У Антона не плывет перед глазами, не мерещатся галлюцинации, как это бывает в фильмах или особо эпичных книгах. Разве что в голове шумит и легкое ощущение прострации, словно мир перед глазами какой-то чужой, что ли, и ты к нему еще не привык, хотя знаешь давным-давно. Он делает пару глотков подряд, как это делают крутые парни, желая хоть так самоутвердиться в своих глазах, но заходится в приступе кашля, а глаза начинают слезиться. Отставив бутылку, парень бежит к раковине, выплевывая содержимое, которое не успел проглотить, и закусывает тем, что попадается под руку. Возможно, сухие листья для заварки зеленого чая не считаются пригодными для употребления, но это вовсе не смущает, когда во рту стойкий горький вкус, а внутри все выворачивается наизнанку, словно он выпил не коньяк, а кипяток, который обжег изнутри, а после в груди саднит еще какое-то время.
Крутой парень. Очень крутой. Невъебенно просто!
От злости на самого себя Антон ударяет кулаком по кухонной тумбе и позволяет себе осесть на пол, просто выйти в центр комнаты, усесться и смотреть в окно напротив. В голове вдруг становится пусто. Совсем. Взгляд блуждает от макушек деревьев, с которых давно осыпалась листва, до крыш высоток, но в итоге возвращается к Луне, которая взошла так рано. Или он тут так давно. Он не помнит, во сколько пришел, не знает, как давно тут находится, но уверен, что темнеет в их городе рано.
Снова Луна закрыта тучами… а я ведь думал, что они расступаются. И Луна снова сияет. А ведь наоборот, на самом деле… тучи никогда не расступаются насовсем, только луна время от времени выглядывает.
Антон неуверенно цепляет бутылку пальцами и остервенело прижимает стеклянное горлышко к губам, когда перед глазами снова возникает скорчившийся от боли Арсений Сергеевич, который ведь и не заслуживал такой подставы с его стороны.
Зашел слишком далеко, но хотел же как лучше. Тебя вот он ни разу не ударил всерьез, только легонько, в шутку, по плечу там или подзатыльник отвешивал за косяк… но не со злобы, как я. Если бы он меня ударил — я бы не простил. И он не простит, наверное. Еще один ярлык «проебано».
Шастун резко и зло проводит по волосам рукой, взъерошив их, и рычит, переходя на то ли крик, то ли отчаянный вой. Он со всей силы обнимает себя руками, так, что даже больно, а безумный оскал окрашивает губы, когда он смотрит на луну, чуть покачиваясь взад-вперед.
Опять все испортил. Ты только это и умеешь, да?
Взгляд цепляется за острие ножа, который чуть-чуть свисает за пределы кухонной тумбы. Антон пытается отвести взгляд, но не в силах этого сделать. Он сдирает с себя футболку, царапая кожу на ребрах, и хватает нож, приставляя к уже старому и зажившему шраму на ключице.
Антон сидит на коленях, зажмурив глаза, и пытается надавить чуть сильнее, но решимости не хватает.
А раньше было проще. Ты настолько жалок, что не можешь даже сделать себе больно. Арсу можешь, а себе нет. От себя еще не тошнит? Блять, я никогда не закончу общаться сам с собой.
Злые слезы просачиваются сквозь дрожащие ресницы, когда он плавно отводит нож от ключицы, где медленно расцветает одинокая красная капля. Антон сжимает рукоятку в крепкой хватке, такой, что сразу под запястьем выступают бледно-голубые вены, по которым он никогда не решится полоснуть лезвием. Телефон, лежащий на столе, вдруг начинает вибрировать, а экран наполняет погруженную во тьму комнату бледным светом. Антон много раз моргает прежде, чем подняться на дрожащие от выпитого алкоголя ноги. На экране высвечивается «Катя». Он грустно улыбается, проводя пальцем по сенсору, отклоняя вызов.
