Сломанное и потерянное

Мерриль молчит — тонкие нити валласлина до сих пор болят, впиваются в кожу, как жгуты. Она вытерпела всю боль, когда ей под кожу вгоняли ее собственную кровь, даже не пикнула — но кто мог сказать, что будет так больно потом? Мерриль знает, кто мог бы сказать ей, но молчит. Нельзя нарушать равновесие. *** Сколько она себя помнила, Тамлен и Махариэль всегда были вместе — два охотника, два лучника, бесшумные, как дикие коты и отчаянные, словно оголодавшие волки. Мерриль им не подходила, Мерриль не подходила никому — чужачка из далекого клана, колдунья, чья по-детски глупая обида могла ударить с силой когтей легендарного вартеррала, она чувствовала себя ненужной и неправильной — и даже внимательная Маретари не могла полностью сгладить острые углы. Мерриль понимала, что Хранительница и не обязана была делать и этого — но ей все равно было отчаянно мало. А Тамлен и Эльнае всегда были друг у друга — и после уроков Хранительницы, когда пальцы немели от сотворенных заклинаний, а голова гудела от усталости, Мерриль видела их — смеющихся, счастливых, вцепившихся мертвой хваткой в свои детские луки, вырезанные из старого ясеня. Они были прекрасны в своей настоящей, иной жизни — и Мерриль завидовала тоскливой, безнадежной завистью; так завидует птица с обрезанными крыльями, знающая, что никогда больше не поднимется в небо. Но потом она вспоминала о даре — магии, текучей, как вода и сияющей, словно солнце. В магии была ее сила, ее могущество — но это превосходство песком похрустывало на зубах, оставляя привкус полынной горечи. Мерриль боялась однажды отравиться им, как травятся ядовитыми грибами шемлены; боялась остаться одна. Но когда у нее был выбор? *** Мерриль было двенадцать весен, когда с ней впервые заговорила одна из них, Эльнае: до того два диких эльфа не обращали на нее и капли своего драгоценного внимания, тратя все время на обучение охоте и нескончаемые споры. Каждый из них уже ночевал в лесу в одиночку, бил птицу — а кое-кто в клане поговаривал, что юные эльфы охотились как-то и на шемленов. Мерриль не знала, правда ли это — да и это не имело значения в тот день и час, когда Махариэль, улыбаясь, протянула ей покрытую мозолями узкую ладонь: — Ты, кажется, Мерриль? — Я… А, да, — слова разлетелись вспугнутыми птицами, утекли сквозь пальцы, как сухой песок. Она кляла себя за отнявшийся язык и молила Творцов о том, чтобы Махариэль не ушла — Мерриль никогда бы не осмелилась заговорить с ней сама. Первая знала, как выглядит в глазах других — бледная, нескладная девчонка, похожая скорее на запуганную плоскоухую из эльфинажа, нежели на гордую долийку. А вот Махариэль была совсем другой и сейчас, залитая солнцем, словно полупрозрачным покрывалом, казалась Мерриль едва ли не воплощением Андруил. — Колдуешь? — Махариэль не собиралась уходить, не собиралась издеваться над растерянностью Мерриль. Если бы охотница знала, как Первая благодарна ей за это, наверняка бы дала волю смеху. — А! Нет, я… — Мерриль торопливо перелистнула на страницу назад трясущимися от волнения пальцами, боясь порвать лист. — Просто читаю. Про Арлатан. Знаешь, древние эльфы, кажется, умели приручать драконов. Или я ошиблась — так много иносказаний, иногда невозможно понять, что имелось в виду. Как-то я читала про острые когти — а оказалось, что имелись в виду еловые иглы. Забавно, правда? Она понимала, что несет полную чушь, что еще чуть-чуть — и Эльнае уйдет, чтобы не слушать сбивчивую речь. Но охотница только улыбалась в ответ, и улыбка ее была похожа на солнце — и Мерриль, храбрея и дурея от собственной смелости, даже осмелилась задать неосторожный вопрос: — А это правда, что вы с Тамленом охотились на шемленов? То есть, — заторопилась