Сломанное и потерянное

Лавеллан странная. Лавеллан не любит яркого света и терпеть не может прикосновений — от банального рукопожатия вздрагивает, будто ее готовят к пытке, не говоря уже о попытках ласковой Жозефины ее обнять: эльфийка отшатывается от нее как от прокаженной. Лавеллан постоянно кутается в бурый плащ — пусть даже солнце светит вовсю, пусть в зале так жарко, что даже Лелиана снимает свой вечный капюшон — ничто не может заставить ее открыть свое тело, изуродованное, как она сама говорит, красными кристаллами. Она сама рассказала обо всем Варрику после прибытия из Редклиффа: рассказала о Дориане, о том, как им там было тяжело, как их чуть не убили, как она воспользовалась красным лириумом, чтобы выжить и победить. Лавеллан все показывала ему чистые руки и говорила что-то про лириум, растущий из ладоней. Варрик тогда осторожно кивал, опасаясь, что эльфийка окончательно тронется умом, ведь все остальные упорно пытались вбить Лавеллан в голову, что с ней ничего не произошло, что она в порядке, но эльфийка только мотала головой и отказывалась разговаривать. В конце концов даже Кассандра оставила все попытки убедить Лавеллан в ее здоровье и стала относится к ее… проблемам как к обычным прихотям. Пока Инквизитор латает Разрывы, ищет союзников, не щадя себя, она может воображать что угодно: в конце концов, долийка и так многим пожертвовала в этой войне. Как говорится, оставьте больного с его болезнью. *** Лавеллан все чаще зовет Варрика с собой, и гном не отказывается: после Редклиффа у долийки не осталось никого: других она перестала считать друзьями после «предательства» — отказа признавать тот факт, что она заражена. Только Кассандра, уставшая убеждать эльфийку в обратном, и Дориан, помогавший ей в том кошмарном будущем, пользуются относительной благосклонностью. На языке Лавеллан это называется «Не получит огненного шара, едва посмеет приблизиться». В походах Варрик замечает, что долийка совсем другая: если в сумрачных стенах Скайхолда она движется как-то угловато и в своем плаще похожа на взъерошенную птицу, то на бескрайних просторах Внутренних Земель сильно меняется — неловкость движений сменяется грацией, вечная неприязнь ко всем окружающим — почти улыбкой и поистине сестринской заботой обо всех членах отряда. Однако гном не оставляет своих бесплодных попыток помочь Лавеллан: замечает на одном из привалах, будто бы случайно, что у Дориана не осталось ни единого шрама от тех ран, что он получил в будущем, после очередной стычки с красными храмовниками — что вроде бы каждый зараженный присоединяется к Корифею, будучи не в силах противостоять ему. Но эльфийка понимает все не так и, прибыв в Скайхолд, просит Каллена об Усмирении, чтобы, как она говорит, не предать Инквизицию. У Каллена достаточно благоразумия, чтобы отказать. *** Когда она попадает в лазарет — с ее привычкой бросаться на врага очертя голову это было только делом времени — Варрик приходит к ней, садится рядом и, говоря «Я кое-что принес. Хочешь послушать?», достает поистине драгоценность — «Историю Защитника», которая пережила с ним и побег из Киркволла, и допрос Кассандры, и демонов, посыпавшихся с неба. Лавеллан коротко кивает и, кутаясь в неизменный плащ, сжимает кулаки так, что белеют костяшки. Когда он откладывает книгу, она судорожно вздыхает и благодарит гнома холодной улыбкой, говоря, что он хорошо пишет. «И верно», смеется Варрик, «Я наверняка войду в историю, Рысь». «Не сомневаюсь», бормочет она и отворачивается, явно неохотно добавляя «Рада, что ты пришел». *** Варрик не сразу замечает, что эльфийка не любит делиться. Собственно, вещей у нее не так уж и много — долийский доспех с обязательным шейным платком, кинжал с рунами и посох — но их она ревностно оберегает от чужих рук, с яростью дракона набрасываясь на любого, кто посмеет хоть притронуться к ним. Даже в бесконечных походах, когда они вчетвером идут по землям Тедаса, от Крествуда до Эмприз-дю-Лиона, эльфийка заметно злится, когда ей, ослабевшей после засады и ранения, приходится отдать свой посох Дориану. Вдвойне она бесится из-за того, что приходится плестись, почти повисая на Кассандре. Но Варрик уверен, что из-за оружия она лютует больше. Мередит наверняка так же боялась кому-то доверить свой меч, мелькает смазанная мысль, так же хваталась за свой проклятый красный клинок. Но эльфийка не похожа на безумного командора, совсем не похожа. Наверное. *** В путешествиях с Лавеллан нет ничего, что так любит гном: ни смешливого Хоука, ни обязательного возвращения в «Висельник» через пару-тройку дней, ни странного чувства оторванности от всего мира, полной независимости. Вместо этого у них постоянно бормочущая молитвы