоряется и помогает себе руками. И я бы уже закончил, но Асли понимает это и останавливается. Приподнимается на локтях и нагибается ко мне, целуя. Я отвечаю так горячо, как могу, веселя её. — Думаю… — она разрывает нашу связь и, отдышавшись, продолжает. — С тебя хватит. — Что? — я раздраженно скриплю зубами, поняв, что она снова обхитрила меня. — Ты же сам сказал, — она попыталась скрыть злорадство и уселась на краюшек кровати, подмяв ноги под себя. — У тебя дела. Много дел. А это… это так, небольшой перерыв. Через часик-два продолжим, если захочешь, конечно. Вот! Вот об этом я и говорил! Она же прекрасно знает меня. Знает, я, несмотря на весь свой спокойный нрав, один раз встревоженный, просто успокоиться не смогу. И тем более когда вот так. — О, нет, — я схватил её за платье и бросил обратно. Сжал запястья, не давая использовать руки, и навис сверху. — Даже не надейся, что всё закончится так быстро. — Я не в том возрасте для быстрых окончаний, — усмехнулась она, явно не сопротивляясь продолжению. — Но у тебя же дела, какая жалость, если я тебя отвлеку. — А ещё ты много болтаешь. Асли удивленно распахнула глаза, но в них быстро промелькнуло томное удовлетворение. Да, она именно такого она ждала от меня. Да, она снова победила. Но я себя проигравшим совсем не чувствую. Да какой проигрыш-то? К дьяволу любую работу, любые бумаги, любые дела, пусть пламенем сгорит и провалится под землю. Для меня сейчас — и всегда — в мире нет ничего важнее, чем девушка в моих руках. Я понял, что пора бы продолжить и притянул Асли к себе. Но тут раздался замочный щелчок и дверь открылась. Кто-то зашёл. — Эй, Греция, ты валиде не видел? — Хасан входит в комнату, ещё ничего не заметив. — А то мне скоро в Каир и ещё… Борода Пророка! Египет молниеносно закрыл глаза ладонью и ещё зачем-то отвернулся, наверное, чтобы точно ничего не видеть. — Дураки! — он ворчит про себя. Даже не видя его лица, сложно не понять его состояние — я даже отсюда вижу покрасневшие кончики ушей. — Двери-то с замками для чего нужны? — Зачем… — хриплю я в ответ. От Асли, хихикающей подо мной, ответа ждать не стоит. — Зачем пришёл? — Это не срочное дело, — он махнул рукой и пошёл обратно, так и не посмотрел на нас. — Я сам разберусь с Йеменом и доложу через пашу. А вы тут… а, не важно, — он снова пустился ворчать, веселя даже меня. — Не ждите быстро, я съезжу в Мекку. Без помощи Аллаха это не забыть. Он хлопнул дверью, оставив нас наедине. Мы переглянулись и по комнате прокатилась волна хохота. — Да уж, нехорошо вышло, — Турция подмигнула мне, расплывшись в довольной улыбке. — Поговоришь потом с бедным мальчиком? Он и без этого к тебе с подозрением относился, а теперь ещё от зависти сохнуть будет. — От зависти? — с усмешкой переспросил я. — Иногда я сам себе завидую. Мы всё же вернулись к прерванному занятию.