Все песни о тебе

— Что за театр ты устроил? — Решился на вопрос гитарист, когда они устроились на огромном диване перед телевизором в своём номере.       Шура не был огорчен его поступком, не кричал, не злился, лишь проявил интерес, ведь прежде Лёва себя так не вел, и это было крайне странно. — Это моя бывшая… — очень просто ответил Лёва, по которому было видно, что он до сих пор на взводе, хоть и изо всех сил делал вид, типа «А чего ты ожидал?». — У тебя было достаточно бывших, — отмахнулся Шура, давая другу понять, что эта отмазка с ним не сработает, — однако со всеми при встрече ты чуть ли не облизываешься. Чем она отличилась?       Ведь это и было, правда, так. Конечно, Шурик перегнул, сказав «достаточно», ведь, по-хорошему, их было не так много. Не смотря на то, что девяносто процентов рокеров предпочитают беспорядочные одноразовые связи, а если у тебя ещё и симпотная мордашка, то можно и вовсе иметь по нескольку девушек одновременно, Лёва был напротив сторонником долгосрочных отношений, именно поэтому не стремился заводить их с каждой привлёкшей его внимание девушкой.       Ах да, причина поведения? Причина была, но не мог он так просто сказать, что приревновал Шуру к своей бывшей. Ему самому было в новинку, все эти чувства, как будто он никогда и не испытывал их до этого. Будто до этого чувства, вызывающего мелкую дрожь в коленях, его окружала одна огромная иллюзия. Ощутив его на своей шкуре, вдруг все стало казаться таким не настоящим, таким не существенным, ничего и никого больше не существовало кроме Шуры, и только он взглядом своих проникновенных карих глаз смог помочь Бортнику рассеять эту самую иллюзию. Но Лёва не позволил себе вот так просто рассказать гитаристу о том, что у него на душе, обрушить на его светлую голову свои проблемы. «Сам разберусь!» — отмахнулся солист. — Ты уже и забыл нашу Варвару? — хмыкнул Лёва, нарочито делая ударение на первый слог. Шура улыбнулся ему. Забыл. Конечно. Он никогда не чувствовал никакой близости к Варе, но забыть этого человека было уже нельзя. За пару лет довольно тесного общения (хоть и близкой, как таковой она Шуре никогда не была) она стала своей в доску, но тот ее досадный поступок поставил крест на всех отношениях. Причём, она сама его поставила.       Если рассказывать все об этой девушке, то можно написать отдельную книгу. Их знакомство сродни анекдоту, так как ситуация вышла довольно комичная. Лёва встретился с ней совершенно случайно, когда они с Шуриком пытались сообразить что-то путное на тогда ещё примитивных для их бюджета инструментах. Вечером, выходя из зала для репетиций, он увидел её, и на спор с Шурой пристал к девушке с лепетом на русском. План состоял в том, что они рассчитывали на израильтянку, и поэтому срывался с уст Левы полный бред. Поступая уже так с другими людьми, все выходило весело и удачно, но когда девушка заржала в голос до парней дошла их ошибка. Позже выяснилось, что она такая же иммигрантка, как и они. Вот все и завертелось. — Ах да, разбила тебе сердечко! — построил жалобное личико Шура. — Еще слово и я кину в тебя стул! — предупредил Лёва, — Она изменила мне с… — начал щелкать пальцами он, припоминая, — Даже имя его уже забыл, его-то ты точно помнить должен! Ну, ты ещё как-то рассказывал мне, что с лестницы спустил этого типа. Такой противный, вечно лез совершенно не в свое дело, — попытался он как можно красочнее описать того парня для общего понятия, но получалось как всегда. Однако, не смотря на не очень удачную «характеристику», солист знал, что Шура его поймёт. Всегда. — До меня дошло о ком ты, но я ему тогда только нос разбил. Ну, может еще челюсть выбил, а кубарем по лестнице он сам покатился! — припомнил Уман, но если бы раньше он посмеялся над этой ситуацией, сейчас она казалась ему уже не столь смешной, — нехер ко мне среди ночи приходить вдрызг пьяным и звать «Шурочка».       Лёва, припомнив себя пьяным в говнище, опустил глаза. — Только одному человеку это дозволено! — заметив, как стушевался друг, Шура приобнял его за плечо, но Лёва тут же ретировался от него и, делая вид, что устал сидеть начал расхаживать по комнате. Уман посмотрел на маячащего друга ничего не смог понять. Он нежится: Сидишь спокойно — обижается, делаешь что-то в ответ — тут же отстраняется.