она, увидев, как суровеет лицо Эльнае. — Я не думаю, что вы глупые или плохие, я просто… — Нет, — отрезала охотница. В глазах ее полыхнул гнев, но тут же застыл темнотой на радужке, исковеркал ярко-зеленый цвет черной каймой. Мерриль в ту секунду злилась на себя: так сглупить, когда с ней наконец-то заговорили — наверняка Ужасный Волк любил таких дурных, наверняка хохотал над ними до колик в животе. Над ними повисло неловкое молчание — густое и тяжелое, как тучи. Мерриль не знала, что сказать, но с каждой секундой ожидание слов Махариэль казалось ей все ненужнее и ненужнее. Она уже хотела рассказать одну из прочитанных легенд — хоть что-то, чтобы сгладить неловкость — но тут Эльнае заговорила сама, и голос ее звучал странно неестественно: — Что ж, я была рада познакомиться, Мерриль. — Я тоже, — тихо произнесла Первая, стараясь не выглядеть слишком несчастной. Сама виновата. Глупая, глупая Мерриль, зачем было задавать такие дурацкие вопросы? Хотелось плакать, но она привыкла сдерживать слезы, чтобы не разочаровать клан и Хранительницу — от Первой ждут силы и мудрости, а не размазанных соплей. Потому она не плакала, глядя вслед Махариэль, удаляющейся от нее быстрыми, размашистыми шагами к аравелям охотников, залитым светом заходящего солнца. Там, где стояла Мерриль, солнца уже не было, и это показалось ей слишком символичным. В ту ночь она заснула поздно, кусая губы от разочарования, и в который раз с тоскливой завистью думала о наполненных тенями лесах, о луке в руке и стрелах за спиной, о быстрых шагах по едва примятой траве — и даже магический светлячок, который она вызвала, не смог потушить эту тоску. *** Она думала, что Эльнае больше и вовсе не заговорит с ней, но ошиблась: уже на следующий день охотница подошла к ней с теплой улыбкой, так не вязавшейся с ее вчерашней яростью. Теперь ее лицо казалось безмятежным, и Мерриль улыбнулась в ответ — впрочем, она не знала никого, кто смог бы остаться безучастным к Махариэль, похожей на древних эльфов больше, чем кто-либо еще. Во всяком случае, Первой хотелось так думать. — Я бы хотела попросить у тебя помощи, — произнесла Эльнае совсем не подходившим ей неуверенным тоном. Она растерянно взглянула на Мерриль, ища поддержки, и продолжила. — Я хотела попросить — как же глупо, во имя Митал — я хотела… — она осеклась, раздраженно вздохнула и медленно, почти спокойно закончила. — Я хотела попросить у тебя зачаровать мои стрелы. Она в тот миг онемела. Когда-то давно Хранительница предупредила ее, что ни в коем случае нельзя колдовать ни для кого из клана — последствия могут быть самыми разными, ведь Первая еще не была обучена до конца — но Мерриль, глядя в лесные, сумрачные глаза Эльнае, все лучше понимала, что отказать ей не сможет. Она перевела взгляд на свои нервно сплетенные пальцы и, глубоко вздохнув, вновь устремила взгляд на Махариэль. — Хорошо, — ее голос прозвучал очень тихо, тише, чем шелест невысоких кустов волчьей ягоды под натиском слабого ветра — но Первая знала, что охотница привыкла различать и бесшумные шаги диких котов, и трепет листьев под крыльями птиц. Эльнае благодарно улыбнулась, осторожно коснулась ее плеч: — Спасибо тебе большое, Мерриль. Ты не представляешь, как поможешь мне! Тогда она знала, что даже изгнание из клана стоит того, чтобы ей улыбалась Махариэль. Тогда ей казалось, что она почти что влюблена в нее. *** Не сказать, что они с Эльнае стали лучшими подругами, но отношения между ними все-таки перестали быть спокойно-отстраненными — а большего Мерриль опасалась просить. Как голодающий, которому бросили корку хлеба, боится потерять и эту подачку, так и Первая боялась утратить так нужную ей дружбу с Махариэль. Они вместе ходили на охоту — точнее, охотилась Эльнае, а