Обрати на меня внимание

      Арсений позволяет себе вдохнуть, когда под пальцем раздается удар. Еще один. — Господи… — выдыхает он, продолжая держать руку на пульсе в самом прямом смысле. Он больше не пытается привести Антона в чувство, странно, но он боится, что будет только хуже — ведь тогда мальчишка начнет чувствовать боль. А он не хочет, чтоб его такому несуразному, проблемному и юному Антоше было больно. Да он тут, блядь, сейчас весь изведется, пока ждет гребаную скорую! Да чтоб он еще раз доверил Антону работу, связанную с высотой!       Павел Алексеевич с трудом вынуждает первокурсников отойти хотя бы на пару метров, и все, затаив дыхание, наблюдают за тем, как дрожат переплетенные руки их учителя и студента, и именно в этот момент всем как-то плевать на их излюбленные подколы про то, что они парочка, потому что, блять, никому сейчас ни капли не смешно. Арсений Сергеевич загнанно и рвано дышит, прикрыв глаза, отсчитывая каждый удар пульса.       Антон приходит в себя уже в машине скорой помощи от того, что ему прижигают рану на голове, и, ауч, это правда больно. Он шипит и пытается вырваться, но фельдшер придерживает его за плечи. Он правда пытается расслышать, что ему там говорит доктор, но в голове огромный вакуум, не пропускающий сквозь себя четкую речь, и он слышит лишь смазанные слова, вырванные из контекста: «больница», «упал», «зашивать» и еще много-много всего, что он не в силах разобрать. Юноша устало прикрывает глаза и почти не ощущает манипуляций специалистов над своим телом. Он расслабляется и погружается в себя. Над ухом тихий смех фельдшера, который просит его быть не таким эмоциональным и не отключаться, ведь это причинит им неудобства, а Антон аккуратно кивает, продолжая жмуриться. — Парень, эй, серьезно, приехали почти. Ну хочешь я тебе заряд энергии вколю? — предлагает врач, потянувшись к ампуле с прозрачной жидкостью, но из губ Шастуна вырывается слабое «нет, все в порядке». Он концентрируется на том, что отвлечет его от заманчивого сна, и в голове тут же, как по щелчку пальца, появляются яркие голубые глаза, искрящиеся теплой согревающей заботой, красивая и искренняя улыбка и голубой шарф, обвязанный вокруг шеи, скрывающий их общий маленький секрет. Арсений Сергеевич. Он очень волновался… — Где Арсений?.. — почти проскулил Антон, заставляя себя приоткрыть глаза. — Это который? — отзывается взрослый мужчина, судя по форме, врач. Он подносит к его носу неприятно пахнущую нашатырем вату, и юноша морщится, окончательно приходя в себя. — Голубоглазый брюнет, — выдает первое, что приходит на ум, мальчишка, поморщившись от головной боли. — Это твоя фантазия или описание Арсения этого?.. — с улыбкой подкалывает его мужчина, вызывая мимолетную кривую улыбку и у Антона. Как бы вам сказать… знаете, и то, и другое вместе, между нами говоря. — Он в шарфе еще голубом был, — находится Шастун, щелкнув в воздухе пальцами. — Да что ж ты задергался, лежи уже, — коротко вздыхает фельдшер. — А, этот… так он вроде за нами поехал, на машине своей… черная ауди… или хонда… не рассматривал, в общем, — махнул рукой врач, а Антон удивляется его спокойствию и выдержке… это ж на сколько вопросов пациентов он каждый день отвечает?.. — Она, да, — удивленно утверждает парень, не в силах осознать, что, блядь, кажется, преподаватель едет в больницу, чтоб… что? Поддержать его? Поругать? Сказать, какой он дурак?.. А черт его знает, это же Арсений, мать его, Сергеевич, от него никогда нельзя предсказать, чего ожидать в дальнейшем.

