***
Антон нервно стучит кончиком ручки по парте, поглядывая на дверь. Наконец-то, словно поддавшись его немым уговорам, распахивается, и в кабинете, с опозданием в десять минут, появляется Павел Алексеевич — нервный, взлохмаченный, с читавшимся во взгляде желанием кому-то врезать. Возможно, по разносившемуся по коридору «Ну Павел Алексеевич!», даже Арсению Сергеевичу. — Шастун, вон отсюда! — мальчишка округляет глаза, приоткрывая рот, и в шоке смотрит на разозленного политолога. — Да как же… я же… да за что… — парень роняет на пол ручку, но даже не замечает этой мелочи. — Встал и вышел! — рявкнул Павел Алексеевич. Теперь уже весь курс обратил внимание на их перепалку. Антон медленно встает из-за парты, сглатывая тяжелый ком в горле, и, собрав вещи, при этом поглядывая на преподавателя, надеясь, что тот одумается, выходит из кабинета. Стоит ему оказаться за дверью, как вокруг повисает тишина, и лишь дверь в кабинет философии дальше по коридору гостеприимно приоткрыта. Мальчишка, низко опустив голову, чешет туда, где ему, возможно, будут рады. Или нет. Или да. Нет?.. Да?.. — Антон! — юноша не замечает, как доходит до кабинета, и уже стоит на пороге, когда Арсений Сергеевич врезается в него, видимо, направляясь из кабинета куда-либо, и тут же на спину ложится сильная рука, удерживая на месте. Шастун слабо отбивается, делая шаг назад, отчаянно краснея. — Ой, извините, я… — Да я тоже не… Мужчины говорят одновременно, и оба замолкают в один момент, предоставляя другому слово. В итоге вокруг повисает неловкая тишина, которую, впрочем, разрезает тихий смех философа. — Ты чего шатаешься, а, Шастун? — мальчик снова опускает голову. — Ну и что ты уже натворил? — ласково спрашивает Попов, подталкивая его пройти внутрь пустой аудитории. — Да меня Павел Алексеевич выгнал… — сипло шепчет удрученный студент, которого впервые за всю учебу вообще выставили за дверь. Да еще и не объяснив причины! — Пашка? — удивленно переспрашивает философ, тут же отчего-то закашляв. — За что? — Да ни за что, блин! Только зашел, злой, что пиздец, и сразу «Шастун, вон!», — обиженно пересказывает парнишка, присаживаясь на край парты. — Не ругайся, — строго одергивает его Арсений, убирая руки в карманы и становясь напротив. — Я даже, кажется, знаю, за что он тебя выставил… — взгляд зеленых глаз тут же отрывается от пола, и вот студент внимательно смотрит в голубые напротив, смешно вздернув брови. — Антон, нам бы, гм, поговорить… — преподаватель замолкает, подбирая слова. — Да говорите, че, у меня теперь времени свободного вагон и тележка, — беспечно бросает мальчишка, махнув рукой. Арсению от его тона не легче. — Слушай, ну… как бы тебе сказать-то… — мужчина потирает шею, чуть запрокинув голову. В голову лезут лишь заученные наизусть высказывания, вроде «Первый признак любви: у мужчин — несмелость, у женщин — смелость», как выражался старый-добрый Виктор Гюго, но, наверное, они были бы неуместны… — Что сказать? — уже настороженно уточняет Шастун, подавшись всем телом вперед. Ну вот, слишком близко. — Я… давно хочу тебе сказать… — мальчишка, кажется, совсем замирает и перестает дышать, глядя на него своими широко распахнутыми зелеными глазами. — В общем, я… — дверь в аудиторию резко открывается. Арсений, сам того от себя не ожидая, выпаливает вместо такого желанного «я тебя люблю» совсем иное: — Я уезжаю в Питер. — Он говорит это, уже обернувшись к двери, и не видит, как сдавленно выдыхает Антон. В дверном проеме замирает Павел Алексеевич, все еще нервный, но уже пришедший в себя. — Шастун, на пару, бегом, — гонит его политолог, по-хозяйски проходя внутрь. — А… вы же… — запинаясь, проговаривает юноша, но мужчина рявкает громогласное «Шастун!», и ему не остается ничего другого, как взять и выйти, душа в себе комок обиды, недопонимая и злости. В Питер… он сказал, что… что?! Смысл сказанного словно доходит только сейчас, когда он стоит посередине коридора, и из легких словно выбивают весь воздух. Дышать становится сложно настолько, что он даже расстегивает верхнюю пуговицу своей рубашки, только бы кислорода стало больше. Питер… он… нет. Нет, нет, нет.***
