Сломанное и потерянное

…Авернус умирал, и Мильтенра бестолково металась от стола к кровати и обратно. Ей не было жаль его, но маг был именно тем, кто умел проводить ритуалы, кто мог призывать силу из самой Тени, ту самую силу, которая была необходима Табрис. Только вот он умирал. В мучениях, пытаясь выхрипеть что-то почти наглухо закрытым отвердевшей скверной горлом, изуродованный кровью порождений, которую выпил века назад, малефикар корчился на роскошной кровати в агонии. Будь Мильтенра магом, она могла бы сделать хоть что-то — вернуть старику жизнь или хотя бы воспользоваться его кровью для своих целей. Но Табрис не была магом, и ожесточенная беспомощность накатывала удушливыми волнами, из-за чего эльфийка то начинала метаться с удвоенной энергией, то приходила в исступленное бешенство и, крича, разбивала вдребезги чашки, тарелки и чернильницы. Разнообразные магические сосуды с зельями она не трогала, боясь в слепящей злости уничтожить, возможно, единственный шанс на то, что ее возлюбленный проживет хотя бы до конца месяца. Ей показалось, что Авернус захохотал, и Мильтенра с яростью захлопнула за собой дверь, оперевшись на нее спиной и закрыв глаза. Все было иначе — когда-то раньше, в 9:30 века Дракона все было иначе. Теперь, когда с ее призвания прошло две сотни лет, Табрис не любила вспоминать то, что было раньше. Прошло и прошло, пусть остается там, где ему и место. *** Алистер, как и обычно, лежал, бледный, словно полотно, но Мильтенра давным-давно успела привыкнуть к этому. Обычно сморщенный, как печеное яблоко, Авернус постоянно приносил новые и новые лекарства — и Табрис, когда еще была глупой наивной девочкой, даже спросить боялась, из чего они сделаны. Первый раз, когда она совершила подобную глупость, ее трясло всю ночь напролет, едва она вспоминала вкрадчивый голос малефикара, рассказывающего об убитых Стражах, о том, как именно необходимо срезать кожу с живых, чтобы она не потеряла необходимых свойств, о том, как сцеживать кровь из обрубков пальцев, чтобы не дать жертве умереть от болевого шока. Их драгоценная, распрекрасная командор Сайнор Кусланд, когда была еще жива и не уезжала в Скайхолд, никогда не беспокоила их — она объезжала свои владения, и эрлинг Амарантайн, разоренный порождениями тьмы, несомненно, радовал эрлессу, помнившую. что эти опустошенные земли были владениями предателя Хоу. В какой-то степени Табрис ее понимала, но оборванные, оголодавшие жители погибшей земли внушали ей только нестерпимую тоску, да такую, что хотелось вешаться. Балагур и весельчак Андерс всегда был добр к ней, только вот Табрис и до побега чувствовала, что он уйдет со дня на день — целитель понимал, что Кусланд абсолютно непредсказуема и может сдать его храмовникам или просто бросить в темницу, когда пожелает. Мильтенра в те далекие дни со стыдом думала, что не помогла бы ему бежать, если бы он попросил: боялась как за себя, так и за Алистера. *** Раньше ей часто казалось, что все могло быть иначе, сделай она один правильный выбор, только Табрис никак не могла понять, какой именно выбор правильный и где именно она оступилась: когда убила Вогана и привела побитую и обесчещенную Шианни домой, в эльфинаж? Когда слепо и не размышляя пошла вслед за Серым Стражем Кайтараном, пришедшим в Денерим в поисках рекрутов? Когда, превозмогая боль, крепко въевшуюся в кости после Посвящения, за несколько часов до битвы при Остагаре мчалась на пегой лошади к эрлу Эамону по приказу Дункана? Нет, наверное, потом, когда она, истощенная кошмарами и голодом, пришла в Лотеринг и притворилась беженкой вместо того, чтобы, как Сайнор, заявить о себе и встретиться с неприязнью и ненавистью лицом к лицу. Видимо тогда, все верно. Или нет? *** Они встретились около леса Бресилиан: Табрис смутно