***
Антон устал вчера. Сегодня же он просто валится с ног. Наверное, он выглядит не лучше, чем ощущает, раз на него так косятся прохожие. Юноша ловит свое отражение в одном из зеркал универа, и ему тошно от самого себя. Бледная кожа, темные тени под глазами, усталый и вымученный взгляд, визуально осунувшиеся на таком фоне щеки. Знаете, вот будто он сначала неделю бухал, потом столько же не спал и еще несколько суток подряд не ел. Да, образ эдакого «умирающего вампира» описывает его сейчас, как никогда раньше. Парень проводит в мужской уборной минуты три или четыре за умываниями и простым рассматриванием своего отражения в зеркале. Он пытается сменить укладку волос, чтоб та оттенила его «вампиризм», но подобное, наверное, сложно скрыть без каких-нибудь там тональников и косметики. Он в какой-то момент даже всерьез собирается набрать Катю и попросить дать краткий урок по скрытию остатков «бурной ночи», но… Бля, че ты паришься вообще? Вот как будто ты кому-то тут нужен, и на тебя вообще обратят внимание. Ой бля-я-ядь, прекращай уже общаться с собой так, словно у тебя раздвоение личности! Да бля. У меня. Не у тебя, а у меня. Антон вздыхает, падая лицом в ладони, разрешая себе простоять так, согнувшись над раковиной, секунд с десять прежде, чем резко провести рукой по лицу и волосам и выйти из туалета. Ты никому не нужен, все нормально, никто даже не заметит. Шастун повторил фразу про себя еще три или четыре раза, мысленно, конечно, и, погрузившись в себя, «очнулся» лишь в тот момент, когда врезался в кого-то. И этот «кто-то» абсолютно точно видел его, идущего с низко опущенной головой, и нарочно не отошел в сторону, чего не делал и сейчас. Антону хочется взвыть от того, как сейчас не хочется увидеть перед собой какого-нибудь отморозка, остановившего его ради сигарет или просто по приколу, что случалось с ним в школе стабильно два-три раза в месяц, но стоит ему сделать крохотный шажок назад и поднять взгляд, как он тут же впадает в ступор. — Радость моя, проснись, — добродушно произносит человек напротив. Антон видит сначала голубые глаза, потом небрежно убранную набок челку, затем взгляд цепляется за недолгую небритость и, наконец, вместе с таким согревающим «радость моя» шестеренки в голове забегали, и пазл, наконец, сложился. Арсений Сергеевич. Антон тупо улыбается, глядя на него, а мужчина ведет бровью. Ну и чего он на него уставился? Мальчишка хочет припасть к нему всем телом, прижаться поплотнее и вдохнуть родной запах кофе, легкого одеколона и оттенков лаванды, потому что, пусть преподаватель никогда сам не признает, но Антон ведь знает, что он пользуется именно лавандовым гелем для душа, потому что, ну бля, он пользуется таким же и узнает этот аромат из тысячи. Юноша почему-то впервые за эту неделю ощущает себя действительно нужным. То ли Арсений Сергеевич развеивал рядом с собой такую атмосферу, то ли Антон просто был хорошим фантазером, но ему всякий раз кажется, что мужчина и вправду рад его видеть. — Все хорошо? — напоминает о себе Арсений, подхватывая Антона под руку и уводя в примыкающий коридор, где сновало мало учеников, пока их не снес поток студентов у лестничной площадки, где они «пересеклись». — Здравствуйте, — заторможено выдает Тоша, потирая рукой глаза. — У-у-у, — тянет в ответ Арсений, подталкивая его ближе к окну и обхватывая подбородок рукой, подставляя ближе к свету, от которого мальчишка морщится и жмурится. Преподаватель подтверждает свои догадки, когда отчетливо рассматривает покрасневшие глаза, даже, скорее, воспаленные, «синяки» под ними и контраст между своей чуть загорелой кожей и бледным, почти белым лицом юноши, на котором покоится его рука. Мальчишка слабо отбивается, но все равно расслабляется, не в силах продолжать брыкаться, пока философ подмечает каждую деталь на его лице. — Ты вообще спал на этой неделе? — голос меняется, становится серьезнее, взволнованнее. Тоша, зевая, наконец отстраняется, прячась от солнечного света за своим капюшоном и неопределенно качает рукой, как бы говоря «и да, и нет». — Антон… — вздыхает мужчина, убрав руки в карманы и прожигая взглядом привалившегося к стене студента. — Что? — слабо шепчет он, подавляя в себе новый зевок. — Да ничего, блин, — фыркает преподаватель. — Какая пара сейчас? — спрашивает он, зачем-то оглядываясь назад, на пустой коридор. — Полито… — Антон все же зевает, прижав руку ко рту, — … логия, — на выдохе добавляет он. Мужчина потирает шею, пару раз облизывая сухие губы, и выдает свое решение: — Ладно, отмажу по старой дружбе… вали и высыпайся, — дает разрешение Арсений, указывая вперед рукой, как бы показывая направление, куда именно валить, чтоб найти выход из универа. — Не… — Антону даже стыдно за то, что он снова не в силах подавить в себе зевок, — … льзя. Сессия. У меня сегодня английский, мы по нему в понедельник зачет сдаем, — кое-как договаривает он, желая прислониться к чему-то более мягкому, нежели бетонная стена, например, на мягкое и теплое плечо преподавателя. Но вряд ли Арсений Сергеевич воспримет это желание с восторгом. — Вот честное слово, точно когда-то от меня за свои выходки отхватишь, — шипит Арсений, перебирая ключи в руках, и снимая