Что бы она сделала, если бы видела меня сейчас? Наверное, это отразилось бы на моем здоровье.
Экран гаснет, и Антон, подцепив пальцами бутылку, чуть не выронив ее, забирается с ногами на середину стола, как любила делать его подруга, садясь спиной к окну и задирая голову к потолку. На нем раскинулась целая игра теней из-за ветра, покачивающего деревья за спиной, узор в свете луны отражался на белом покрытии.
Когда-то он сидел тут с Катей, смотрел на тени и пил дорогое красное вино.
Теперь он выжирает дешевое пойло в одно горло.
Ирония.
Телефон рядом вдруг вспыхивает мягким сиянием и на экране крупными буквами высвечивается «Арс». Антон роняет бутылку, но она приземляется рядом, на стол, ругаясь и матерясь, он поднимает опрокинутую вещь и подмечает, что вся его штанина залита противно пахнущей жидкостью.
Блеск.
Антон сглатывает, сжимая в руке телефон. Ему так тяжело решиться хоть на какое-то действие, что звонок просто обрывается, и на экране всплывает «1 пропущенный вызов от…». Шаст делает глоток коньяка, ощущая, что это поможет, но, вообще-то, нихера. Телефон вдруг снова загорается, и Антон считает, что это знак. Не размышляя ни о чем больше, он моментально отвечает и молча вслушивается во вдохи и выдохи по ту сторону.
— Антон?.. — немного хриплый, словно ото сна, голос заставляет вздрогнуть и зацепить рукой лежащий рядом нож. Мальчишка с задумчивым видом берет его и крутит в одной руке, поглядывая на блеск лезвия в свете луны.
— Извините, я не хотел, — выпаливает он раньше, чем следует хоть какое-то продолжение. Спустя секундную паузу, раздается неуверенный смех.
— Хороший удар, не ожидал, — комментирует Арсений, заставляя тело Антона напрячься, и мальчишка начинает нервно покусывать губы, чуть хмурясь.
— Вы… в порядке? — решается он, крепче сжимая рукоять и как-то на автомате поднося лезвие к ключице, которая все еще оголена, ведь футболка так и осталась валяться в конце комнаты. Кончик ножа послушно утыкается в область между двумя полосками шрама.
— Ну, компресс делать пришлось, — преувеличенно весело говорит Арсений мягким тоном. У Антона по телу рассыпается стая неприятных мурашек, и он растерянно размыкает губы.
Ты сделал ему больно, а он делает вид, что все хорошо. А ты так не можешь. Блядь.
Антон зло замахивается и рассекает воздух ножом, не глядя. Если честно, он ожидает, что лезвие пройдет рядом, но оно задевает кожу и легко вспарывает ее, мгновенная боль заставляет его тихо вскрикнуть, но на смену тут же приходит приглушенная,
заслуженная.
— Что ты там делаешь? — голос становится серьезнее, и Антон удовлетворенно ведет кончиками пальцев по плечу, они тут же натыкаются на влажную горячую жидкость, которой пока совсем немного.
Не так и больно. Не страшно даже.
— Ничего, — спешит он ответить, откинувшись спиной к оконной раме. — Вы злитесь на меня, да? — вздыхает он, крепко сжимая рукоятку и игнорируя выступившие капельки крови, которые он легко смахивает, только сильнее размазывая.
— Нет, Антон, — устало вздыхает преподаватель, судя по всему, переходя из комнаты в комнату, если он правильно расслышал звук закрывающейся двери.
— Я бы злился, — счел нужным сказать Антон, задирая голову и жмуря глаза, представляя уютного Арсения в какой-нибудь растянутой домашней футболке и джинсах, в каких-нибудь смешных полосатых носках, с растрепанными волосами. — Вы не можете не злиться, вы же не робот, — добавляет он, улыбнувшись собственной мысли.
— Ладно, раскусил, злюсь. А ты как хотел? — у Антона все холодеет внутри.