— Я дал тебе время, которое ты проебал, — холодно произносит Паша, становясь напротив Арсения. — Бля, да я почти признался! Ты позже войти не мог?! Агрф-фг, — рычит философ, нервно ударяя рукой по парте, только бы сбавить бушевавшие внутри эмоции. — Ах, так я крайний? Ну ты и чмо неблагодарное, — оскорбление звучит неискренне, скорее даже шуточно, хотя какой юмор в их ситуации. Нет, не их. Его. Его ситуации. Не стоит впутывать Паштета. То есть, Пашу. Павла Алексеевича. Субординация, как же. — Знаешь, а может оно и правильно, что не сказал… бля, я и не думал о последствиях даже… — Нет. Ты сейчас сделаешь неправильные выводы. Не смей даже! Арс, я тебе серьезно говорю, завали… — с нарастающей злостью цедит сквозь зубы Добровольский. — Блять, я такой мудозвон… он же малолетка! Студент и препод — пиздец, сюжет для порно какой-то… — Арс. — Я ему в отцы гожусь! Ладно, не совсем, но… дядя! Старший брат — максимум!.. — Арс. — Десять лет разницы… ну нет, это слишком… — Арс! — Спасибо, что вовремя зашел, — мужчина хлопает собеседника по плечу, окидывая его грустным взглядом. — Арс, сука, сейчас точно врежу! — Да он же кроха, куда нам с ним!.. — Он любит тебя. — Блять, я просто педофил какой-то… — Ты любишь его. — У него и так проблем хватает, и тут я еще со своими никому не нужными признаниями… — Ты разбил ему сердце. — И я просто… что? — Доброе утро, — Арсений подскакивает на месте. — Блять, я же… Он же… Ах ты этот самый в рот! — ругается философ, вылетая за дверь. Посреди коридора стоит застывший на месте юноша. Паша остается далеко позади, ругаясь себе под нос. — Антон! — мальчик оборачивается. Он выглядит котенком, за шкирку заброшенным в стаю голодных собак. — Уезжаете, значит… — грустно произносит парень недрогнувшим голосом, поправляя лямку рюкзака на плече. — И скоро? — Антон… — мужчина делает пару шагов вперед, но парень смотрит на него как-то совсем по-взрослому, чуть хмурясь и едва заметно качая головой. — Скоро? — переспрашивает он, прокашлявшись в кулак. Их разделяет два, максимум три метра. — В конце года, — не сразу решается озвучить Арсений. Попов мог бы соврать, но он ведь вчера сам просматривал стоимость билетов и расписание рейсов, и лгать парню в такой ситуации было бы низко. — И давно вы решили? — уточняет парень, подходя ближе. Арсений с придыханием отвечает, глядя в прищуренные зеленые глаза, наполненные каким-то осуждением и обидой: — Антон, я не… — Боже, ну конечно же вы хотите уехать, — Антон низко опускает голову, и челка падает на глаза. Появляется неистовое желание убрать ее вбок. — Антон, давай без истерик, пожалуйста, — просит Арсений, ненадолго закатив глаза. — Давайте, хорошо, давайте… — парень часто кивает головой вверх-вниз, так и не подняв взгляд, а потом вдруг резко смотрит в глаза Арсения, и, честное слово, по коже рассыпаются мурашки от этой пронзительности. — Извините. — Что?.. За что?.. — Антон не отвечает, молча разворачивается и быстро идет к лестничной площадке. — Антон, подожди! — Арсений делает попытку схватить его за запястье, но мальчишка ловко уходит от захвата, накидывает капюшон и переходит на бег, почти врезаясь в перила лестницы, когда делает резкий поворот и едва ли вписывается на скорости в лестничный пролет. — Куда ж ты, дурень…***
9:29 Антон. Антон, куда ты ушел. Антон, хватит ломать драму. Я хочу поговорить с тобой. Ответь мне.
12:40 Почему вы уезжаете?12:44 Блять, где тебя носило?! Придурок! Ты такой эгоист, я не могу! Ладно, прости за эгоиста. Я волновался, если тебе интересно. Я изначально не собирался тут надолго задерживаться.