Сам к нему ластишься — отпрыгивает как ошпаренный. — Насколько мне известно, Варя тогда была беременна и замуж за него собиралась, — продолжил вспоминать все, что забылось Лёва, дабы развеять смуту и пока его друг не стал выяснять причину странной выходки. — Это ты с чего взял? — уставился Шура на него. — Я вспомнил твои слова, что каждому свойственно ошибаться, решил помириться и, плюнув на все, простить ее, — принялся рассказывать ситуацию Лёва, — Пришел к ней. Мать тут же и сказала, что, мол, беременна и выходит на днях замуж, — развел он руками в жесте «Я тут не причём». — Лёв, не горячись, — махнул гитарист, — в любом случае, это было очень давно, пора бы уже и забыть те обиды, вы свободны друг от друга. Вот только, разве что… ты все еще ее любишь! — поддел он Лёву, а у самого так больно защемило в сердце, что Шура зажмурившись откинулся на подушку сообразив какую глупость сморозил. Бортник на это не обратил никакого внимания, хотя у самого как будто все органы связались в огромный узел и болезненно тянули ко дну. — Я ведь серьезно про стул! — ответил Лёва, нахмурившись, — Я заплачу за него штраф, но огрею тебя. — А она не изменилась… — перебил его сокрушительную речь Уман.       Шура знал, что скажет на его слова Лёва, но, не желая быть подозрительно поддавшимся другу, каковым никогда не был, продолжил рассуждать о женщине из прошлого. — Все! — зажмурил глаза Лёва, твёрдо решив, что пора заканчивать, — Не хочу о ней говорить! Видеть её не хочу, и слышать о ней не желаю! — распахнув очи, он взял лежащую неподалёку гитару и плюхнувшись обратно на своё место, потихоньку перебирал струны, но как назло на ум ничего не шло. — Как скажешь, спокойной ночи! — хмыкнул, улыбнувшись, Шура, и ушел к себе в комнату.       Лёва не был влюблен в Варю, сейчас он откровенно мог сказать, что свободен от тех чар, которые связывали его с той девушкой пару десятков лет назад. О, он сейчас был под другими чарами, и чувствовал, что они были куда глубже, искреннее и точно настоящие, чем с Варей когда-то. Тогда он был очень молод и не смог отличить лёгкую влюбленность от настоящего чувства, теперь он понимал это. Да и Варя, как он считает, тоже. Осознав, что прошлое в прошлом, и оно было, не так ужасно, как казалось тогда, Лёва остыл. Опять же в этом помогли слова Шуры, повторенные в мозгу несколько раз. Он удивительно действовал на своего друга, заставляя быть спокойнее и рассудительнее, но порой Лёва не сдерживал себя и нес много всякой всячины. Как например, сегодня с Варей, а ведь Шура, по сути, был прав, что и все давно в прошлом, у каждого своя жизнь. Лёве даже казалось теперь, что Варвару благодарить надо. Не измени тогда она ему, он не написал бы один из самых известных, на сей день хитов, может они даже и не встретились больше с Шурой. Судьба сложная штука, она не терпит глупцов.

***

      Распластавшись звездочкой на постели даже не включая в комнате свет, Шура закрыл глаза и пытался осознать свои чувства к Егору. Рассказать ему все на свой страх и риск, держать все в себе, сдерживая внутренние страдания и боль… что было правильным он не знал. Однако сейчас ему второй вариант казался более симпатичен, так как при первом он рисковал не только группой, а к тому же одной из важных вещей в своей жизни, это невероятно крепкой дружбой. Он не мог понять, где он так ошибся, оступился, что это привело к подобному повороту событий и за какую повинность он стоит на распутье?!       За окном близился рассвет, в номере погасли огни, но никто так и не сомкнул глаз. Завтра на концерте это ой как скажется, хотя были у них и без того хуже бессонные ночи. Сейчас их обоих тревожили мысли о предстоящем разговоре, который так и не состоялся. Которого оба так рьяно избегают не понимая, что рано или поздно, ему все равно быть. Оба хотели обсудить очень важные перемены в жизни за последние годы, но никто не решался сделать шаг, и выглядело это со стороны, мягко говоря, печально.       Шура ворочался в постели, не зная, куда деть мысли разрывающие его голову, что бы хоть час отдохнуть от них, Лёва в свою очередь был задумчив больше обычного. Сигареты больше не успокаивали как прежде, и он, сидя на балконе, продолжал перебираться струны. Когда его друг, прислушавшись к не веселому брынчанию решил таки выйти, солист, облокотившись о стену на балконе прикрыл глаза.       