— А почему тогда звонили? — проглатывая ком в горле, спрашивает Шастун, а у самого на глазах выступают слезы. Ну он же понимал, зачем вынуждал озвучивать. Конечно, злится! Наверняка, просто ненавидит. Антону от этой мысли так нехорошо, а в сумме с алкоголем он вообще не следит за тем, что творит, и, приставив нож к коже, начинает медленно вести вниз. Больно. Очень, очень больно. Но он сам заслужил. Порой Антон ненавидит сам себя. А еще он — королева драмы.
— Потому что знаю тебя, дурака, сделаешь еще глупость какую, — как-то слишком спокойно говорит Арсений, а юноше вдруг кажется, что он стоит где-то рядом и наблюдает за ним, возможно, оттого рука дрогнула, и он сильно вгоняет лезвие под кожу, тихонько заскулив, тут же откидывая нож на пол и хватаясь за ключицу. Сквозь пальцы сочится кровь, а он чувствует разошедшиеся в стороны стенки раны, как бывает при глубоких порезах. — Да что ты там, блин, делаешь?! — возмущенно выпаливает преподаватель.
— Ничего! — истерично выпаливает Антон, стягивая с рядом стоящего стула футболку, которую все равно планировал выкинуть, и прижимает ее к образовавшейся ране.
— Почему я тебе не верю? — настороженно задается вопросом мужчина.
— Потому что злитесь на меня? — предполагает Шастун, стараясь прижать ткань как можно сильнее.
— Не утрируй, я не девчонка-подросток, чтоб припоминать тебе это каждые пять минут, — фырчит преподаватель. — И, кстати, извини, что затронул для тебя ту больную тему… — намекает он на шрамы.
— Забей… те, — добавляет Антон, а услышав «ладно, давай, до завтра» тут же отключает вызов и разрешает себе промычать сдавленное «амргм-м-м». Он включает свет, становится у зеркала и убирает местами пропитавшуюся красным футболку. Жутко, если честно. Неровный порез с очерченными краями выглядит так, словно его полоснуло осколком в какой-нибудь аварии, а не он нанес его сам, а рядом расположилась царапина поменьше, почти не кровоточащая, но длиннее предыдущей. Антон коряво накладывает бинт, завалявшийся в тумбочке Кати, зачем он был ей нужен — он предпочтет не спрашивать. Он попытался до этого обработать рану коньяком, но после первой капли она зашипела так, что желание отпало моментально. Сделав перед сном еще глоток, он завалился в постель и быстро отключился.
Четверг он прогулял. К черту пары, все равно расписание ему не нравится: политология, матан, инглиш и на кой-то черт физ-ра. Он встает лишь для того, чтоб позавтракать и лечь обратно. Голова болит после выпитого, а во рту пересыхает, но все не так плохо, как он считал изначально. Бинт он на всякий случай меняет, для чего приходится отдирать прошлый, прилипший к запекшейся крови. Так себе ощущения, тем более с утра пораньше. Пары проходят хорошо, потому что мимо.
***
Распиздяйничество отставить, режим «готовлюсь к сессии» включить. Антон повторяет процедуру с бинтом, стараясь не смотреть на уродские порезы, с которыми, как он считал, завязал плотно и навсегда. Член там плавал. Но вот он стоит перед зеркалом и поправляет волосы, потому что пора идти на занятия. Философия первым — что может быть лучше?.. На самом деле, все, когда тебе стыдно показаться перед преподавателем.
Антон неуверенно проходит в кабинет и облегченно выдыхает, когда студенты встречают его почти полной тишиной, а учительское место пустует. Шастун кидает свои вещи на стул, а сам, не в силах сидеть (ну сколько можно уже, ну?) становится в пролете, спиной к выходу.
— Эй, Шаст! — подзывает его Серега с первого ряда, где развалился чисто поваляться, хотя сидит на четвертом. — Че вчера не был? — спрашивает он, застав юношу врасплох.