***

      Антону диагностировали сначала легкий ушиб головного мозга, а после диагноз сузился до легкого сотрясения с небольшими осложнениями, и звучит это все как-то не слишком радужно, чтоб успокоить его. Ему делают КТ, подозревая изначально вторую (среднюю) степень черепно-мозговой, но, видимо, он везунчик… Какой я нахер везунчик? Свалиться со стремянки! Пиздец.       Его то и дело клонит отключиться, а еще сильно тошнит, к тому же болит и кружится голова, но врач заявляет, что так и должно быть, и проваляется он на больничном еще две недели. Когда приходит время зашить рану на затылке, где ткани повреждены и отсюда взялась та самая кровь, перепугавшая, кажется, всех, то Антон понимает, что не может нормально сидеть на кушетке, наклонив голову, как его просит хирург, потому что его тянет завалиться вперед и упасть моськой в пол, а в лежачем положении эту манипуляцию было проводить сложнее. В какой-то момент кто-то тянет его на себя, вынуждая уткнуться себе в грудь, как бы обнимая его и придерживая в нужном положении, пока на фоне звучат какие-то размытые и неразборчивые голоса. Запах лаванды. Очень, очень знакомый запах гребаной лаванды…       В какой-то момент становится легче и он даже начинает различать фоновый шум, состоящий из множества баритонов. — Госпитализация не обязательна, но первые сутки мы его пронаблюдаем, потом можно и на дому долечиться, если будет, кому за ним присмотреть, — сообщает врач, делая финальный шов и обрезая нить, тут же прижигая ранку на голове чем-то болючим и неприятным. — Могут быть ухудшения? — Антон вздрагивает, как от удара током. Арсений Сергеевич. — Кто знает… наука зашла не так далеко, чтоб предугадать точно… но парень он молодой, думаю, организм справится, — жмет плечами хирург, накладывая поверх раны прямоугольник стерильной марли. — Вы ему кем приходитесь?.. — уточняет мужчина, убирая в сторону инструменты и кивком головы позволяя уложить мальчишку на кушетку, не удерживая его больше в таком положении. Арсений осторожно опускает его, помогая устроиться на животе, чтоб не тревожить рану. Да почему же так плохо… нихера не соображаю. Давай же, тряпка, глаза хоть открой…