догадывалась, где Стражи должны искать помощи, поэтому изо дня в день терпеливо ожидала недалеко от леса, стараясь всеми жестами показать, что не желает зла долийцам: мать много рассказывала о них, и Мильтенра чувствовала направленные на нее недоверчивые взгляды, которые могли в мгновение ока смениться острыми стрелами. Возможно, Табрис и могла бы попробовать сама договориться с эльфами, но вся ее решимость исчезала, едва стоило попытаться подойти к лагерю ближе. Липкий страх сковывал движения, заставлял отниматься язык и, когда Серые Стражи наконец-то пришли к Бресилиану, Табрис готова была броситься им на шею. Она знала и Алистера, который был у них на Посвящении, и хмурую тейрну, которая сумела выжить. Кусланд — эта фамилия была знакома Мильтенре и, когда словоохотливый Алистер рассказал ей, откуда Сайнор и из-за чего она покинула свой дом, все стало на свои места. Логейн принял решение оставить короля давно, а Кейтаран, узнав, что Хайевер разгромлен и Мак-Тир планирует убить Стражей, попытался спасти хотя бы ее. *** Сайнор ей не нравилась. Она вообще никому не нравилась — разве что внушала уважение спокойствием и независимостью — но никто из лагеря не рисковал хоть как-то попытаться сблизиться с ней. Искренняя и чистая Лелиана не раз хотела просто поговорить, но мрачный взгляд Кусланд осаживал легко. А вот Алистер был для Мильтенры всем. Он был Стражем, он был добрым и всегда пытался помочь: с охотой, с едой, да с чем угодно. Табрис и сама не заметила как влюбилась и начала заикаться. Естественно, над ними подшучивал весь лагерь. Никто, кроме, пожалуй, Стэна и Шейлы не упустил случая повеселиться, да и Мильтенра их не винила. Но ей не хотелось излишнего внимания — и дело было именно в Сайнор, которая наблюдала за собратьями по Ордену мрачными и спокойными глазами. Табрис не знала, что она задумала, не понимала, что ей делать, и потому могла только пытаться вести себя как обычно, молясь Создателю и Андрасте о милости, о защите от Кусланд. *** Мильтенра так и не поняла, зачем она это сделала. Темный ритуал, про который Алистер рассказывал только вскользь и в таких туманных выражениях, что Табрис не могла толком ничего понять, обернулся нескончаемым кошмаром, из которого не находилось выхода. Алистера нашли недвижимым в одной из комнат западного крыла — не своей, колотилось в голове Табрис — бледным, но живым. Добрая и сочувствующая Винн только разводила руками: что-то извне забирает его энергию, ничем нельзя помочь. Прости, Мильтенра, даже я не в силах что-то сделать, надо отпустить и жить дальше. Архидемон был повержен, все праздновали победу, а эльфийка-Страж только понимала, что Сайнор обрекла своего брата по Ордену, своего друга на верную смерть. Будь он проклят, этот ритуал! Будь проклят весь Тедас, который просит такие жертвы! Табрис кричала и кричала на Кусланд, говорила, что убьет ее, что вырежет сердце из груди, на что Сайнор сначала иронично ухмылялась, а затем — напала на Мильтенру и, хоть и не покалечила, но оставила множество синяков, ссадин и ран. «Не угрожай, если не можешь исполнить угрозу», — произнесла Кусланд тогда, вытирая меч от крови, пока Табрис корчилась на полу в безутешных рыданиях. — «И — ты неплохо дерешься. И могла бы стать кем-то большим, нежели Страж-служка.» *** Однажды к ним в Башню приехал посланец Инквизиции, молодой эльф. Его звали Дарриан, и Табрис как сейчас помнила, что в кои-то веки обрадовалась гостям: Сайнор уйдет, возможно, даже погибнет. Конечно, она понимала, что это неправильно — желать смерти сестре по Ордену, но поделать с собой ничего не могла. Кусланд, когда уезжала, подняла голову вверх и иронично, понимающе усмехнулась, а растерянная Табрис только смотрела как развевается знамя Инквизиции, как отряд уходит все дальше и дальше… Вот