— Ну, эм… — на плечи неожиданно ложатся руки, да еще и с неплохим замахом, отчего Антон едва подавляет в себе вскрик, когда порез под кожей напоминает о своем существовании. Он резко оборачивается, а его ноги чуть подгибаются и он хватается за край парты, чтоб устоять.
— Мне вот тоже очень интересно, — Арсений Сергеевич стоит напротив, видимо, он только-только вошел. Антон смотрит на него широко распахнутыми зелеными глазами, а Серега, махнув на них рукой, снова заваливается спать. Не очень-то ему и хотелось. — Не надейся, что я не заметил, — тихо шепчет преподаватель ему на ухо. Антон растерянно хлопает ресницами, открывает и закрывает рот, отчаянно стараясь оправдаться, но зловещее «останешься после пары» срывается с губ мужчины прежде, чем он придумывает себе оправдание.
***
Пара впервые в жизни пролетает так быстро. Казалось, только звенел звонок, огласивший начало лекции, но вот он уже звенит повторно, и Антон расстроен, что после не идет еще двух, означавших бы пожарную тревогу. Он мнется, хочет сбежать, но взгляд голубых глаз, прикованный к нему, словно парализует. На негнущихся ногах мальчишка подходит к кафедре, где, сложив руки на груди, стоит Арсений, ожидающий, пока студенты, что называется, все, кроме одного, покинут помещение.
— Если я сейчас увижу то, о чем подумал, то ты хоть понимаешь, во что влип? — строгий тон проникает под кожу, смешиваясь с кровью и по венам рассылая стаи мурашек, граничащих с дрожью.
— Не понимаю, о чем вы, — включает он дурачка, делая осторожный шаг назад, когда преподаватель надвигается на него, но слишком громкое «Стоять!» разрезает тишину, как лезвие режет кожу.
— Не понимаешь, правда? — подыгрывает ему Арсений, подходя медленно, а Антон делает крошечные шаги назад, пока в итоге не упирается в стену, а когда хочет вывернуться и продолжить невероятно плохую пародию на «салочки», Арсений вдруг останавливается слишком близко, поставив руки рядом с его лицом, преграждая пути отхода. Шастун даже, кажется, ощущает на себе его дыхание. — Сам признаешься или мне тебя раздеть? — рычит он, резко перемещая одну руку на собачку на кофте Антона и тянет ее вниз, а после начинает грубо стягивать с Антона предмет верхней одежды, расправляясь с непослушными рукавами. Мальчишка жмется к стене сильнее, дрожа, и остервенело кусая губы.
— Не нужно, — скулит он, а мужчина уже подцепляет пальцами его футболку и стягивает, оставляя Антона без всякой защиты. Арсений принимается распутывать бинт, и марля падает на пол, открывая вид на два крупных пореза. Мужчина отходит на шаг назад и тяжело дышит, как после кросса. Антон пытается подавлять в себе слезы, глядя в сторону, но не удерживается и смотрит прямо перед собой: взгляд голубых глаз наполнен такой злостью, словно он вот-вот отхватит сильнейшую в жизни оплеуху. Мальчишка ощущает себя таким открытым и незащищенным, что тело бьет такой крупной дрожью, что замечает даже преподаватель. Арсений Сергеевич качает головой из стороны в сторону, а спустя еще пару секунд молча разворачивается и уходит, громко хлопнув дверью. Антон растерянно хлопает ресницами, начав сползать вниз по стене, пока не падает на колени. Он нащупывает футболку и прижимает ее к груди, словно стараясь хоть как-то спрятаться от внешнего мира. Он успевает надеть защитную ткань, но даже не поднимается с колен, когда дверь открывается с удара ноги и в проходе останавливается Арсений Сергеевич, запирающий дверь на ключ. Мужчина так и оставляет его в замочной скважине. Он подходит к Антону и протягивает руку, чтоб помочь подняться. Шастун не успевает и осмыслить произошедшего, но только он выпрямляется, сильные руки тут же впечатывают его в стену напротив, и он больно ударяется затылком и спиной, а над ухом раздается угрожающий голос:
