Сломанное и потерянное

Амелл улыбается.  — Ты удивительная. Голос у демоницы Желания мягкий, такой мягкий, что Амелл хочется закутаться в него, как в покрывало, которое когда-то прибыло вместе с ней, тогда еще маленькой девочкой, из Киркволла. Покрывало потом отнял кто-то из храмовников, и Амелл плакала несколько дней. Но ведь сейчас все иначе. Амелл улыбается. Она не знает, почему люди боятся демонов — разве Желание может чем-то навредить? Дух Доблести, встреченный ею недавно, был куда более жестоким. Он бы без сомнений бросил ее на арену, к демону Гнева, равнодушно смотрел бы, как огонь пожирает ее тело, слушал бы ее крики — и не произнес бы ни слова. Разве что после, когда обугленный труп Амелл был бы брошен, как мусор, у края арены, Доблесть, возможно, и проронил бы пару слов — но она и в этом не уверена. А вот Желание совсем другая: она обнимает Амелл, и ей хочется плакать от счастья; Желание проводит тонкими пальцами по ее скулам, и Амелл закрывает глаза. Она готова отдать всю себя — только бы демоница не уходила, только бы не покидала. Амелл улыбается.  — Ты чудо, — мягко мурлычет Желание, и Амелл порывисто обнимает ее, утыкаясь лицом в шею. Смех демоницы отдается мягкой вибрацией — словно кошачье мурлыканье. — Хочешь, научу тебя одной… вещи? У нее такой чарующий голос, что Амелл могла бы перерезать себе горло, корчась в предсмертной агонии у ее ног; могла бы поклоняться истовее, чем когда-либо поклонялась Создателю; могла бы разрушить до основания Ферелден и возложить его на алтарь куском сырого мяса, вырванным оленьим сердцем. Могла бы — но только кивает в ответ. У Желания движения грациозней, чем у лучшей антиванской танцовщицы, плавнее, чем у кошки. Амелл кажется себе неуклюжей несуразной крестьянской девкой и в этот момент остро завидует Суране — ей-то никогда не приходилось так неловко с ее эльфийской грацией. Воспоминания об оставшейся по ту сторону Тени подруге вырывают Амелл из лилового морока, и она растерянно вскакивает — что она делает?! Что происходит?! Но стоит Желанию кончиками пальцев коснуться ее руки — и Амелл вновь на сухой земле Тени; вновь преданно смотрит в глаза демонице. Какое имеет значение все, что осталось в Башне?..  — Дай мне руку, — голова у Амелл легка, как пух, и их руки — светлая и лиловая — встречаются на полпути. — Молодец, — Желание улыбается тепло и чуть весело. Амелл кажется, что она сейчас упадет в обморок от переполняющего ее восторга. Наконец-то: ни страха перед храмовниками, ни холода Башни Круга — только тепло и переливчатый фиолетовый свет. Амелл улыбается. Она улыбается, когда демоница острыми когтями разрезает ее запястья; улыбается, когда демоница целует ее окровавленными губами; улыбается, когда зеленый свет Тени становится нестерпимо ярким; блаженно улыбается, когда из ее запястий вытекает жизнь — самое главное, что Желание счастлива, самое главное, что Желание гладит ее тело, самое главное, что Желание ее любит и заставляет шептать глупые признания, задыхаясь от танцующих перед глазами огней.  — Вот так, — мурлычет Желание, направляя ее руку, заставляя кровь танцевать под полупрозрачным зеленоватым светом, который укутывает всю Тень, как тонкая орлейская накидка. Амелл закидывает голову, прижимается к демонице, облизывает пересохшие губы и видит, как Черный Город, парящий в воздухе, надвигается на них. Амелл улыбается. Губы Желания на вкус как вишня, а она всегда любила вишню до умопомрачения — даже в таких мелочах демоница сокрушающе идеальна, и она почти плачет от осознания своего глупого смертного несовершенства. Куда ей тягаться с подобным?  — Меняй мир, — Желание проводит рукой по кровавой тропке, текущей через ее ладонь. Вне Тени она бы давно застыла неприятной сухой корочкой, которую так любят отдирать дети, но здесь свои законы, и потому кровь не сворачивается. В воздухе пахнет вишней, и Амелл лежит на сухой земле Тени — тяжело дышащая и абсолютно счастливая. В ее теле столько силы, что кажется, сама Башня стронется со своего места посреди озера по одному ее приказу. В ее теле столько магии, готовой вырваться на свободу по одному ее слову, что Амелл почти парит в воздухе.  — Дай мне руку, — шепчет Желание, и она смотрит на нее влюбленным зачарованным взглядом, протягивая ладонь навстречу теплым лиловым пальцам. — Умница. А теперь все — мое. Слабое касание парализует ее, и демоница смеется, разрезая острыми когтями остатки ее ученической мантии, вскрывая грудную клетку, заливая песок вокруг них кровью, улыбаясь прямо в отчаянные, полные слез глаза Амелл. В воздухе пахнет вишней, в воздухе пахнет солью и железом, и хочется кричать, вырываться, сказать одно то самое слово, которое уничтожит Желание, сожжет ее дотла. Но губы ее сомкнуты. Желание дотрагивается до суматошно колотящегося сердца, и она бы потеряла сознание от боли, если бы могла — но Тень подчиняется не ей. В воздухе пахнет солью. Тошнотворный запах — особенно тогда, когда храмовничий меч проходит в тело, минуя демоницу. Желание кричит от бешенства, но Амелл почти не видит ее, потому что дымка Тени тает, оставляя только полные горя глаза бледного Каллена, вцепившегося в рукоять. И Амелл улыбается.