12:49 О, понятно.12:55 Антон.
12:59 Мы можем поговорить? Вживую.13:02 Да, рад, что ты предложил. Я завтра с утра в универе, нужно заполнить бумаги… попробую найти время.
13:04 Я могу приехать в универ.13:08 Хорошо.
***
Антон стоит на пороге кабинета философии, хотя на часах лишь восемь утра. В универе, как и обещали, отменили учебу по субботам, впихнув некоторые пары в остальное расписание, но преподаватели по-прежнему работали в этот день: заполняли документацию, подводили итоги и делали еще много другой непонятной Антону фигни. Арс вот чай гоняет. — Здрасьте, — тихо шепчет юноша, мягко прикрывая за собой дверь. — Антон, — приветливо улыбается философ, отставляя в сторону чашку и поднимаясь из-за стола. — Будешь? — он указывает на недавно закипевший чайник в углу помещения, но парень устало качает головой и сбрасывает с себя большой черный капюшон, тут же жмурясь от яркого света. Арсений вздыхает, недовольно покачав головой, но сдерживает комментарии про его мешки под глазами и помятый вид при себе. — Вы уже купили билеты? — с порога спрашивает он, проходя вперед и забираясь на кафедру. — Антон, ну что ты опять начина… — его обрывают. — Арсений Сергеевич, — одергивает его Шастун, заглядывая своими покрасневшими от бессонной ночи глазами в его голубые. — Нет. Еще нет, Антон. Честно, — заверяет он, становясь напротив и с трудом выдерживая тяжелый взгляд. — Хорошо, — кивает мальчишка, ненадолго опуская взгляд на носки ботинок. — Когда собираетесь?.. — Я не знаю, не решил пока, — пожимает плечами Арсений. Антон снова кивает. — Почему? — и снова эти невероятные зеленые глаза, и взгляд, самый-самый честный взгляд из тех, что только можно повстречать среди совершеннолетних юношей… такой чистый, наивный. Господи, Антон, откуда ты такой вообще. — Что «почему»? — старается увиливать от прямой темы Попов, но тут же терпит поражение. — Почему уезжаете? Почему сказали сейчас? Вы же все решили, если сказали, да? Арсений Сергеевич, я не маленький, давайте без вранья… — не маленький? Мальчик, ты едва ли познаешь мир. Ну что ж ты за чудо маленькое… — Я… не могу сказать, ладно? Не обижайся, — Антон закусывает нижнюю губу. Он думает над ответом довольно долго, словно вспоминает что-то, а потом… а потом происходит это: — Арсений Сергеевич, если вы не скажете — я вас поцелую, — и мужчина давится воздухом, замирая с чуть приоткрытыми губами и во всю глядя на юношу. Перед глазами проносятся воспоминания об одном из дней, что Антон провел у него дома, и, Боже, мальчик, откуда ж ты такой запоминающий нашелся. — Если ты сейчас не скажешь — я тебя поцелую, — и получает в ответ ошарашенный взгляд Тоши, который от неожиданности даже рот приоткрыл. — Да что вы… да не… — шепчет он, смущенно опуская взгляд. — Да не поцелуете вы, — шепчет он, помотав головой. И вдруг мужчина подается вперед, и когда его губы почти достигают цели, зависнув в паре сантиметров от губ мальчишки, он резко выпаливает: — Меня родители бросили, — испуганно и взволнованно. — Не думаю, что ты… — с легкой, даже, наверное, чуть истеричной усмешкой отзывается преподаватель, и юноша вдруг подается вперед, прижимаясь своими губами к его чуть приоткрытым, совсем нежно, ласково, без напора. Арсений замирает, словно статуя или манекен, когда мальчишка жмется чуть настойчивее, чуть не плача от досады, не ощущая взаимности, и все равно целует — трепетно, неумело, с чувством и желанием. Он сминает его нижнюю губу, зажмурив веки, а Арсений напротив смотрит широко распахнутыми от шока глазами. — Я люблю вас, — на выдохе говорит он, утыкаясь носом в его чуть колючую от щетины шею, переходящую в скулы, и трется о нее, как котенок, просящий ласки. — Люблю. Извините. За это, — и, прежде, чем преподаватель «отмирает», бросается прочь из кабинета.