после этого она и раньше помнила все довольно плохо. Разум выхватывал из канвы отдельные картинки и подкидывал ей. Осталось одно относительно связанное воспоминание… …Кровь течет из перерезанных запястий, Мильтенру мутит — не столько из-за того, что сейчас она сама лично порезала вены, столько из-за того, с какой жадностью на густые капли смотрит Авернус. — Прекрасно, — говорит он, будто дорвавшийся до отданного на разграбление города воин. — Чудно, — маг облизывает губы. Табрис плачет, изнемогая от страха. — Думаю, мы сможем помочь ему. — Он будет жить? — шепчет она, глотая слезы. Авернус смотрит на нее долгим жутким взглядом, затем мягко, по-отечески, улыбается. — Он будет жить, да, — малефикар туго перебинтовывает ей руку, взмахом руки останавливая кровь. Мильтенра не слышит обмана, она слышит только обещание — будто закинутая в реку удочка с червяком на крючке. Возьми этот дар, возьми, но потом ты не сможешь от него отказаться. Рыбы, наверное, очень глупы, попадая на такой примитивный обман. Впрочем, Табрис, видно, ничем их не умнее. Однако все это она понимает только потом — а тогда надо бежать из страшной лаборатории, где на крюках висят человеческие тела и нестерпимо пахнет мясом и кровью. Прочь от Авернуса, бежать быстрее… Но и в нем она не уверена — мало ли что можно нафантазировать. *** Если тот разговор был, он не солгал: Алистер жил, если это можно было назвать жизнью. На отчаянное предложение Мильтенры просто использовать больше крови, дать больше сил маг качал головой: силы извне высасывают силы в зависимости от их количества. Если дадим больше, отнимут больше, и вся пролитая кровь пропадет впустую. Она требуется все чаще. Мильтенра давно перешагнула тот тридцатилетний порог, который отмерян Стражам: ей ведома цена такой долгой жизни, и она с радостью платит ее. Неужто никто раньше не догадался продлить срок таким образом? Ей это кажется донельзя глупым. Только Авернус внушал беспокойство: его исследования заходят все дальше, он все реже выходит из комнаты, слишком ослабленный своей магией, чтобы хотя бы встать с постели. Когда Мильтенра пыталась отговорить его, он отмахивался и говорил что-то про открытие, какого еще не видел мир. Табрис опасалась возражать ему: ей еще было знакомо понятие долга, а малефикар еще в век Дракона спас эльфийку от постоянного шептания в голове: ей казалось, что она слышит волчий вой и что кто-то пытается заговорить с ней. Однажды пришел день, когда Авернус даже не дошел до своей комнаты: он упал в лаборатории, обессилевший и бормотавший что-то про свою глупость, про демонов, про Создателя и Андрасте знает про что еще: эльфийке стоило слишком больших трудов дотащить малефикара до его кровати, чтобы еще и вслушиваться в бессвязные бредни. Она надеялась, что ему станет лучше, но уже через пару дней поняла: он безнадежен. *** Авернус наблюдал за ней с мрачной усмешкой, которая корежила его и так искривленные скверной черты еще больше, превращая в жуткое создание, какими матери пугают своих детей. Табрис не помнила, есть ли у нее мать: мысли путались, перемешивались и ей все казалось, что за окном Башни стоят люди, пришедшие просить милости эрлессы, что они завывают хором одну и ту же песню, которая почему-то звучала как Зов. Архидемон, поющий для своих слуг, заглядывал в окно, и глаза у него были голубыми-голубыми — Табрис понимала, что это Винн, добрая Винн смотрит на нее из проема. Хохот Авернуса разорвал пелену иллюзий, и Табрис сжалась, с тоской смотря на едва видимую луну и чувствуя только опустошенность. …Маг умирал, трясся в предсмертной агонии, а Мильтерна раскачивалась на кровати из стороны в сторону и шептала молитву Создателю, держа на растопыренных пальцах давным-давно забытый кем-то деревянный кружок с вырезанным грифоном.