***
Он проспал весь день и от того подскочил за два часа до начала первой пары, на которую до этого идти не планировал. Температура, вроде как, отступила, болезнь оставила после себя лишь редкие приступы кашля, боль в горле и насморк — на этом список пост-симптомов был окончен. Оставаться в одинокой общажной комнате (почему к нему до сих пор никого не подселили — вопрос, но напоминать он об этом коменде не спешил) было не то что бы не в кайф, просто он уже и так отсиделся, а еще скучал по однокурсникам и ему нужно готовиться к зачету… … вообще-то, нет. Он просто соскучился по взгляду голубых глаз, бодрящему тону голоса и... хорошо, ладно, он просто соскучился по Арсу.***
Арсений Сергеевич проходит в аудиторию, лениво обводя присутствующих студентов взглядом, но цепляется за занятую парту второго ряда. Фигуру Шастуна, пусть тот и уткнулся моськой в сложенные перед собой руки, накрывшись капюшоном, он вычисляет моментально. Подавив в себе желание стукнуть мальчонку головой об эту самую парту, он проходит вдоль ряда, нависая над юношей и довольно тихо, но хрипло, шепчет, чтоб не быть услышанным для посторонних ушей: — Какого хрена, Шастун? — парень резко отпрянул от парты, на которой до этого распластался а-ля тюлень на айсберге, и уставился на преподавателя своими большими зелеными глазенками. — Сессия, — тихонько напоминает он, боясь сказать что-то не то. — Ты невыносимый, — напоминает ему мужчина, не спеша вернуться к кафедре, хотя занятие начинается вот-вот. — Знаю, — грустно вздыхает Антон, с облегчением услышав трель звонка. Во многих универах преподаватели сами начинали пару, сверяясь со временем, но в этом по-прежнему осталось что-то от школы, да и занятия по всем предметам начинались равномерно. Арсений, окинув Шастуна мрачным взглядом, спускается вниз, записывая тему очередной пары.***
—… и не забудьте повторить конспект, буду спрашивать. И… Антон, останься, будь добр, — добавляет словно «между прочим» Арсений Сергеевич, наводя на столе порядок. Юноша, тихо застонав, глухо ударил лбом об парту, зависая в такой позе, пока поток студентов стремительно покидал помещение. — А вот теперь поговорим, — раздается голос мужчины, отбиваясь глухим едва заметным эхом от стен аудитории. Антон встает, берет сумку и спускается к кафедре, присаживаясь на парту первого ряда, напротив Арсения. — Вот скажи мне: что с тобой не так? — как-то издалека начинает преподаватель, отзеркаливая движение и тоже присаживаясь на край своего стола, прожигая взглядом молчаливого собеседника. Антон пожимает плечами, глядя в пол. Преподаватель фыркает, сложив руки на груди и отведя на пару секунд взгляд в сторону. — Приехали, Шастуну нечего сказать, — выражает он свои мысли вслух. — Да я просто… — и замолкает, не зная, что добавить. — А что говорить-то? — замявшись, уточняет Антон, поднимая на преподавателя растерянный взгляд. — Да не пугайся ты, не на допросе, — весело хмыкнул мужчина, пересекая расстояние между ними и присаживаясь рядом со студентом, закидывая ему руку за плечи и притягивая чуть ближе. — По-хорошему тебя поругать бы за то, что пришел, но, раз уж ты тут… что со шрамами-то, Тош? — мальчишка, вникающий в каждое слово, легонько вздрагивает. — Да ничего, шрамы и шрамы, — он старается придать голосу больше уверенности, но получается как всегда — неловко, смято, с заиканием на последнем слове и тяжелым вздохом под конец. — Давно они у тебя? — ненавязчиво впутывает его в разговор мужчина, все еще легонько прижимая к себе, на самом деле он опасается, что юноша просто сорвется с места и убежит от серьезного разговора, а потому ему проще перестраховаться. А еще мальчишка так подрагивает, что он пытается хотя бы немного успокоить его через свою хватку. — С 15 лет, — после недолгой паузы решается ответить Антон, покачивая в воздухе ногами, для чего приходится податься чуть назад и усесться на середину парты. — Ты говорил, что это родители… — мягко добавляет философ, желая раскрыть больше подробностей из прошлого Антона Шастуна. — Ну, мама с папой много ругались. Постоянно. Крики, скандалы, интриги, расследования, — с ухмылкой добавляет заученную из какого-то телешоу фразу мальчишка, посчитав ее забавной, но Арсений Сергеевич полностью проигнорировал его недо-шутку. — Потом развелись и стало хуже. Мама каждый день срывалась на меня, потому что папа от нас съехал. Так себе время было, конечно, — подытоживает он, спешно добавляя ответ на интересующую философа тему: — Сначала резался, потому что хотел покончить с собой. Смешно, да? Не стал резать вены и резал ключицу, боялся, что не решусь и кто-то увидит... не зря боялся, как оказалось. А потом просто стресс снимал, что ли… — он так старается придать своему голосу интонацию а-ля «я рассказываю о погоде на завтра своему знакомому», но тяжело оставаться неискренним, когда дело заходит о действительно волнующих вещах. Антон еще с полминуты не решается перевести взгляд на преподавателя, а Арсений не нарушает тишину, они просто сидят, молча уставившись в стену. Шастун не хочет вспоминать, но моменты из прошлой жизни сами возникают в голове: обидные слова, произнесенные в порыве скандала родителями, редкие обидные пощечины