на эльфийском Лавеллан, которая не выпускает из рук верного посоха, месяцы ночевки на холодной земле — если повезет, то не под дождем — и постоянный въедливый страх перед всеми проклятыми тварями, которые так часто приходят из темноты, окружающей их лагерь, перед которыми монстры Киркволла кажутся детской страшилкой — все, кроме разве что драконов. Вслед за воспоминаниями об оживших статуях, чокнувшемся Орсино и постоянных ночных нападениях — как ни старалась Авелин, полностью искоренить преступность она не сумела — приходят воспоминания о наивной Маргаритке, развязной Ривейни и упертом Блондинчике. Гном знает, что не нужно так скучать, но успокоиться на этот раз сложнее, поэтому Варрик, сам того не замечая, начинает все чаще рассказывать на привалах о Защитнике Киркволла, о его поединке с Аришоком, о его битве с обезумевшей Мередит, о похищении из замка Эн драгоценного Сердца Многих. Однако он замечает, что Лавеллан все чаще не идет к костру, наблюдая за ними откуда-то еще. Что она все чаще хмурится при слове «Хоук». Что она все чаще смотрит на него с неестественным спокойствием. Гном многого не может понять, но он нутром чувствует, что надвигается что-то страшное, что-то безумное, и потому письмо Хоуку он пишет только на восьмой раз и через два месяца после первой попытки. *** Приходит письмо от Хранительницы Дешанны, и холодно кривящая губы Лавеллан неохотно соглашается с предложением Жозефины лично посетить клан и убедить долийцев в своем добровольном сотрудничестве с Инквизицией. С собой она берет одного Варрика — одну ее никто не хочет отпускать, а сама эльфийка клянется убить любого шемлена, который посмеет ступить на территорию ее соплеменников — и гном соглашается из-за пресловутого любопытства, которое, как он думает, обязательно сведет его в могилу. Клан принимает их прохладно — впрочем, сама Лавеллан не особо стремится к сородичам, кидая на них полные затаенной злости взгляды. Когда Варрик полушутливо спрашивает ее о причинах, эльфийка передергивает плечами, морщится от воображаемой боли, что-то отрывисто бормочет про позор, глупость и ненужную жалость. «Оставили бы где-нибудь», Лавеллан стучит зубами, нервная дрожь сотрясает все ее худое тело. «Зачем было жалеть? Чтобы издеваться?» Варрик качает головой, недоуменно замечает, что она маг, то есть должна быть приближенной Хранителя, на что эльфийка криво улыбается, а глаза ее горят безумием: «Я была запасным вариантом, а Первым был мой брат, который всегда был во всем первым! Ему всего было мало!», цедит она яростно. Беспричинная злость, которую долийка держит в узде, вызывает много вопросов, только вот гном не уверен, что их стоит задавать. Хранительница кивает им, заводит с Лавеллан неторопливую беседу. Жесты ее мягки и плавны, точно вода, а вот Лавеллан — будто испуганная птица, мечется и потому каждый взмах руки, каждый поворот головы отрывист и исполнен нервозности. Варрик стоит недалеко, но эльфийки говорят слишком тихо, и потому когда Дешанна в ужасе качает головой и побелевшими губами отдает явный приказ уходить, гном растерянно смотрит на хмурую подругу и уже сам не рад, что залез в подобное осиное гнездо. Лавеллан проносится мимо него, как ураган, сжимая кулаки до алых искр взбесившейся магии и побелевших костяшек пальцев. Это больно — Варрик знает, что в безумии эльфийки ее ладони давно ощетинились красными кристаллами — однако поразмыслить об этом он не успевает: Хранительница осторожно кладет руку ему на плечо: «Abelas», говорит она грустно, смотря на гнома глубокими темно-серыми глазами. «Однако я прошу, даргенʼлен, присмотри за ней. Tael опасна, очень опасна.» Примерно так же говорила про Мерриль Маретари, поэтому Варрик, собственно, не так уж и спешит доверять Дешанне. Если бы не эта глупая злость Лавеллан, гном вообще бы не стал слушать. «Что ж, Бьянка», бормочет он устало. «Порой мне кажется, что все в этом мире сошли с ума, и только кредиторы еще держатся в добром рассудке.» *** Когда Защитник и Инквизитор встречаются, Варрик должен бы думать о том, как он опишет это в уже начатой книге, но он только с грустью смотрит на недоверие в глазах друга: исхудавшая Лавеллан походит на ожившего мертвеца, а никак не на Инквизитора, о которой слагают легенды. Однако голос эльфийки пока еще тверд и холоден, как и в тот день, когда Кассандра привела ее к первому Разрыву. Ветер цепляется за потускневшие золотые волосы, и гному на ум внезапно приходит Мередит. Мередит с такими же покрасневшими из-за лопнувших капилляров глазами. Мередит, зовущая Создателя. Мередит, вонзающая свой меч из красного лириума в сердце Карвера. Все потому, что эльфийка растягивает губы в улыбке безумной женщины из