Первая просто сидела, едва дыша, и с восторгом смотрела на то, как грациозно и бесшумно Махариэль подходит ближе к зверю, как осторожно и мягко вытягивает стрелу из колчана, как спускает тетиву. Это было похоже на танец, которым Мерриль могла любоваться бесконечно — и она смотрела и восхищалась, не в силах оторваться. Они вместе сидели в тени деревьев, и Первая рассказывала Махариэль легенды об Арлатане и Элвенане, которые та слушала с искренним интересом, улыбаясь или хмурясь, сжимая кулаки, едва речь заходила о шемленах. Мерриль все думала, что скоро — прямо сейчас — Эльнае уйдет, решив, что нет смысла возиться с глупой девчонкой, что есть дела поинтереснее. Но Махариэль не уходила, и Первой казалось, что нет на свете эльфа счастливее ее. Что странно, они так и не заговорили с Тамленом. Мерриль боялась расспрашивать Эльнае, но чувствовала, что между охотниками произошло что-то неприятное, какая-то ссора — и малодушно радовалась, надеясь на то, что эльфы не помирятся, и Махариэль не оставит ее ради своего — тут Первая всегда грустила — друга детства. В конце концов, кем они с Эльнае друг другу приходились? Никем. Едва тревога закрадывалась в душу Мерриль неприятным холодком, как охотница тут же ласково проводила рукой по ее волосам и спрашивала, что же не так. Это успокаивало Первую, и она тут же оживлялась, чувствуя себя поразительно, непривычно нужной — и это ощущение давало ей крылья, какие не могла никогда дать даже магия. *** Конечно, она могла бы предвидеть события, если бы захотела — но как же сладко было закрывать глаза, отмахиваться от всяких намеков — и как горько осознавать, что все кончилось: и охота, на которой Мерриль любовалась Махариэль, и рассказы про древних эльфов, когда Эльнае тепло ей улыбалась. Ей, конечно, не хотелось этого, но не понять, что ее бросили Первая не могла. Не было никаких грубых слов, никакого избегания — Махариэль попросту редко удостаивала ее своим вниманием, предпочитая бежать рядом с Тамленом, говорить с ним и улыбаться ему. Мерриль было больно, Мерриль держала в себе горькую обиду готовым вспыхнуть огнем и знала, что едва первое слово сорвется с ее губ, все сердце, наполненное ими, опустеет — и тогда она останется бессильной и опустошенной, неспособной даже на страдание. Она боялась этого — но и не могла перестать копить яд в своей душе; именно поэтому Первая предпочитала сидеть в своем аравеле и не высовывать и носа наружу. Дальше от прекрасного, недостижимого света Махариэль. Глубже в прохладную темноту. Однако Мерриль не могла предвидеть того, что свет придет к ней сам. В один из дней солнце затопило маленький аравель, ласково согрело ее, пробежав солнечными зайцами по спине, и сердце Первой екнуло, когда она обернулась и увидела Махариэль. Охотница была одна. Она стояла, освещенная золотыми лучами, венчавшими ее темные волосы медной короной, и выглядела немного встревоженной, а Мерриль и рада была молчать и просто смотреть на нее, даже зная, что скоро новые капли яда отравят ее душу — как камни, вынесенные волной на песчаный берег. — Что произошло? — мягко спросила Эльнае, заходя внутрь. За ее спиной погасло солнце — точнее, просто отделявшая Мерриль от света ткань вернулась на место. — Что? — Что-то случилось, верно? — Эльнае осторожно погладила ее волосы, и Первой захотелось заплакать, но слезы никак, никак не шли. Оставалось только смотреть, только чувствовать мягкие прикосновения — этого было недостаточно, но все-таки Мерриль привыкла не просить большего, привыкнув к вечному голоду. — Я просто… много читаю, — ложь была неуклюжей, да и лгать она не умела. И была благодарна, когда Эльнае понимающе кивнула, будто бы поверив. — Может быть, отвлечешься? Сходим втроем к границе