Сломанное и потерянное

Орлей пылает, как преломленные в многочисленных бриллиантах на короне императрицы Селины солнечные лучи — раздробленные, разбитые огоньки, которые постепенно сливаются в один, если расфокусировать зрение. Именно так развлекалась когда-то сама Лавеллан на памятном балу в Зимнем Дворце, чтобы отдохнуть от невыносимо ярких красок, но не закрывать глаз. Лавеллан жмурится. Дикарка, говорили раньше гордые орлейские дворяне, чья родословная уходила корнями до века Андрасте или даже времен падения Арлатана. Проклятая язычница, шептались они, разодетые в пух и прах, в изящных масках, похожих на произведение искусства и до краев наполненные как бокалы — вином — чувством собственного превосходства. Теперь Орлей горит. Ей это не приносит облегчения — даже маленькой радости где-то в самом темном уголке души. Только глухое, беспросветное отчаяние: милостивая Митал, во что Ужасный Волк превратил ее народ? Эльфы, получившие обратно и магию, и бессмертие, превратились в обезумевших зверей — Лавеллан потеряла счет несчастным, которых нашли на обочинах дорог с кровавой улыбкой во все горло и пришитым к округлым ушам кусков бычьей кожи. В первые разы ее выворачивало наизнанку, потом — привыкла. За полсотни лет привыкают ко многому: к тому, что в одной-единственной ладони эльфийки, раньше державшей лишь лук, пляшет неистовый огонь, к тому, что она сама помогает людям и убивает эльфов, в глазах которых застыло лишь желание бесконечной мести, к тому, что по ночам ее бьет крупная дрожь от призрачной, ненастоящей боли, и она почти ощущает свою левую руку такой, какой та была до проклятого Якоря. Лавеллан не привыкла к двум вещам. Первое: за всей этой жестокостью стоит ее друг Солас — мудрый наставник, некогда пытавшийся помочь ей обрести новую цель и смириться со своим новым положением. Он учил ее рисовать, рассказывал об обитателях Тени и называл «маленькой Лавеллан», презрительно роняя в адрес неугомонной шебутной Сэры — хвала Творцам, та вскоре ушла из Инквизиции — нечто в духе «человек с острыми ушами». Второе: пока она остается вечно юной, ее друзья стареют и умирают. Седина уже вкралась в угольно-черные волосы Дориана Павуса, ослабели зоркие, словно орлиные, глаза Кассандры, Варрик на все вопросы лишь смеется, но Лавеллан знает, что теперь он устает гораздо быстрее, чем раньше. Когда она говорит с ними, они только отмахиваются, говоря, что их смерть еще так далеко. Лавеллан делает вид, что верит. *** Орлей горит. Орлей пылает, пока Лавеллан пытается потушить огонь, пока ее друзья выводят беженцев, чтобы отвести в Скайхолд, который пока что может вместить их всех. Ослабевшая, почти распущенная и вновь наспех сколоченная Инквизиция мало что может противопоставить древнему вроде-как-не-богу и его армии безумцев, магия которых, как ни крути, опаснее оружия красных храмовников. Инквизиция пытается помогать, ищет беженцев, налаживает скудные каналы снабжения, но спотыкается едва ли не на каждом шагу, попадая во все расставленные ловушки: засады, поджог складов, перерезанные крестьяне, к которым не успел патруль. Вивьен как-то рассказывала: если используешь магию по наитию, есть шанс полностью выгореть и выбросить остаток своих жизненных сил в заклинание. Лавеллан все гадает: сколько погибло во имя бессмысленной ядовитой мести, которой никогда не насытится — как выпивший эльфийской или человеческой крови зверь уже не откажется от нее? «Сколько тебе нужно еще крови, Солас?», шепчет она, лежа ночами в холодной, беспросветной темноте. Ее друзья спят не так уж далеко, но все же достаточно, чтобы не слышать сбивчивый шепот. Порой ей чудятся алые глаза Ужасного Волка, но она смотрит в них без страха, и не пытаясь зажечь пламя в своей ладони. «Сколько еще ты будешь воевать против людей, Солас?», молчит она, смаргивая слезы. В глубине ее души таится незыблемое знание — пока все не будут перебиты. Смотри, маленькая Лавеллан, скоро эванурисы вернутся и тогда никому из вас не сбежать от своей судьбы. Играй в Инквизицию, тешь себя надеждами на старый мир; я принял решение, и ты никак это не остановишь. Это война против людей, маленькая Лавеллан, и ты теперь — просто шемлен с заостренными ушами.