Киркволла, привычно морщась от боли, когда задевает тканью плаща прорастающий в ее воображении красный лириум на своем плече. Она не пьет никаких лекарств, которые дают ей лекари, она уже никого не слушает и не слышит — Варрик знает это, как никто другой. Еще он знает, что ему нужно увести отсюда друга, когда он видит, как на Хоука смотрит Лавеллан. *** Поздно вечером, когда гном, улыбаясь, выходит из таверны, эльфийка уже поджидает его. Луна высвечивает тонкие шрамы на руках, с которых в кои-то веки сняты перчатки, тонет в прохладных глазах долийки. Привычное ощущение непонятной тяжести, которое все чаще появляется у Варрика рядом с Лавеллан, вспыхивает с новой силой: «Ты хорошо относишься к нему», говорит — почти поет — она. Выговор у нее немного тягучий — сказывается воспитание на напевных эльфийских легендах и обучение заклинаниям, в которых словесная часть важна не меньше жестовой. «Разумеется», с видимой беззаботностью пожимает плечами Варрик, внутренне недоумевая. Лавеллан хмурится, что-то почти запальчиво («Непохоже на нее», мысленно качает головой гном) говорит ему про шемленов, про глупость, с которой они действуют, про Вирэля, на которого Хоук сильно похож. И завершает все фразой «Ему нельзя доверять». Варрик не отвечает, оборачивается на голос Хоука, чуть улыбается и переводит глаза на эльфийку. Тонкие линии черного валласлина в слабом свете убывающей луны — будто трупные пятна, выложенные красивым узором. Поэтому горящие глаза Лавеллан кажутся еще страшнее. И в ее взгляде — бешеная, полубезумная ярость, которая жжет, словно кислота. «Рысь», произносит он медленно, но тут из таверны вываливается Бык, и эльфийка уходит — именно кунари когда-то упорнее всех доказывал ей, что она здорова. Варрик смотрит ей вслед. *** Некоторое время спустя он застает ее за сжиганием каких-то листов. Лавеллан говорит, что это документы, которые необходимо уничтожить, но Варрик, успевший прочитать пару строк, знает, что она лжет. Только не возьмет никак в толк, зачем ей жечь «Историю Защитника». Но с этого момента гном начинает пристальней следить за ней. Глупо полагать, что долийка этого не поймет — и вот он сидит в Скайхолде, пока эльфийка с маниакальным упорством прочесывает Западный предел. *** Через несколько недель она перестает использовать посох, потому что ей становится слишком тяжело удержать его в искалеченных воображаемым лириумом руках, и тогда-то лекари принимаются за нее со всем рвением, на какое способны. Лавеллан презрительно называет их шемленами, кривится от подобострастного тона, не терпит тона повелительного и больше всего ненавидит посетителей. Пришедшего поддержать Хоука она выгоняет взашей, усилием воли швырнув в него вазу с засохшими цветами и шипя, чтобы проклятый Андруил-охотницей убирался с глаз и не смел даже подходить к ней, потому что именно из-за него — открывшего ради жажды наживы «даргенʼленский тейг» — она и отравлена теперь, вынуждена быть вдали от своего клана и сражаться за шемленскую богиню. Хоук молчит, но остается в комнате. Варрик подслушивает под дверью, как какой-нибудь мальчишка-вор с улиц, и, когда молчание загустевает так, что его можно резать ножом, он все-таки заходит. Лавеллан быстро оборачивается и медленно переводит взгляд с него на Хоука и обратно. «Я устала», говорит она тихо и добавляет едва слышное «Варрик», но потом совсем замолкает и отворачивается вновь. Они выходят, и Хоук качает головой: «Не думал, что…», быстро оглядывается на дверь и отходит. Гном, недолго думая, отправляется вслед за ним. Ему кажется, что разгадка всего этого клубка совсем рядом, жужжит над ухом, словно оса, не улетая, но и не давая схватить себя. Варрик чувствует, что если поймает эту осу, то узнает все: и причину, и следствие. Осы увертливы. *** Лавеллан и Хоук оказываются в Тени, и Варрик молча стоит у края пропасти, в которую уже канул его друг и твердо, нерушимо верит, что Хоук вернется. Что они оба вернутся, потому что — как же иначе? Разрыв схлопывается с громким треском, но открывается другой — прямо посреди крепости Адамант. Из него выходят две фигуры — всего лишь две из трех, думает Варрик, и ноги сами несут его туда, хоть он уже видит, видит отчетливо, что на второй фигуре доспехи Серых Стражей. Разрыв закрывается с быстрым, раздражающим звуком. Варрик холодеет. Лавеллан оборачивается, и горящее в ее глазах торжество наконец помогает ему сложить все детали в единственно верную, непогрешимую картинку. Она встает перед ним во весь свой ужасающий рост, бьет под дых. Однако… «Где Хоук?», спрашивает Варрик, не нуждаясь в ответе. «Он остался в Тени», говорит Лавеллан и улыбается, но Варрик видит не ее, а Мередит Станнард. «Он мертв».