Сломанное и потерянное

С тех пор, как Мередит провела облаву на весь город, залив улицы Киркволла кровью, а Хоук вернулась в свое поместье с клеймом на лбу прошло два года — но для слишком умных для животного и недостаточно разумных для человека мабари время не имеет значения. Есть только сегодня и черная пропасть с обеих сторон. Такая же пропасть — в глазах хозяйки. Эрелай скулит и прячет голову под широкими лапами. Он умен, и поэтому может понимать, что что-то изменилось — и недостаточно разумен, чтобы понять, что. Слова маленькой грустной эльфийки со странными узорами на лице почти ничего для него не значат — он улавливает только отчаяние в ее голосе, страх и боль, облизывает ей руки, пока остроухая горько плачет, не замечая ничего вокруг. *** С тех пор, как Мередит ворвалась в особняк Хоуков с чисто формальным обыском — кто не знал, что недавно вошедшая в высшее общество наследница Амеллов маг? — прошло два года, но мабари упорно пытается воззвать к своей прежней подруге. Он ночует около нее, не обижаясь, когда она прицельными, точными ударами сгоняет его с кровати и бормочет что-то равнодушным, сухим голосом. Себастьян Вель, оставшийся ради Хоук в Киркволле и с помощью наместника взявший себе право на опеку над ней, порой ночи напролет просиживает рядом с мабари, усталым голосом говорит о том, как любит ее, как все изменилось, как он бился рядом с Фенрисом и Андерсом, как помог Мерриль сбежать, как Изабелла погибла, закрывая собой эльфийку, как Авелин потускнела и почернела от горя. Эрелай молчит, положив голову на лапы и слушает тихий рассказ принца, ожидая, что хозяйка позовет его во сне — ей раньше часто снились кошмары. Но теперь она спит молча, и мабари кажется, что все ее сны — безразличная, пустая и холодная тишина. Он очень близок к правде. *** Себастьян уезжает, однако Хоук остается в поместье — Мередит потеряла слишком много храмовников в той роковой облаве, у нее нет сил, чтобы подавить восстание магов, если оно начнется — а вид Усмиренной Хоук, о которой в Круге ходили чуть ли не легенды, может спровоцировать на бунт самых отчаянных. Хозяйка отдает приказы сухим голосом, и Эрелай скулит, тоскуя по ее смеху и улыбке, даже по строгим окрикам. Он слушается ее во всем, всеми силами старается угодить, но она и не замечает этого. Мабари не теряет надежды когда-нибудь вернуть ее — он слишком умен для животного, и понимает, что с Хоук случилась страшная беда, но недостаточно разумен, чтобы понять, что этого уже не исправить. Эрелай глухо рычит, когда Бодан пытается подойти к комнате матери хозяйки — мабари знает, что она умерла, знает, потому что хозяйка сама сказала ему это севшим от плача голосом. И та хозяйка, настоящая, которая долго горевала и никак не могла заснуть, которая кричала на всех и вся, которая не подпускала к себе никого, кроме Эрелая — она не хотела бы, чтобы Бодан перебирал вещи Лиандры. То, что равнодушная хозяйка сама приказала это гному, дела не меняет. — Эрелай, — говорит она, стоя на лестнице. — Ко мне. Приказы у нее негромкие и четкие. Голос у нее почти как у любимой хозяйки, однако Эрелай — уже не животное и еще не человек, если говорить о разуме — знает, что это не она. Он скалит зубы. Хозяйка качает головой и негромко что-то говорит Бодану, от чего глаза гнома испуганно расширяются. Эрелай улавливает непонятные слова «усыпить» и «перебрать». Мабари ложится около двери, настороженно наблюдая за всеми и глухо рыча, если кто-то сделает что-либо подозрительное. И не отходит от комнаты. *** После Усмирения прошло два года, но мабари все еще помнит крики Мередит, отчаянные попытки Хоук защититься и неприятный для зубов металл доспехов с пылающим мечом на груди. Он не разбирает времени и по-собачьи доверчив. Когда заплаканная Орана подходит к нему с обязательной миской наваристого супа, он послушно лакает, не отходя от двери в покои доброй старой матери хозяйки и одним глазом косясь на эльфийку. Едва он допивает, остроухая молча гладит его по загривку, и Эрелай чувствует себя очень странно — словно засыпает, но при этом хорошо осознает все, что происходит. Тело немеет, и мабари отчаянно лает, надеясь, что вот-вот придет хорошая хозяйка, та, у которой не было клейма на лбу, которая всегда заботилась о нем и любила его. Надрывный лай угасает, едва начавшись. Она не приходит.