***

      Антон выныривает из темноты, и тут же глубоко вдыхает, словно все это время лежал под водой. Он широко открывает глаза, а над ним нависает монотонно-белый потолок. Он простонал тоненькое «ум-м-м-гр», приподнимаясь на локтях. Больничная палата. Роскошно. На тумбе, рядом с ним, лежат свежие апельсины, от одного взгляда на которые тянет тошнить. Видимо, очень предусмотрительный персонал и оставил тут тазик на этот счет.       Больница — это ад. Смотреть телек нельзя. Ходить нельзя. Читать, слушать музыку и далее по порядку тоже. Н и ч е г о нельзя. Ад. И это только первый день… Антону подают невкусную пищу, от которой он отказывается, и лишь пару раз колупает в каше вилкой, создавая эффект поглощения малой части порции. Его воротит от одного вида ненавистной овсянки. А еще подташнивает от запаха все тех же апельсинов.       Вечером следующего дня в дверь раздается стук и в комнату влетает перепуганная и взволнованная Катя, которая тут же льнет к нему, утыкаясь в объятия, для чего юноше приходится немного приподняться. — Да что ж ты за отбитый дурак, — ругается она, а ее плечи слегка подрагивают. — Ну ты чего, ну Ка-а-а-ать, — тянет он, прижимая к себе девушку одной рукой. Голова по-прежнему болит, и он не решается оторвать ее от подушки. — Я чего? Мне тут рассказывают, как ты падаешь с четырех метров, разбиваешь бошку и попадаешь в больницу, а потом «ты чего?»! Вы посмотрите на него! — возмущается она, наконец позволяя себе отстраниться и уставиться на парня. Он приглушенно смеется, а после улыбается, довольный тем, что хоть кто-то решился скрасить его серый больничный день. — Там не больше трех с половиной было, какие четыре, — отмахивается он, словно разница столь огромна. — Я просто неудачник, ты не привыкла еще? — усмехается он и ловит легкий шлепок по плечу. — Привыкнешь с тобой, — фыркает она, запуская ладонь в его волосы и легонько поглаживая их. — Ну ты как вообще? — сбавляет она обороты, окидывая его жалостливым взглядом. — Такое, — неопределенно качает он в воздухе рукой. — Эх-х, Арс еще, блин, рядом был… вот мог бы и поймать! — возмущенно произносит Катя, взмахнув свободной рукой. — Согласен, виноват, — раздается тихий, но такой знакомый и родной голос со стороны двери. В проеме застыл мужской силуэт, который Антон узнал бы даже в полнейшей, казалось бы, темноте. Арсений Сергеевич стоит, привалившись к дверному косяку, и скрестив ноги. Он тут же прячет взгляд, ловя на себе два других. — Здрасьте, — усмехнулся Антон, немного приподняв руку над больничной простыней и махнув ею в приветливом жесте. — Привет, шкеты, — раздается в ответ. Мужчина проходит вперед, в палату, прикрывая за собой дверь, и становится рядом с Катей, кладя руку ей на плечо. По ней видно, что она так и норовит что-то сказать, но молчит, зная, что этим двоим нужно немного личного пространства в диалоге. — Ты как, дите? — спрашивает он, стараясь скрыть эмоции, ведь до сих пор корит себя за свою растерянность там, в актовом зале. — Лучше всех, — врет мальчишка, привычно игнорируя недоверчивый взгляд голубых глаз. — Господи, какие вы милые, не могу-у-у, — тянет Катя, хотя по голосу ясно, что она ерничает. — А че не по фамилиям? Раз уж светскую беседу ведете! — Парни одновременно закатывают глаза, вздыхая. А что нам, сосаться, что ли? — Так, ладно, ты к выписке готов? — прерывает неловкую паузу Арсений Сергеевич. — Какой выписке? Врач же запретил, — хмурится Антон, переводя взгляд на преподавателя и возвращая к Кате, которая, кажется, тоже озабочена этим фактором. — Тебе же сказали — под присмотром отпускают, — напоминает ему мужчина, стараясь не смотреть на заинтересованный взгляд Кати, которая уже начала догадываться, к чему все идет. — Если вы забыли, — устало вздыхает юноша, и даже самому обидно добавлять: — Катя от меня уже съехала и… — Все я помню, балбес, — прерывает его Арсений, а девушка, окончательно разобравшаяся, к чему он клонит, как-то больно уж радостно взвизгивает и зажимает рот ладонью. — Я давно звал тебя на чашечку настоящего глинтвейна. Думаю, самое время погостить у меня… — завершает он, а Антон только непонимающе ведет бровью, потому что в его голове пазл по-прежнему не собрался воедино. — Антон, бля, не тупи, — подстегивает его Катя, довольно улыбаясь. Арсений Сергеевич старается не улыбаться, но Тоша выглядит довольно забавным, когда в его голове бегают невидимые шестеренки. — Тош, я тебе тут уже пару минут предлагаю собрать манатки и поехать ко мне. Даже присмотр гарантирую, — добавляет он немного виновато. Потому что, черт, юноша правда свалился отчасти по его вине, ведь… черт, ну очевидно же. Во-первых, он видел, что тому не хотелось лезть наверх, во-вторых, — он сам должен был страховать его и подсказывать, на каких ступеньках стоит быть аккуратнее, да и Катя права — он, блять, мог поймать его, но в последний момент почему-то испугался и остановился в шаге от Антона, который в следующую секунду ударился о пол и вот результат. Это все — его вина. — Вы… что? Нет, конечно нет! — тут же протестует Шастун, когда картина целиком выстраивается внутри черепной коробки. — Дурак, соглашайся, — сквозь стиснутые зубы рычит Катя. — Нет, если тебе тут нравится, — Арсений окидывает помещение и порцию остывшей овсянки на тумбе брезгливым взглядом: — То я, конечно, не настаиваю, но… неделя, Антон. Еще целая неделя тут, — напоминает он, и юноша морщится, как от зубной боли. — Не нравится мне, но… ну неудобно мне, — стыдливо сознается он, отводя взгляд. — Это же ваша квартира, а я… да ну, нет, — качает он головой, а самому обидно, что он отказывается от такого заманчивого предложения. — Катя, давай ты, — вздыхает Арсений Сергеевич, пряча руки в карманы. — Отвратительная овсянка, холодные ночи, постоянный шум, соседи со всякими неприятными болячками, режим и никаких развлечений, — она указывает пальчиком на помещение позади себя, а потом переводит его на Арсения, ткнув почти в грудь: — Комфорт, забота, вкусная еда и, если будешь хорошим мальчиком, он даже почитает тебе что-нибудь перед сном… почитаешь же? — уточняет она, и мужчина зажигается стеснительной улыбкой, опуская взгляд на носки ботинок. — Каждую ночь новую сказку, — соглашается он. — Да ну не… — его одновременно прерывают два голоса, слитых в единое «Антон!». — Да, ладно, хорошо, да, я согласен, — вздыхает он, устремляя взгляд в потолок. — Хотя… — Хватай его вещи, пока он не передумал, — шутит (?) Арсений Сергеевич, выходя в коридор и прося какого-нибудь врача, чтоб проконсультироваться с ним и при хорошем исходе забрать выписку.