— Еще хоть один подобный косяк, клянусь, Шастун, своим же ремнем на своем же столе и выдеру, — серьезно заявляет он, держась руками за его воротник. — Ты, блядь, соображать начнешь когда-то?! — зло выпаливает Арсений, ударяя кулаком в стену, совсем рядом с плечом Антона, и мальчишка вздрагивает, всхлипывая и едва держась на ногах. — Забил на себя — время от времени вспоминай, что ты нужен нам — и мне, и Кате! Я хоть раз повод давал для этой поеботы?! Или, может, Катя? Сука, вот зачем?! Просто скажи мне, почему тебе так насрать на своих друзей! — кричит на него Арсений, прижимая плотнее, говоря почти в самые губы. Антон снова всхлипывает, впервые так сильно жалея о своих порезах. — Зачем, Антон? — тихо, словно совсем обессилев, шепчет преподаватель, мягко отпуская его и отходя назад.
— Потому что я могу делать вам больно, а вы мне нет. И я сам… — отчаянно шепчет Антон, ловя ртом воздух. Арсений отвернулся от него полубоком, уперев руки в бока и тяжело дыша, словно лишь сейчас позволил себе вдохнуть.
— Ты просто… блядь, — выдыхает мужчина, закрывая лицо ладонями. Антон едва ли находит в себе силы нагнуться и подобрать свою кофту, потому что он просто не знает, что делать дальше.
— Это же всего лишь… — но его перебивают.
— Это не всего лишь, Антон! Это ни в каком месте не «всего лишь»!
— Не драматизируйте, — осмелев, выпаливает Антон, и в челюсть тут же впечатывается кулак учителя, не сильно, со среднего размаха, но от неожиданности его ведет в сторону. Мальчишка ударяется о парту, находя в ней же свою опору.
— Это всего лишь удар! Не драматизируй! — коверкает Антона преподаватель, предотвращая возможную реакцию со стороны юноши. Антон испуганно жмется к парте, закрывая щеку рукой. Кажется, ему только что разбили губу. Он старается подавить в себе всхлип обиды, злости, разочарования и просто всего, что накопилось, но он вырывается из груди. Арсений словно лишь сейчас понимает, что натворил, и опускается рядом со сползшим на пол мальчишкой на колени, ведя языком по губам, когда Тоша испуганно жмурится, отводя лицо в сторону, словно ожидает еще одного удара.
— Извини, я… не подумал, — оправдывается он, осторожно вытягивая руку, словно пытается с ладони покормить беспризорного уличного кота. — Дай посмотрю, — добавляет он, мягко накрывая руку Шастуна и отводя ее в сторону. Антон щурит глаза, переводя на него взгляд, а Арсений вздрагивает от того, как внутри все переворачивается. Теперь он понимает, что чувствовал парень, когда ударил его накануне этого дня. В уголке его губы немного крови, на которую Арсений смотрит, как загипнотизированный. — Вот я скотина, — вслух подмечает он, и Антон почему-то ухмыльнулся, словно соглашаясь и принимая эти слова. — Я злой, напуганный и растерянный, и если ты сейчас ляпнешь какую-то поеботу — я за себя не ручаюсь, — на всякий случай предостерегает его мужчина. — Аптечку? — коротко предлагает он, покосившись на лежавшие в паре метров от них бинты. Хорошо бы забинтовать рану. Мальчишка качает головой, уходя от прикосновения. В дверном проеме остался ключ, который стоило легко прокрутить — и он поддался. Он уходит молча, а Арсений его отпускает. Он так и остается сидеть на полу, зарывшись ладонями в свои темные волосы. И кто знает, что у него на уме…
