Сломанное и потерянное

Церковное солнце, напитанное ядовито-синим лириумом, как губка — водой, совсем близко от нее: так близко, что она может ощутить его почти неуловимый запах. Хоук солжет, если скажет, что ей совсем не страшно. Хоук не любит лгать. Хоук молчит. В голове туман — слишком много крови она потеряла в Казематах; в ушах до сих пор звучат вопли умирающих магов, попавших не на настоящую битву, а на бойню. Храмовники резали их, как скот, и Хоук помнит, как тряслись у нее руки, когда она сжимала в окровавленных руках неподвижное тело Мерриль и как Андерс оттаскивал ее подальше — тогда она влепила ему пощечину. А через несколько часов он рухнул, словно подрубленный, пронзенный пылающим клинком Мередит Станнард. Сейчас Мередит зачитывает обвинение торжественным тоном, еле сдерживая улыбку: вот она, отступница Хоук, которая долгие года скрывалась от храмовничьего правосудия — сначала в насквозь преступном Нижнем Городе, а потом за титулом Защитницы Киркволла. Мередит смотрит ей прямо в глаза, и Хоук не знает, что эта спятившая может в них увидеть. Впрочем, через несколько минут ей будет все равно: на лбу расцветет церковное клеймо, а сны и чувства станут пустым звуком. Хоук отводит глаза, быстрым взглядом обводит зал. Его явно отмывали второпях, кое-где еще видны следы крови и сажи; Хоук думает, что трупы, возможно, свалили где-то по соседству, и потом она сама будет сжигать их на улице, чтобы не допустить эпидемии, как и другие Усмиренные — но эта мысль не вызывает ни гнева, ни отчаянья. За дверью осталось все: горящее поместье, убитые друзья, нож, которым она долгое время резала запястья. Не сравнить с древним кинжалом долийцев, но Хоук никогда не гонялась за именем. Руки все еще залиты кровью — не только ее собственной, но еще и кровью Орсино, пытавшегося спасти их всех любой ценой. Но цена оказалась слишком высока, и даже жертвы Первого Чародея оказалось недостаточно. Безнадежная затея. Бредовая попытка. Голос Мередит умолкает, и Хоук вновь смутно слышит звенящую, схожую с осиным жужжанием, песню алого клинка за ее спиной. И в этот момент ее охватывает страх; все границы перейдены, все сроки истекли, и сейчас все закончится крахом. Не держи ее храмовники, она бы перегрызла себе вены зубами — но Хоук чувствует холод латных перчаток на своих запястьях. Она закрывает глаза, крик застывает в горле. И церковное солнце обжигает ей лоб.