леса? — Когда? — Первая не могла отказать, язык отнимался, едва она думала, что может ответить «нет», что Махариэль может уйти из ее аравеля, оставив ее одну в бездушной темноте. — Сегодня вечером, — Эльнае тепло улыбнулась, и Мерриль не выдержала: порывисто обняла ее, чувствуя, как мир на целую долю мгновения становится почти идеальным, как она сама становится почти что кому-то нужной. Охотница обняла ее в ответ. Мир осыпался серыми осколками, когда Первая разомкнула объятия, и превратился в холодное, режущее стекло. Махариэль улыбнулась на прощание, отодвинула ткань, на несколько мгновений впустив в аравель солнце — и пропала из виду. Мерриль все молчала, прижимая книгу к груди и не думая ни о чем. В голове было пусто и гулко, но тоска все-таки немного отступила. Тогда Первая впервые отчетливо осознала, насколько сильно хочет быть похожей на Эльнае — и насколько она хуже нее. *** Между ними троими с той ночной прогулки установилось шаткое равновесие: Тамлен не очень нравился Мерриль, Мерриль не очень нравилась Тамлену, и общего между ними была разве только слепая любовь к Махариэль, которая, казалось, и не понимает того, что она делает с ними обоими. Разумеется, Тамлен был Эльнае куда дороже ее, но Первая так боялась снова оказаться одна, что беспрекословно мирилась с таким положением вещей. Куда больше ее волновало другое: раз за разом вылазки охотников становились все дольше и дольше, а волнение Мерриль все сильнее — и каждый раз, возвращаясь, Тамлен и Махариэль забывали про нее на некоторое время. Не больше пары дней, но этого хватало, чтобы Первая успела испугаться вечно маячившему поблизости призраку одиночества и начать хвататься за каждую возможность побыть рядом с ними. Когда наступил тот самый, судьбоносный Арлатвен, Мерриль воспрянула духом: Хранительница решила взять с собой и просившую о поездке Эльнае, но — без Тамлена. Пожалуй, эти дни, когда Махариэль заботилась о ней и только о ней, были одними из самых счастливых в ее жизни, хоть ей и казалось до того, что можно прожить и так, жадно глодая черствую корку изредка выпадающего на ее долю тепла. На том Арлатвене все и произошло: появился Первый клана Лавеллан, юный эльф по имени Вирэль, добрый и спокойный, как галла — и с того дня мысли охотницы принадлежали ему. Мерриль не смела возражать, хоть и чувствовала, как больно становится сердцу — только ругала себя за то, что сама упрашивала Маретари взять Эльнае с собой. Именно на нее набросился разозленный Тамлен, именно она вновь и вновь говорила с Махариэль о Лавеллане — и, пусть этого было мало, слишком мало, Мерриль с детства привыкла бояться холода. Ее жгла привычная, горькая обида, и Мерриль привычно терпела и молчала, безнадежно надеясь хотя бы на жалкие крохи тепла. *** Пока ей наносят валласлин, узор, замешанный на ее крови, она вспоминает все, что знает о Махариэль. Сколько бы до этого она ни спрашивала у обоих охотников, больно ли было, от нее только отмахивались — обоим было не до ненужной никому Первой: Тамлен стал больше похож на бешеного зверя, Эльнае все витает в своих грезах об этом Первом клана Лавеллан, а она сама… а что она? Ей по-прежнему мало, но, если все-таки сравнивать с голодом — Мерриль привыкла голодать. Пусть ей и хочется многого: накричать, рассказать о том, как она страдает, отвлечь Махариэль от мыслей, стать такой же, как Эльнае — она привычно молчит, сцепив зубы, пытаясь согреться в лучах ее быстро исчезающего за тучами солнца. И тогда, когда приносят изуродованное чернотой, отравленное скверной тело Махариэль, когда Хранительница пытается помочь охотнице, но терпит неудачу — Мерриль чувствует, как ее мир рушится, как ее солнце и вовсе исчезает с небосклона и как опять отчаянно не хватает слез.