со связки нужный. — От моей аудитории, — объясняет он, протягивая маленький металлический ключ. — Первую пару отсыпаешься, идешь на свой английский и вали домой, — наставляет он, подталкивая за плечи вперед. Мальчишка, кажется, все еще соображает, что ему тут такого наговорили и зачем дали ключ. — А философия? — заторможено уточняет он. — Я тебе лично потом тему объясню, — раздраженно произносит преподаватель, расходясь с Антоном на лестничной площадке. Пожав плечами, юноша плетется на четвертый этаж, где его встречает огромная аудитория, погруженная в полнейшую тишину. Поскольку на улице только-только светлело, помещение было погружено в полумрак. Идеально. Антон чувствует касание по плечу, его пытаются растолкать, при этом что-то нашептывая. Он различает только «Харе слюнки пускать». Он окончательно приходит в себя, когда замечает нависающего над собой Арсения Сергеевича. Как-то на автомате он шепчет «я не пускаю слюни», получая в ответ заливистый хохот преподавателя. — Не смущайся, это даже мило, — только и говорит он, смешно поведя бровями. — Ладно, до конца пары минуты две. Поднимай свой тощий зад и приводи себя в порядок, сейчас чешешь на свой английский и сразу домой — высыпаться. Понял, вампиреныш? — безобидно подстебывает его преподаватель, выпрямляясь и направляясь на выход из аудитории. — Ключ оставь на столе, я сам закрою, — добавляет он прежде, чем дверь за ним закрывается. Юноша часто хлопает ресницами, немного растерянно оглядываясь по сторонам. За окном уже поднялось солнце. Он ведет рукавом кофты по губам и, блядь, да ладно? На нем остается небольшой влажный след от слюны. Арсений Сергеевич видел, как он во сне пускает слюни. Просто блеск! Вот это здорово, да.***
Антону хватает того запаса энергии, что он получил за короткий сон, аккурат до того момента, пока он сидит на паре, а потом по новой начинает вырубать. Он клюет носом, заваливаясь набок, стараясь идти по ровной траектории, но выходит скверно. Он думает, что станет легче, когда окажется на морозе, но нет. Теперь он еще и рискует наебнуться на скользком льду. Шастун уже доходит до ворот, в которые чуть ли не впендюривается, но в последний момент его резко тянут на себя, и он утыкается в чье-то плечо. Запах лаванды и кофе. Он спокоен. Даже не поднимает взгляд, так и приваливается к Арсению Сергеевичу, утыкаясь ему в шею. — Так дело не пойдет, — строго произносит он, уволакивая парнишку за собой к машине. Тот безвольной биомассой падает на переднее сидение, которое Арсений Сергеевич заботливо опускает на максимум, создавая подобие не слишком комфортабельной, но уже кровати. Вообще-то для человека, проспавшего чуть больше суток за прошедшую неделю, любая поверхность — кровать. — О чем ты думал вообще? — рычит мужчина, активируя печку и расстегивая на Тоше куртку, в которой ему очень скоро станет жарко. — О родителях, — честно говорит он, сладко зевая и перекатываясь набок. Он сейчас находился в таком состоянии, что готов был ответить со всей искренностью на любые вопросы человеку, который весь день спасает его. — О себе думал бы, — отзывается философ, выруливая машину. — А че мне о себе думать, — сквозь полудрему раздается юношеский голос. — Я бесполезный кусок биомассы с замашками на саморазрушение, — говорит будничным тоном. Арсений настороженно касается его лба, потому что если это не горячка — у него нет предположений, с чего Тоша так о себе говорит. — Потерянная единица общества, как говорится… — красочно завершает он свою закомплексованную речь, подкладывая под голову сложенные вместе ладошки. — Ты сейчас серьезно? — все же уточняет Арсений, сильно сжимая руль до побеления пальцев. Ему больно слышать такие слова от парня, к которому внутренне так сильно привязан. — Ага, — легко поддакивает Антон, совершенно не собирающийся отказываться от своих слов. — Не будь руки заняты — выпорол бы за такие мысли, — строго произносит преподаватель, хмурясь. — Вы все время угрожаете, — весело хмыкает Тоша, не раскрывая глаз. Он точно вот-вот уснет. — А ты напрашивайся поменьше, ремень-то у меня всегда с собой, — напоминает мужчина, сворачивая. — Ага, — мысленно махнул на него рукой Антон, проваливаясь в бессознательное состояние. Он так чертовски устал за сегодня, что не хочет просыпаться еще хотя бы сутки. Эта неделя была ужасно изматывающей.***
Арсений аккуратно поднимает тощего парнишку на руки, в который раз поражаясь его несоразмерной с ростом легкости. Он, если честно, волнуется, потому что, кажется, с каждым месяцем Антон все легче и легче, а это явно не плюс при его и без того худощавом телосложении. Он старается отмахнуться от воспоминаний, что с Есей все начиналось точно так, но качает головой, избавляясь от ужасных и совершенно ненужных мыслей. Антон же умный мальчик. Он ни за что не влюбится в подонка, из-за которого изведет себя до смерти. Он с большим трудом из-за препятствий на пути доносит юношу до комнаты, которую ему отворяет комендант на посту, и аккуратно укладывает его на кровать, накрывая одеялом.Какие-то у них неправильные отношения, как для обычных преподавателя и студента. Арсений понимает, что сближается с этим парнем слишком сильно, но… разве это плохо?