Шура тихо вышел и, не говоря ни слова, присел рядом с другом. Выдержав не долгое молчание, он тихо спросил: — Как думаешь, мы ещё её увидим? — Шура, взяв сигарету из пачки лежащей рядом и закурил.       И снова этот укол ревности попал в Лёву. Ему было очень неприятно понимать, что его друг так рвётся к Варе, притом, что есть он, и можно провести время вместе. О том, что он лишний раз себя накручивает, солист даже не подумал, и продолжал, то тихо ненавидеть сегодняшнюю встречу, то успокаивать себя и борясь с усталостью улыбаться Шуре. — «А ты этого хочешь?» — с явным недовольством спросил мысленно Бортник, — Ну, раз она спрашивала про концерт, то на нем и увидим, — очень спокойно ответил Лёва, сделав вид, что ни капли, не удивился вопросу друга, — Больше мне нечего сказать. Только то, что когда она узнает, что завтра у нас нет концерта в Волгограде, будет очень разочарована и зла.       Они улыбнулись друг другу как два нашкодивших кота. Лёва, ничего не спрашивая, положил свою голову на плечо другу и вновь закрыл глаза. Раньше рядом с Шурой он чувствовал себя спокойнее и буквально таял от умиротворения, сейчас же он не мог ничего с собой поделать, сердце рвалось из его груди от предельной близости объекта нежных чувств. — А ты прав, она изменилась… — на данный момент старая знакомая для Бортника не имела никакого значения, но что бы разрядить обстановку нужно было что-то сказать. Да и сам он чувствовал, что не вытерпит продолжительного молчания. Отобрав у Шуры сигарету, он сделал затяжку и пульнул её прямо в пепельницу. — Ты же не хотел о ней говорить. Ни слышать о ней, ни видеть?! — хмыкнул Шурик, вновь подначивая друга, и пихая плечом. — Да ладно тебе. Может и в правду я обошелся слишком грубо с ней сегодня… — почесал в затылке Лёва, и поднявшись протянулся, и вновь вернулся в своё положение склонив голову на плечо Шуре. Он не возражал, ему казалось, даже нравится — Хах, думаешь?       Ведь и в правду Шура не зря так удивился, Бортник крайне редко открыто признаёт так просто свои ошибки. Если Лёва ошибся, то это не Лёва. — У нас с ней много хороших воспоминаний! — Прикрыв глаза, привёл аргумент своего раскаяния солист.       Вот у вас было такое чувство: был вам человек близок, очень близок. В один момент все меняется, и он становится для вас кем-то другим, совершенно иным. Нет, он не становится чужим, наоборот, куда ближе и роднее. Не смотря на то, что Шура всегда был важной частью в жизни Лёвы, как и наоборот. — Ага, особенно как ты ей поставил подножку, а потом очень долго катился по асфальту!       Шура всегда знал, что сказать и этот раз не стал исключением, ведь все было в точности так и абсолютно в точку. Момент, правда, был, если припомнить одним из лучших. Порой казалось, что только эти двое могут найти веселье в столь ужасном. — Дааа, — задумчиво протянул Лёва, после чего поёжился, — у меня тогда все от ступней до ушей еще долго болело, и было в синяках да царапинах! — Не хрен было падать! — хохотнул Шурик, — Хотя лучше бы тебе от этого не было.       Шура улыбался, глядя на друга. Локоны его волос падали на лицо, мешая видеть его прекрасные черты, но от этого они не становились менее прекрасны. Шура не переставал удивляться своему счастью, быть с ним хотя бы друзьями. Его каждый раз при вспоминании о прошлом одолевало чувство, что их встреча была самым судьбоносным событием в жизни. — По рассказам можно подумать, что мы были совсем детьми, ан нет! Но детство в жопе лихо играло, с этим не поспоришь! — сквозь сладкую дрему сказал Бортник, — Какие мы с тобой, Шур, старые… — сделал он заключение, поднимаясь с плеча.       Шура зевнул и, поднявшись с места, посмотрел вдаль. Светало, где-то вдали слышался шум колес и вой сирен. Серебряное звездное полотно меркло в утренних лучах поднимающегося солнца.       Только на рассвете двое мужчин ввалились в дом и едва умещаясь улеглись на диване, после чего оба задремали. Им не впервой спать друг с другом подмышкой, часто они специально снимали один номер, и порой от сильной усталости засыпали на одной кровати в долгих разговорах. Не было в этом ничего ужасного и постыдного. Так казалось Шуре с Лёвой. Так казалось группе. Но теперь все было иначе. Постепенно принимая душевные терзания, и признавая себя абсолютно, по уши влюбленными друг в друга, они считали все это неправильным, но ничего не могли и не хотели с собой делать.