***
— Доброе утро, — бодро и с каким-то задором произносит преподаватель, шумевший посудой на кухне. Когда Антон заходит в помещение — на столе уже стоят завтрак и чашка зеленого чая. Он морщится и идет мимо, в ванную, а когда хочет улизнуть и вернуться в спальню, его перехватывают поперек груди, и из коридора заволакивают на кухню. — Ты обещал, Антон, — напоминает ему учитель, силой усаживая за стол, надавив на плечи. — Все вы помните, — фырчит юноша, желая упасть лицом в тарелку с отваренным рисом и каким-то мясом с подливой. — Е-е-ешь, я тут старался, готовил, вы посмотрите на него, — вздыхает преподаватель, но при этом остается каким-то преувеличенно, как для утра воскресенья, веселым, и как ни в чем не бывало попивает кофе, привалившись бедром к кухонной тумбе. — Ты как себя чувствуешь вообще? — А вы? — внезапно спрашивает Тоша, поднимая взгляд на мужчину, замершего с поднесенной к губам чашкой. — Не понимаю, о чем ты, — включает режим «дурачка» Арсений Сергеевич, в один глоток осушая содержимое чашки до конца и убирая ее в раковину. — О сегодняшней ночи, — терпеливо добавляет Антон, постукивая пальцами по столу. — Забудь, — махнул рукой Арсений, выходя в коридор. Юноша вздыхает, снова возвращая взгляд к тарелке с едой. Вырвет или не вырвет? Есть хочется сильно, а блевать не хочется очень-очень сильно. Проходит еще минут шесть-семь прежде, чем в комнату снова проходит Арсений Сергеевич, кладя взявшиеся откуда-то мандарины в специальную деревянную чашу для фруктов, стоящую в углу кухонной тумбы. Он переводит взгляд на Антона, потом на все еще полную еды тарелку, и хмурит брови, одним лишь взглядом делая Тоше неловко. — Ну не лезет оно в меня, — вздыхает мальчишка, низко опустив голову. Преподаватель выдвигает соседний стул, садится, и тянет на себя тарелку, а после берет лежащую тут же вилку, и набирает в нее поровну риса и мяса. — Открывай ротик, — произносит он, поднося к его губам вилку. Юноша сидит, плотно сомкнув губы, и хлопает ресницами, удивленно наблюдая за действиями мужчины. — Антон, я серьезно, — добавляет Арсений, аккуратно ткнув кончиком вилки в его губы. Юноша осторожно размыкает их, и на языке оказывается небольшая порция вкуснейшего за последние пару недель завтрака. Так вкусно готовила еще разве что Катя, но она никогда не кормила его рисом, и он вообще впервые за последние пару лет ест его вновь. Он прикрывает глаза и медленно пережевывает, наслаждаясь ощущениями, пока у его губ вновь не оказывается наполненная кашей вилка. — За маму, — хихикнул Арсений. Антон тут же опустил взгляд, поморщившись, услышав такое, казалось бы, родное для каждого человека слово. — А что это мы, за маму кушать не хотим? — Арсений все еще не замечает перемены настроения парня, который приглушенно шморгнул носом, не поднимая взгляд. — Тоша, за маму нужно обязательно… Антон резко выпрямляется и скорее выходит в коридор, потому что, блядь… он извелся мыслями о родителях… о маме. Одно ласково произнесенное из уст Арсения Сергеевича слово, и внутри все переворачивается. И вот он снова никчемный, брошенный и забытый. Юноша останавливается за дверью и загнанно дышит, пока его душат злые слезы, которые он так не хочет проронить. Он зло сжимает кулаки и оборачивается к стене. Жгучее желание разбить их в кровь к чертовой матери. Он размахивается и бьет, но боли не следует, ведь его руку перенимают еще в полете и заламывают назад, а его самого резко разворачивают. Перед глазами, слегка покачиваясь от слез, видно голубые глаза и изогнутые губы. — Да что я опять не так сказал?.. — переходя на приглушенный рык, произносит Арсений, крепко хватая мальчишку за обе руки и держа их перед собой, потому что тот, кажется, полон намерения надавать люлей стене прямо сейчас. — Не понимаю, о чем вы, — припоминает ему Антон утренние слова, стараясь вырваться, но в итоге сдается и ослаблено начинает сползать по стене. Ошарашенный такой реакцией, Арсений не сразу догадывается придержать юношу, перенимая за талию и поднимая на ноги, как тряпичную куклу. — Тош, ну что такое… — загнанно шепчет он, но парень словно не слышит его. А потом тоненький всхлип все же вырывается из плотно сомкнутых губ. Арсений все еще придерживает его у стены, и ему кажется, что со стороны это немного нелепо, и он все же решается позволить Антону мягко опуститься на пол и сам садится рядом, на колени, вынуждая юношу уткнуться себе в шею. — Не скажу, — упрямо всхлипывает мальчишка, как обиженный подросток, поджимая губы и вздрагивая, закусывая нижнюю до крови. — Еще как скажешь, — выражает вслух свои мысли преподаватель, кладя руки на оба плеча Антона и потянув назад, вынуждая оторваться от него и заглянуть в глаза. — Прямо сейчас и расскажешь, — с напором добавляет он, а сам едва контролирует голос, потому что, Боже, он никогда не