Сломанное и потерянное

Если быть совсем честным и не обращать внимания на льстивые орлесианские фразы о юности, изяществе и невинности — Мельтир Лавеллан мало похож на героя; будь он персонажем книги, его бы описывали совсем вскользь и наспех — темные волосы, светлые глаза, острые уши. Ох, во имя всех эльфийских богов, забудьте: лучше скажите что-нибудь про нашего настоящего героя — ловкого, жилистого и непременно сурового, как злобные ферелденские зимы. Мельтир… не похож на героя, даже на соратника его не тянет, и потому ему кажется на редкость дурной шуткой то, что именно он стал Инквизитором — надеждой мира с уродливой зеленой отметиной на руке, вгрызающейся в тело все глубже и глубже. Порой он просыпается ночью от тупой боли и долго смотрит на холодное ночное небо, а затем на разгорающийся алым горизонт, пытаясь погасить в себе острый, до боли режущий страх. Что будет, когда Метка дойдет до плеча? До сердца? Как скоро он вообще перестанет спать, не выпив перед этим залпом флягу с отваром эльфийского корня? У него нет ответов — и нет никого, у кого Мельтир мог бы их потребовать. Есть лишь старый лук, светлый валласлин Андруил на лице и глубокое чувство невысказанной обиды — на тот проклятый Конклав, на беззастенчиво использующих его в своих целях Лелиану и Жозефину, на Кассандру, объявившую его спасителем и выставившую между демонами и остальным миром в качестве щита: грызите и царапайте, ему все равно. Мельтир не любит думать об этом: гораздо проще жить, веря в добрые намерения всех остальных, не замечая аккуратно завернутых колких фраз и проскальзывающего в голосе и глазах стылого, замерзшего неодобрения. Еще бы Мельтир умел так жить. Еще бы Мельтир умел забывать. Но он учится. Он учится с тем же упрямством, с каким когда-то осваивал науку охоты, с каким впивался в строки древних текстов, не понимая в них почти ни слова. Хранительница не запрещала, Мельтир не спрашивал разрешения — просто шел вперед, как делал всегда; упрямство сглаживало врожденную слабость, воля шлифовала неумение. Ему было дано немного, но он привык идти до конца — перешагивая через себя и выламывая свой хребет. Он учится. Перешагивает через упрямую злость, через неприязнь и отчаяние — и каждый шаг отдается в руке тупой болью, с какой Метка пожирает его заживо. Каждый шаг отдается намеком на улыбку на строгом лице Кассандры Пентагаст, тенью улыбки гордости за своего ученика, и, пусть восхождение дается непросто, Мельтир знает, что преодолеет весь путь. Он не знает только, где лежит предел и как далеко нужно зайти. И, самое главное, с какой силой нужно себя ломать.