или удары головой об стену от отца, когда он был действительно зол, ненавистная комната, где сначала запирали его, а потом он себя. Антон резко подрывается с места и буквально бежит к двери, вылетая в коридор и спеша к лестнице, пока не оказывается на улице. Снова он раздирает старые раны, надеясь, что вместо крови и гноя увидит чистую воду. Дрожащие пальцы стараются открыть пачку сигарет, но они все выпадают из картонного коробка на заснеженное крыльцо и он падает на колени, начав шарить руками по снегу, как слепой, стараясь схватить хоть одну. Из-за пелены слез на глазах он не различает абсолютно ничего, но только он, кажется, нашаривает фитиль, наполовину зарытый в снег, его хватают под руки, потянув на себя, вынуждая встать на ноги, и Антон тут же угождает в объятия, утыкаясь носом в знакомую грудь. — Успокойся, — коротко и емко приказывает Арсений, сильно прижимая его к себе руками, терпя попытки вырваться. Мальчишка активно размахивает руками и пытается выскользнуть, громко дыша. — Пожалуйста, мне нужно… одну, — скулит он, все еще надеясь выкурить сигарету, но в ответ упрямое молчание, и Шастун, не сдерживаясь, выгибается так, чтоб ударить преподавателя в живот, но не следит за силой, отчего мужчина сгибается пополам, низко зарычав. Антон не осознает, что наделал, даже когда Арсений, не удержавшись на ногах, сползает на бетон, низко опустив голову и держась руками за место удара. Мальчишка часто дышит, пытается подойти ближе, но Арсений хрипит и жестом просит уйти, не желая выглядеть слабым в глазах юноши, который испуганно срывается с места и убегает к воротам, на выход, и до него все еще не до конца доходит, что он, собственно, натворил.***
Антон бежит, боится оглянуться или остановиться, словно убегая от призраков прошлого, которые хоть и не осязаемы, но, кажется, совсем рядом и вот-вот схватят его в свои лапы. Он "пролетает" несколько перекрестков, чувствует, как в горле пересохло, и не то что хватается, скорее врезается в угол здания, останавливаясь, наваливаясь на бетонную преграду, прижавшись к ней лбом и дыша через рот. Редкие прохожие провожают его настороженными взглядами, но ни один не останавливается, чтоб предложить свою помощь. Блядь... блядь. Ты его ударил. Так благодаришь людей за заботу? Сука, снова общаюсь сам с собой, как придурочный. Блядь. А если ему там плохо, а я свалил?.. а если я ударил его слишком сильно? Может быть он там до сих пор не может подняться на ноги. Антон, ты теперь не тряпка, ты тварь. Кулак с размаху впечатывается в эту самую стену, оставляя кровавый след. Мальчишка заставляет себя вернуться к универу только спустя десять минут, на пороге никого нет, и он не знает - радоваться ему или нет. Он шарит по заснеженным ступенькам руками, почему-то боясь увидеть кровь. Ну, знаете, в фильмах после удара в живот или грудь у многих изо рта начинает идти кровь, и он никогда не верил таким травмам, но сейчас его так трясет от осознания самого факта, что он поднял руку на самого близкого в этом ебаном мире человека, а потому Антон попросту не может заставить себя встать с колен и перестать разгребать снег. В итоге пальцы натыкаются на выроненную ранее сигарету и он, не брезгуя, поднимает ее и тут же закуривает, правда, зажигалка поддается далеко не с первого раза. Слишком мало дыма, слишком. Хочется одновременно вдохнуть в себя табак десятка сигарет, и он начинает рыться в снегу в поисках еще хотя бы одной. Ты такой жалкий. Что ты делаешь вообще?.. С этой мыслью мальчишка встает на ноги, выкидывает ставший вдруг слишком горьким окурок и быстро уходит, пока его не заметили, так и не уловив на себе пристального взгляда голубых глаз, чей обладатель все это время наблюдал за ним из окна третьего этажа, из которого создавался приличный обзор на крыльцо. Шастун психует и покупает в ближайшем магазине сигареты и бутылку какого-то алкоголя. Он честно не смотрит на его название, только на низкую цену и янтарный оттенок жидкости, коим наполнена полторашка. Сейчас бы Катю с ее изысканным вином, но он не знает, что ей говорить, и предпочитает остаться в одиночестве.***
Антон набирает сообщение и стирает его вот уже раз пять... пятнадцать? Он не считает. Просто формулирует мысль, выражает ее, считает слишком длинной или наоборот короткой, неискренней или слишком эмоциональной, нервно стирает все символы и начинает сначала. Он выбирает хороший вариант, но передумывает за секунду до отправки, когда взгляд цепляется за фото на контакте Арса. Он сам фотографировал его, как-то раз, на паре. Фото было нечетким и довольно размытым, но Арсений был тут таким красивым... безупречным. Солнце играло в волосах, очерчивая еще и его челку и скулы, плавные тени, опрятная щетина, высокий ворот синей рубашки, которую он надевал всего раза три или четыре. Антон злобно рычит, откидывая в сторону телефон и берет в руки бутылку, как оказалось, довольно низкого по качеству коньяка, но вкус кажется Шастуну почти приятным, хоть и слишком горьким. Может потому, что он ценитель и пробует подобную выпивку второй раз в жизни? Нет, он перепробовал большое разнообразие всего, но коньяк лишь единожды, на дне рождения знакомого. Как в дешевой драме.