привыкнет к виду Антона-я-побитая-и-брошенная-собачка-добейте-меня-чем-то-Шастуна. — У-у, — мальчишка качает головой из стороны в сторону, и Арсений, тяжело вздохнув, пускает в ход свои методы убеждения: — Если ты сейчас не скажешь — я тебя поцелую, — и получает в ответ ошарашенный взгляд Тоши, который от неожиданности даже рот приоткрыл. — Да что вы… да не… — шепчет он, смущенно опуская взгляд. — Да не поцелуете вы, — шепчет он, помотав головой. И вдруг мужчина подается вперед, и когда его губы почти достигают цели, зависнув в паре сантиметров от губ мальчишки, он резко выпаливает: — Меня родители бросили, — испуганно и взволнованно. — Сказал же — расскажешь, — жарко шепчет ему в губы преподаватель, отстраняясь. Его уста были примерно в нескольких сантиметрах от лица Антона, и по губам юноши до сих пор скользит призрачное теплое дыхание. — Как это бросили, чудо? — допытывается он, наблюдая за реакцией замершего на месте Шастуна с легкой самодовольной ухмылочкой. — Ну, вот так, — замявшись, наконец, выдает Антон, а у самого щеки и уши пылают от жгучего смущения настолько, что и сам бы уже рад закрыть эту тему. — Не звонят, не пишут, мама из дома выставила и забыла, — вздрагивает он, под конец всхлипывая в последний раз и вытирая рукавом кофты влажные дорожки, уже начиная испытывать стыд за эту маленькую истерику. Никто не должен видеть в тебе столько слабости. И ты не имеешь права обращать на себя столько внимания. Ты этого не достоин, Антон, так возьми себя в руки и прекращай эту херню. Только неудобства людям доставлять и умеешь. — А я к ней даже приехать не могу… — сознается он, запрокинув голову и пристроившись спиной к стене. — Это с чего вдруг? — спокойно спрашивает преподаватель, садясь рядом, так же находя опору в перегородке между коридором и кухней. — Ну, меня там не ждет никто, — с непонятной в такой ситуации улыбкой выдает Антон. Он рад и горд за то, что научился признавать этот факт вслух, и даже принял его, так почему бы ему не улыбнуться? Он переборол себя и осознал свое ничтожество. Ура! — Кто тебе такое сказал? — вздыхает Арсений, кладя руку на согнутую коленку юноши и чуть похлопывая. — Сам додумался, — шмыгнув носом, признает вслух еще один плачевный факт юноша, вздрагивая всем телом, ощущая прикосновение. — Всегда знал, что ты глупый, — чуть улыбнулся преподаватель, ловя на себе взгляд зеленых глаз. — Ну вот не умеешь ты правильно думать, Тош, не твое это, — и в подтверждение он легонько стукает его по лбу пару раз, на что Антон фырчит и отстраняется от касания. — И вообще, пошли уложим тебя, расходился тут, — добавляет он, выпрямляясь и подавая руку. Антон рассказывает еще какие-то детали о родителях, пока мужчина все же кормит его прямо в постели, вынуждая послушно проглатывать каждую мини-порцию, помещающуюся на вилке. На завтрак уходит около получаса, ведь после восьмого проглатывания Антон уже отказывается открывать рот и утверждает, что «переел». — Радость моя, ты шо, на диете? — мило ругается Арсений Сергеевич, уже через пару минут кормления меняя миловидный тон на «Открыл рот и сглотнул! И нехер пошло ржать, придурок!». Весело, в общем-то.***
Больше, кроме завтрака, он в себя впихнуть ничего не мог. А Арсений Сергеевич смог и в итоге кое-как закинул ему в рот дольку мандаринки и накрыл его губы рукой, вынуждая съесть. Антон сопротивляется и мычит, а в итоге с отвращением прокусывает мандаринку и чуть расцепляет зубы, чтоб липкий сок потек по руке преподавателя, и тот, поморщившись, шлепает его другой по заднице, вызывая возмущенное «эй!». Они оба стоят на кухне, и пока первый допивает-таки свою воду, за которой и зашел и наткнулся на злосчастный фрукт, второй моет руку. — Чучело ты, Шастун, — вздыхает Арсений Сергеевич, вытирая руку полотенцем. — Чья бы корова мычала, — и в ответ получает смешок учителя, и, довольный собой, возвращается в комнату. Снова лежать — бе-е-е. Арсений честно читает ему сказку перед сном, но с самого начала настораживает сам факт отсутствия книги в руках и вольная импровизация: — Жила была королева и звали ее Антоном, — юноша закатывает глаза и цокает языком. — И жил себе да не тужил король Арсений… — До свидания, — махнул на него рукой Тоша, вызывая смешок. В итоге он добивается того, чтоб ему прочитали более взрослое произведение «Отцы и дети» Тургенева, допуская легкую импровизацию, которая была присуща преподавателю. —… и, в общем, мне кажется, что Аркаша и Базаров — явно геи, — неожиданно завершает мужчина, драматично вздохнув. — Че-е-е, они же влюблены в девушек были, — хмурится Антон, успевший вникнуть в сюжет. — Были ли, Антон?.. — с загадочной улыбкой спрашивает (?) философ, выпрямляясь. — Ладно, спи уже, — небрежно бросает он, спеша ретироваться в зал, где расположилась его временная спальня. — На самом интересном месте…